Краткая история Латинской Америки - Джон Чарльз Частин

Америке. Сармьенто впитал международную культуру, доступную через литературу и образование. Его любимой книгой, которую он изучал так же усердно, как и любой житель Филадельфии или Бостона, была «Автобиография» Бенджамина Франклина. В Чили, где он прожил большую часть 1830-х и 1840-х, Сармьенто работал учителем, клерком, горным мастером и редактором газеты, а позднее занялся организацией чилийских государственных школ. По вечерам он изучал английский и практиковался, переводя романы сэра Вальтера Скотта. Сармьенто создал первый учебник по правописанию и первый институт подготовки учителей в Чили, путешествовал по США и Европе, чтобы изучать методы обучения. Когда Митре стал президентом, Сармьенто вернулся в США дипломатическим представителем Аргентины. В 1868 году он сменил Митре на посту президента – фактически он был избран, пока находился в США, – и сошел с корабля в Буэнос-Айресе вместе с десятью бостонскими женщинами, которым поручил заниматься подготовкой учителей в каждой из десяти провинций Аргентины.

Государственное образование продвигали все без исключения либеральные правители Аргентины, но наибольший вклад внес Сармьенто. За один его президентский срок в школах стало почти вдвое больше учеников, было создано около сотни публичных библиотек. Сармьенто, в свою очередь, выбрал следующим президентом министра образования. Кроме того, либеральные усилия по содействию иммиграции наконец увенчались успехом. Иммигранты прибывали сотнями тысяч. За следующие десятилетия европейцы и европейская культура превратят Буэнос-Айрес в город, больше напоминающий Милан или Париж, чем Каракас или Лиму.

Обратившись к европейским моделям (особенно английским и французским), либералы отвергли традиционную аргентинскую культуру (особенно сельскую), как «невыносимо варварскую», а заодно и неевропейское расовое наследие. Деревенские жители, те же гаучо, часто имели смешанное происхождение – в той же мере коренное и африканское, в какой и европейское. Либералы середины XIX века считали смешение рас позором. Ведущие научные теории того времени основывались на расизме. Нравится нам это или нет, но именно так, по мнению лучших экспертов, выглядел прогресс. И, нравится нам это или нет, в большинстве стран Латинской Америки наблюдалось сильное расовое смешение. В этом заключалась «национальная трагедия», с которой столкнулись многие евроцентристские либералы. И как же они собирались с этим справляться?

К сожалению, Сармьенто, великий педагог, в расовых вопросах воплощал темную сторону латиноамериканского либерализма. Сармьенто был первым из многих аргентинцев, кто заработал литературную репутацию, описывая гаучо. В его знаменитых романах и очерках гаучо – опасные персонажи, способные на невероятные подвиги, но, подобно внушающим трепет динозаврам, обреченные на вымирание. В 1861 году в письме от Сармьенто Митре мы видим страшные слова, оправдывающие суровые меры против последователей мятежного каудильо: «Не пытайтесь экономить кровь гаучо. Это удобрение, которое нужно сделать полезным для страны. Кровь – единственное, что есть у этих человеческих существ». По правде говоря, Сармьенто не особенно верил в аргентинский народ, а его правительство считало фальсификацию выборов неотъемлемой чертой политики либеральной Аргентины.

В Бразилии с либерализмом тоже были проблемы, но типично бразильские. Там по-прежнему сохранялись монархия и рабовладение – два фактора, очевидно противоречащих либеральному мышлению. Кроме того, в Бразилии немалая доля свободного населения имела африканское и смешанное происхождение, что заставляло современных им либералов, находящихся под влиянием европейского «научного расизма», печально качать головами, будто говоря о неизлечимой болезни всей страны. Но если Бразилия могла стать либеральной, то и любая страна сможет.

Как это часто бывает, катализатором перемен стала война. Война Тройственного альянса 1865–1870 годов была ужаснейшей из всех когда-либо имевших место в Южной Америке. Победа Аргентины, Бразилии и Уругвая была воистину пирровой и нанесла при этом непоправимый ущерб проигравшему Парагваю. Под управлением Франсиско Солано Лопеса, диктатора, которого многие считали безумцем, Парагвай обзавелся мощной армией и сохранил некоторые контакты с внешним миром. Уверенный, что Аргентина, Уругвай и Бразилия угрожают его выходу к морю через Рио-де-ла-Плата, Лопес атаковал первым. Союзники сражались против него якобы в целях самообороны и ради свержения диктатора, но на деле они в не меньшей степени стремились к коммерческому, стратегическому и территориальному преимуществу. Униформа и оружие армий этой войны были подобны тем, что использовались в США в Гражданскую, и число погибших было столь же велико. В череде кровопролитных сражений союзники стерли парагвайцев в порошок. За время войны в Парагвае практически не осталось взрослых мужчин. Бразилия и Аргентина получили новые земли. Но кроме этого, в Бразилии война стала крушением иллюзий.

Бразильская империя призвала сотни тысяч добровольцев для борьбы с парагвайской «тиранией» во имя цивилизации. На словах вся бразильская нация в той или иной степени была вовлечена в либерализм, горячо одобряемый в Европе. Особенно бурно выражали поддержку британцы, которые рассчитывали получить лучший торговый доступ к Парагваю. Но победа над этой маленькой испано-американской республикой пришла так медленно и такой ценой, что поставила под сомнение превосходство бразильской цивилизации. А для многих бразильцев в условиях рабства крестовый поход против парагвайской тирании оказался бессмысленным. Когда началась война, в США рабство как раз отменили, что сделало Бразилию и контролируемую Испанией Кубу последними рабовладельческими обществами в Америке. Свободные чернокожие и даже некоторые рабы в поисках свободы пополнили ряды добровольцев, которые под звуки духовых оркестров отправились воевать в Парагвай. Противоречие было слишком очевидным.

После целого поколения летаргии бразильский либерализм начал восстанавливать позиции. Можно вспомнить, что бразильские консерваторы завоевали господствующее положение в политике еще в 1840-х. Либеральные идеи, как соглашался правящий класс в середине века, были слишком продвинутыми для общества, стоящего на рабстве и иерархии. С некоторой неохотой – хотя порой разочарование было скорее показным, чем реальным, – бразильская элита смирилась с привилегированной жизнью в заведомо отсталой стране, еще не готовой к демократии. Император Педру II, уже не подросток, но высокий статный мужчина с густой бородой, так и говорил.

Педру II, похоже, искренне верил в неготовность Бразилии обойтись без него и искренне сожалел о ней. Трудно представить себе императора, более непохожего на порывистого Педру I. Педру II был тихим и серьезным человеком в строгом костюме, похожим на английского банкира. Он серьезно относился к своим монаршим обязанностям и усердно работал, удерживая значительную, хотя и не абсолютную власть. Он мог назначать губернаторов провинций, членов кабинета министров, пожизненных сенаторов и представителей имперской знати, а мог распустить национальное собрание и назначить новые выборы. Хотя его личный стиль был консервативным, сам по себе Педру II был философским либералом и не поддерживал ни одну из двух партий Бразилии. Его веру в науку, инновации и прогресс невозможно было поколебать. О нем говорили, что, не будь он императором, он стал бы школьным учителем. Педру II много путешествовал