Дети Бронштейна - Юрек Бекер

Схватив меня за руку, Марта побежала назад, к машине. По дороге приостановилась и спросила, нет ли у меня других планов, кроме возвращения с нею в город. Я ответил: нет. В машине сидел пожилой человек, актер, увидев нас с Мартой, он закурил. Можно ли мне с ними? «Ну конечно», — ответил он. Мы залезли на заднее сиденье, и он так резко рванул с места, что шины завизжали.

На первом же повороте меня бросило и прижало к Марте, я не стал сопротивляться и положил голову ей на колени. Такое нашлось углубление, где голова моя покоилась, как в бархатном футляре. Марта все меня поглаживала, почесывала за ухом. Вот-вот, именно за этим я и гонялся полночи.

Склонившись ко мне, она прошептала:

— Ты пил.

— Знаю, знаю, — ответил я.

Стала принюхиваться, будто таким способом хотела определить количество спиртного. «Может, за рулем Голубок собственной персоной, — размышлял я, засыпая, — или эсэсовец, я ведь не рассмотрел». Машину он вел бездарно, то и дело тормозил и поворачивал так резко, что покоя не было даже лежа.

А когда машина встала как вкопанная, меня со страшной силой принялась трясти Марта. Я еще и глаза не успел открыть, а уже услышал, как она извиняется за меня перед актером, как тот спрашивает, не слишком ли я молод для подобных эскапад. Вот мы стоим на улице, машина уехала. Для надежности Марта взяла меня под руку, и правильно: я шатался, как пьяный, и чувствовал себя хуже, чем до сна. Спросил, куда это мы, а Марта, успокаивая, похлопала меня по руке.

Мы вошли в ее подъезд, это точно: красный коврик из кокоса лежит у Лепшицев в подъезде, не у нас. Вечером вместе вышли из дому, это я помню, а теперь вот возвращаемся утром, как семейная пара. Поднимались по лестнице, Марта все: «Тише, тише, как мышки», — но, кроме нее, никто и не шумел.

Необычная была минута, однако я не смог оценить ее по достоинству. Впервые шел я к Марте в комнату ночью — какие гости, ночь еще не кончилась! — а сам тупо плелся следом за нею с одной мыслью: «Вот бы дойти и завалиться спать».

Она так тихо отперла входную дверь, что веки мои снова опустились. Как слепого провела меня по коридору, одной рукой приобняв, другую держа на изготовке, чтобы зажать мне рот, вздумай он открыться. Мы ничего не задели, не зашумели, воспользовавшись тишайшим из способов передвижения — мы воспарили. Оказавшись наконец в своей комнате, она посмотрела на меня с таким облегчением, будто провела через минное поле.

Я упал на кровать и из последних сил скинул ботинки. Помню до сих пор, как Марта смотрела на меня сверху — удивленно или сердито, как я решил все рассказать ей, только проснусь. Подушка у нее удобнее моей, она и под самой головой пышная, мягкая. Закрывая глаза, я хотел попрощаться с Мартой красивыми словами, но произнес следующее:

— Ух, до чего же здесь удобно!

Она улеглась на меня сверху, пальцами подняла мои веки, чтоб я на нее глядел. Не будь я так измотан, я стал бы сопротивляться. Очень неприятное ощущение, когда она убрала руки, я даже не закрыл глаза, чтоб она меня снова не начала мучить. Спросила, что за несчастье со мной приключилось, мы с самого Кёпеника не обменялись и десятью словами. А я ее обнял. Но уж этого она совсем не имела в виду, она ждала ответа. Вот если б она задавала вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет» кивком головы, так узнала бы больше. А разговор поддержать я никак не мог.

Чуть позже я все-таки услышал вопрос:

— Ты поругался с отцом?

Ага, так оно лучше, я кивнул. С другими вопросами она не торопилась, я едва не ускользнул у нее из рук, проваливаясь в сон. Теперь-то я уверен, что не просто устал, но еще и разыгрывал усталость. Спросила, были ли новые причины для ссоры, и я отрицательно покачал головой, а сам подумал: «Очень удачный вопрос». Еще спросила, виноват ли я сам, хоть отчасти. Я опять покачал головой и даже улыбнулся.

То ли Марта прониклась ко мне сочувствием, то ли сбилась со следа, но весь интерес ее иссяк. Просунула мне руку под голову, поцеловала. Не боролась с моей усталостью, а просто поцеловала разок-другой в утешение, и мне хватило. Конец этой ночи я и без того считал прекрасной сказкой. И радовался заранее, что спустя несколько часов проснусь и полюбуюсь спящей Мартой.

Она шепнула, что сейчас вернется, соскользнула с кровати и встала. Я не слышал ее шагов по комнате, не слышал, как открылась и закрылась дверь, зато услышал голоса в коридоре. Бог ты мой, родители, только б она все уладила. Вдруг стало холодно, я собрал остатки сил и залез под одеяло.

Проснулся я от шума на улице. Светило яркое солнце, как я догадался по четкой тени оконного переплета на занавеске. А взглянуть на часы не мог, на моей руке лежала Марта. Пользуясь возможностью, я рассмотрел ее так подробно, что смог бы без запинки описать любую мельчайшую черточку лица.

Она лежала на спине, рот приоткрыт, в таком положении обычные люди храпят. На ней ночная рубашка цвета лаванды, широкий вырез, зеленая каемка, за всю мою жизнь еще никто при мне не надевал ночную рубашку. Мне стоило больших усилий ее не коснуться. Марте ничего не оставалось, как лечь прямо на мою руку, свисавшую с кровати. Тихонько я наклонился над ней, упивался ее дыханием. Длинные ее волосы раскинулись по подушке темным покрывалом.

Что было делать? Не мог же я опять заснуть, и проснуться вместе с Мартой, и выйти из ее комнаты — мама Лепшиц, папа Лепшиц, я бы этого не вынес. Я выпростал руку из-под ее головы, наверное, никто и никогда не делал это так медленно и осторожно, как я. На часах половина двенадцатого.

Сердце застучало, когда я вылезал из кровати, вернее — перелезал через Марту с ее ночной рубашкой. Опасность пробуждения не угрожала ей ни на секунду. Только ботинки надеть, вот они стоят, мысок к мыску с ее туфельками. Хуго Лепшиц, надо полагать, на работе, а вот жену его не обойдешь никак. «Если только высшей силой ее не унесло из дому», — подумалось мне. Жуть брала при мысли о том, как мы сейчас встретимся, я — на выходе из этой комнаты. В первый миг я счел разумным обуться, только когда все приключения будут позади, но потом увидел себя в настенном зеркале с ботинками в руках и тут же их надел.

Открыл дверь, сердца наши стучали, удаляясь друг от друга. В коридоре было пусто, я и поныне не знаю, куда делась в тот миг ее мать. Дверь квартиры не заперта на ключ. Часть пути я прошел пешком, часть проехал, на нашей улице купил букет цветов, заплатив за него из хозяйственных денег. В почтовом ящике нашел два письма, официальное — отцу, другое, от Эллы, — мне.

***

Дорогой Ганс

печально что ты ушел без совета

но Не может ли быть

что тыменя просто переоцениваешь…

Если ктото живет в уединении

так долго как яживу

то и Не жди от него много

потому что это Неумно Мойдорогой…

Сейчас уже ночь

но тыуменя все так и сидишь

ты все способен понять

слишком много длямоего незнания

ты напрасно спрашиваешь

ты раздражаешься

да еще ятебя вроде предала…

Весь вопрос в заблуждении

за которое ты цепляешься

с непостижимым для меня упорством

а именно

с чего ты взял что ятак понятлива и готова

помочь и проницательна и хитроумна

это все Не про меня

спроси у любого…

Никто Не требует

чтоб ты ему помогал нашемуотцу

наоборот длянего это дело

и без твоейпомощи очень тяжелое

он уже Не молодой человек

да еще эта война.

Ты разве Не знаешь

что Не каждый всегда делает то

что каждый считает правильным

поэтому последний раз и навсегда

оставь прошу его оставь…

Этот чужой недочеловек или нашотец

третьего Не дано

и принять решение тебе Не трудно…

Тот миг еще впереди когда

ты сделаешь что считаешь должным

но только потом выяснится

на чьей ты стороне

пока до этого Не дошло

ты можешь все обдумать

в решающий миг все видится по другому

это япосебе знаю…

Только что за ужином произошла история

в столовой что тебе сказать

Гертруда она совсем сумасшедшая

растянулась во весь рост на полу

со всей едой и с питьем

причем чай пролила мне на руку

но все расхохотались кроме меня

мне наложили повязку с мазью

сначала было больно потом Нет

теперь опять рука болит когда ятебе пишу…

Ночью хорошо что все предметы

слышно лучше чем днем

когда все трещит вокруг

вот я уже легла в кровать

и это письмо мне явно зашептало

напиши меня напиши меня

но я Немного устала и надеюсь

что еще другое письмо Не захочет

чтобы его написали

в полседьмого ровно тут разбудят

а чем ты ночью занимался Неважно

Вдруг мне пришла дурная мысль а вдруг именно

сейчас та минута когдаты делаешь что должен

тем самым становясь у отца на пути