Во все тяжкие… - Анатолий Тоболяк

— Как? Почему? — отшагнул гость от жаркого дыхания хозяина.

А ты почему, сопля такая, нагло к ней клеишься на моих глазах?

— К кому? — заморгал глазами робкий Гена Птицын. А матерый Автономов вновь подступил к нему и замахал указательным пальцем перед его носом:

— Ты мне тут не финти! Я не слепой! Ты на работе к ней клеишься, говори честно?

— Да к кому? — прошептал бедняга.

— К Милене Самсоновне. К жене моей! — выспренно высказался Автономов.

— Да вы что, Константин Павлович? У нас с Миленой деловые отношения, только и всего. И не клеюсь я к пей, а просто разговариваю.

— А за плечи зачем пытаешься обнять, а?

— Я?!

— ТЫ-Ы! ТЫ-Ы! Я НЕ СЛЕПОЙ!

— И не думал. Вам показалось, — совсем оробел этот Птицын.

— Вот что, птаха залетная, гусь лапчатый. Ты меня плохо знаешь. А вот мой друг, — ткнул он пальцем в мою сторону, — меня хорошо знает. Правильно говорю, Анатоль, ты меня хорошо знаешь? — потребовал он подтверждения.

— Лучше бы не знал, видит Бог.

— Он знает, — продолжал бесподобный Автономов, не обратив внимания на мою реплику, — что меня не рекомендуется сердить. А тем более бесить. Я тебя просто-напросто уничтожу, если ты будешь приставать к Милене. Уразумел? Уразумел, я спрашиваю?

— Еще бы! — искренне ответил тот, поеживаясь.

— Вот так! А теперь сматывай манатки, ты тут лишний, — распорядился Автономов.

— Что ж, пожалуйста… Хотя вы повежливей могли бы быть.

— Обойдешься! Ступай, ступай, — открыл он дверь кухни. — Без прощания с обществом. По-английски.

Почти сразу же хлопнула входная дверь — униженный и оскорбленный гость ушел. А хозяин, вроде бы повеселев, закурил и обратился ко мне:

— Вот так, Анатоль. Учись. Вот так нужно разделываться с потенциальными соперниками.

— Не знал, что ты можешь быть таким хамюгой!

— Когда покушаются на мою честь, могу!

Не знал, что ты такой патологический ревнивец. В дурдом тебе пора, Костя.

— Я ЛЮБЛЮ МИЛЕНУ, БАЛДА. В ЭТОМ ВСЕ ДЕЛО.

И появилась сама Милена, розовая, разгоряченная, с красными пятнами на скулах.

— Кто это ушел? — заполошно спросила она. — Неужели Гена?

— Он самый, — отвечал новоявленный Отелло.

— Почему? Почему он убежал и даже не попрощался?

А что? Без него у тебя уже вечер не вечер? — сразу окрысился Автономов.

— Что за ерунда! Ты пьян, Костя. Неужели это ты его прогнал?

Автономов удовлетворенно закивал. Да, это он способствовал в некотором роде уходу молодчика. Ему, Автономову, активно не нравятся молодчики, которые нагло клеятся к его женщине. Он их уничтожает сначала словом, а потом, если понадобится, действием. Вот так, Милочка дорогая.

— Ты с ума сошел! — возмутилась Милена. — Совершенно безобидный мальчишка. Живет один в общежитии. Поэтому я его и пригласила. Чтобы хоть поел по-настоящему.

— А он стал к тебе клеиться.

— Нет, ты невменяемый сегодня!

— А ты, между прочим, его сразу не отвадила, что должна была сделать.

— Не смей больше пить!

БАЦ! Дверь кухни с треском захлопнулась. Мы молчали некоторое время.

— Поделом тебе, — сказал я.

— Ничего, ничего… это так, небольшой бзик. Она еще извинится передо мной, — неуверенно пробормотал Автономов.

Мы вернулись в гостиную, но застолье уже утеряло свою былую силу.

Генеральный директор исчерпал, кажется, запас своих анекдотов, помрачнел и отяжелел от обилия съеденного и выпитого. Пригорюнился старик. Женщины вяло, по второму кругу, обсуждали торговые темы. А главное, хозяева не давали поводов для веселья — ясно было видно, что между ними пробежала черная кошка.

— Пойдем? — шепнула мне трезвая, как стеклышко, Наташа.

— Ага!

Мы встали. Я поблагодарил хозяев за хлеб-соль, пожелал им всяческих благ — очень косноязычно, и вот мы уже шагали по пустынной ночной улице с севера на юг, в наш отдаленный микрорайон. Звезды мерцали в ясном небе, и одна, особенно яркая, — в океанской стороне. В их далеком свете не угадывалось ничего человеческого, никакого сострадания. Я глубоко, безысходно вздохнул, и Наташа тотчас заглянула мне в лицо:

— Что такое? Устал?

— Нет, не устал. Автономов посоветовал мне приглядывать за тобой, — нетрезво пробормотал я.

Она страшно удивилась:

— Это еще зачем?

— А чтобы никто к тебе не клеился, — пояснил я. — Не соблазнял тебя то есть.

— Господи помилуй! — засмеялась моя маленькая подружка. — Да кому я нужна, кроме тебя? Да и тебе нужна ли по-настоящему?

Я закашлялся, чтобы не отвечать на этот вопрос, а потом заговорил о бессердечии и рассудочности ночных звезд. Так добрели домой…

… где ждала Сочинителя строптивая рукопись «Путешествия с боку на бок». Но в этот поздний час предстояло подлинное ночное путешествие с боку на бок, беспокойное, надо полагать, даже, возможно, кошмарное, как зачастую бывает, когда в крови Сочинителя распоряжается алкоголь.

Утром, еще лежа на тахте, я спросил уходящую в свою поликлинику Наташу, орал ли я среди ночи. Она прихорашивалась перед зеркалом и беззаботно откликнулась:

— Да, было что-то. Что-то бормотал, с кем-то спорил.

— Сам с собой, наверно, спорил. Послушай, Ната, а как ты смотришь, если я съезжу на пару недель на Синегорские минеральные воды? Путевку легко купить. Подлечусь там.

Улыбка сразу слетела с ее свежего, круглого, миловидного лица.

— Ты заболел? Плохо себя чувствуешь?

— Нет, по… Появились, видишь ли, признаки бесплодия. Никак не могу осилить свою повестуху. Бьюсь над ней без толку. Может, перемена места поможет. В Синегорске сейчас тихо, спокойно.

— А здесь я тебе мешаю, да?

— Нет, что ты, дорогая! — неловко соврал я.

— Да, я. Конечно, я, — грустно проговорила она.

— Не выдумывай, Наташа.

— Ты привык быть всегда один. А теперь я мельтешу перед глазами.

— Перестань, пожалуйста. Мне очень хорошо с тобой. — Но, видимо, в моем голосе не было истинной убежденности.

— Что ж, поезжай, если тебе надо, — услышал я скорбное согласие. — Я могу помочь с путевкой.

И на этот раз обошлось без ритуального утреннего поцелуя — ушла. Почти сразу же напомнил о себе Константин Павлович Автономов. Голос его был неулыбчив.

— Анатоль, как самочувствие?

— Ничего, спасибо, — неулыбчиво ответил я. — А твое?

— Хреновое. Подъезжай ко мне на службу.

— Это зачем еще? Похмеляться? Исключено. У меня работа.

— Ты, кажется, вчера что-то говорил насчет спонсирования твоей книжки? — пробубнил Автономов.

— Говорил. В шутку.

— А я говорю всерьез. Приезжай, обсудим.

— Да-а? — воспрял я.

Да, да. Знаешь, где мы находимся? Записывай адрес. — Он продиктовал, а я быстро записал. — Поспеши, пока генеральный на месте. И желательно иметь какое-нибудь официальное прошение. От издательства, что ли.

— Само собой! Ну, Костя, ты настоящий друг!

— Да, я такой, писака.

— Патологический дружище! — несло меня.

— Эй, ты, полегче! И вот что, Анатоль. Ты астрономическую сумму не заламывай. В разумных пределах, — хмуро закончил он.

Разумной суммой в нашем издательстве посчитали двадцать семь миллионов рублей. Исходя из предполагаемого объема книжки. Исходя из предполагаемого тиража и твердой обложки. Исходя из авторского гонорара и растущей инфляции.

Я сам отстучал на официальном бланке издательства «прошение» на имя коммерческого директора фирмы «Зевс» К. П. Автономова. К нему была приложена соответствующая издательская калькуляция.

— Когда сдадите рукопись? — спросил меня директор издательства Александр Смирных, необычайно моложавый, чрезвычайно деятельный, как работяга муравей.

— Если поднапрягусь, Саша, — сказал я, — то через месяц или полтора. А когда издадите?

— Через три месяца после сдачи рукописи. Максимум через четыре.

— Хорошие темпы, господин издатель. Но для вдохновения мне нужен аванс.

— Получите, как только они перечислят деньги. Не раньше.

— Жлобы вы все тут, — дружески пробурчал я уходя.

ТАКИМ ВОТ СТРАННЫМ ОБРАЗОМ РАСПОРЯЖАЕТСЯ НАМИ, СОЧИНИТЕЛЯМИ, СОВРЕМЕННАЯ СУДЬБА-ЛИХОДЕЙКА.

…- Почти тридцать лимонов, ого! — наморщил свой явно похмельный лоб коммерческий директор К. П. Автономов. — Стоит ли твой опус таких денег?

— Обижаете, Константин Павлович.

— А сколько из этой суммы они тебе отвалят?

— Посмотри калькуляцию еще раз. Там есть.

— А! Вижу. Негусто.

— Да, хреновато.

— Но лучше, чем ничего.

— Лучше.

— Пошли к шефу, писака.

— Пошли.

И мы появились в кабинете генерального директора, который умучил меня вчера анекдотами… Пышноволосый, тучный Игорь Евсеевич необычно хмуро поздоровался со мной. Он долго и с видимым отвращением изучал издательское «прошение» и калькуляцию. Наконец поднял на нас глаза.