Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

холодные. Слышно было, как ветер стучится в стекла га­лереи и раскачивает еще обнаженные деревья. Мысли Фе­ликса полетели к имению Паскалопола. Что делает там Отилия? Ревность тисками сжала ему грудь, когда он вспомнил о том, с какой нежностью относилась девушка к Паскалополу. Нет, больше не осталось ни малейшей на­дежды. Отилия прочно связана с Паскалополом и была ласкова с ним, Феликсом, просто потому, что хотела как можно деликатнее скрыть от него правду. Разве этот ма­теринский тон, эта забота о его будущем не доказывали, что Отилия ни капельки не любит его? Феликс сам по­смеялся над своими романтическими мечтами. Нет, для будущего врача он не подготовлен психологически. Кол­леги в шутку донимали его этим. Надо быть более цинич­ным, более трезвым. Женщины вечно разыгрывают ко­медию. Отилия притворялась робкой, высказывала ангельскую невинность, а сейчас спит в доме толстого Паскалопола, возможно даже рядом с ним. В гневе Фе­ликс рубанул ладонью по воздуху, как будто хотел уни­чтожить это доводившее его до бешенства видение. Он твердо решил, что отныне станет покорителем сердец, мужчиной до мозга костей. Это единственный способ за­служить уважение женщин. Если бы Отилия в эту минуту оказалась рядом, уж он бы знал, что надо делать. Феликс метался в постели и в темноте задел рукой гребень, кото­рый положил около подушки. Невинная головка Отилии с откинутыми назад локонами снова возникла перед его глазами. А если он преувеличивает? Отъезд Отилии вы­зван неприятностями, которые выпали на ее долю в по­следнее время. Возможно, Отилия уезжала в спешке, рас­сорившись со стариком, и у нее не было времени оставить Феликсу весточку. Но она напишет, как только приедет. Эта мысль все больше овладевала Феликсом. В конце концов он уснул, и во сне видел, что Отилия целует его и читает ему свои собственные письма.

На другой день Феликс нетерпеливо ждал прихода почтальона, но никакого письма не было. Он начал под­считывать: Отилия приехала поздно ночью и лишь на следующий день нашла время написать ему. За день письмо не дойдет. Но и на третий день — ничего. Фе­ликс еще продлил срок в пользу Отилии. После недели уступок и выдуманных оправданий Феликс впал в уныние и опять пришел к выводу, что Отилии нет до него ника­кого дела. Он все чаще бывал в городе, обедал в рестора­нах, вместе с товарищами посещал пивные и иногда воз­вращался домой к утру, под хмельком. Никто не спрашивал у него отчета, никто не интересовался им. Ему начинал нравиться этот вольный образ жизни. Он познакомился с несколькими эмансипированными студентками, которые отличались сомнительными манерами и наряду со студен­тами принимали участие в увеселениях. Одна из них про­водила его до дому и намекнула, что хотела бы подняться к нему в комнату — посмотреть, как он живет. Феликсу показалось, что он этим оскорбит Отилию, и он не при­гласил к себе барышню, которая пришла в негодование и довольно недвусмысленно обвинила его в ненормальном отношении к женщинам. Тогда он стал избегать товари­щей по развлечениям и уже в одиночестве храбро ходил по кабачкам, каждый день посещая другой. Этот способ открывать новые для себя явления жизни, встречать не­виданных раньше людей некоторое время забавлял его, и он положился на волю случая, оправдываясь тем, что ему, как медику, надлежит узнать все теневые стороны обще­ства. Однажды вечером чья-то сильная рука сжала его руку. Обернувшись, он очутился лицом к лицу со Стэникэ — упитанным, хорошо одетым, с развевающимся галстуком «а ля лавальер» на шее.

— Как поживаете? — вежливо спросил его Феликс, желая скрыть, что встреча ему неприятна.

— Я застрелюсь! — без тени отчаяния громко объ­явил Стэникэ.

Феликс вопросительно посмотрел на него.

— Дорогой, мне сию минуту нужно не меньше двух­сот лей, а я не могу их достать. Симион, мой тесть, — ни­чтожество, рамоли, у него нет ничего, кроме заляпанного красками картона, а дядя Костаке — скаред.

Феликс заподозрил, что Стэникэ хочет попросить у него денег, и жестом выразил сожаление. Но кандидат на самоубийство понял его:

— Не беспокойтесь, дорогой, разве я не вижу, что У вас нет ни гроша. Извозчик! Извозчик!

Извозчик подъехал к ним, и Стэникэ втолкнул Фе­ликса в экипаж, прежде чем тот успел узнать, куда его везут.

— У меня есть идея! — объяснил, сидя в экипаже, Стэникэ. — Посмотрим, что получится.

Они сошли недалеко от улицы Липскань, перед скром­ным на вид рестораном. Однако кельнеры были во фра­ках, а большой зал с красиво убранными столиками заканчивался каким-то подобием сцены, на которой стояли самые громоздкие из инструментов оркестра. Ресторан пустовал, хотя было уже восемь часов вечера. Стэникэ, которого учтиво провожали два кельнера, вошел вместе с Феликсом через боковую дверь в маленькую комнату, где кельнер сейчас же зажег электричество. В комнате стояли диван и стол, на столе — ведерко для шампанского, стены были украшены банальными картинами.

— Ну как, неплохо?—спросил Стэникэ. — Ночной кабачок! Здесь делаются большие дела. Мне бы одно та­кое — и я не нуждался бы больше в адвокатуре. Что вы будете есть?

Узнав, что Феликс еще не обедал, Стэникэ сам вы­брал и заказал кушанья и потребовал вина, давая под­робные инструкции относительно его букета и темпера­туры. Кельнеры слушали внимательно и даже подмиги­вали. Стэникэ им, очевидно, был хорошо известен.

— Хорошо, домнул! Сию минуту!

— Послушай, Жан (видите, вот этого я освободил от военной службы), — сказал Стэникэ, — хозяин здесь?

— Здесь! Позвать?

— Нет, нет, не теперь!

Стэникэ и Феликс принялись за еду и питье. Прозрач­ное, пенистое, чуть горьковатое вино одурманило юношу. Стэникэ громко разглагольствовал, сожалел о прошлом, бил себя в грудь по поводу упущенных грандиозных воз­можностей, клялся, что в будущем его ждут почести, и время от времени обещал застрелиться. У Феликса, не­вольно ставшего разговорчивым, вырвалось имя Отилии.

— Ага, улетела голубка! — воскликнул Стэникэ. — Не предупреждал ли я вас? Дорогой мой, вы молоды и не обладаете моим опытом, но да будет вам известно, что такие девушки, как Отилия, могут довести до отчая­ния, если с ними вовремя не развязаться. Ну, конечно! Она опять уехала к Паскалополу, к этому старому сатиру. У него имение, большие деньги, он может исполнить лю­бой еe каприз. Не будьте ребенком, не огорчайтесь так! Ах, ах, прекрасная молодость! Если бы она пришла еще раз, уж я сумел бы ее прожить как следует. Таких, как Отилия, сотни, стоит только руку протянуть. Погодите, я добуду вам первоклассную девочку... А что я вам го­ворил об Отилии? Хорошенькая девушка, прелестная, я согласен, но легкомысленная, мотовка, женщина, которая способна вас разорить. На нее нельзя рассчитывать. Сегодня она с одним, завтра с другим. Знаю, она гово­рила, что любит вас, подавала надежду, возможно, вы зашли и дальше. Зашли? Говорите прямо, клянусь, что никому не скажу! Вы обладали ею? Нет? Серьезно? Ну как же вы неопытны! И что же в результате? Она упорх­нула, и все! Как будто со мной она поступила иначе!

Феликс только рот разинул — винные пары мешали ему сообразить, что все это выдумки Стэникэ.

— Клянусь, об этом всем известно! — божился Стэ­никэ. — Я хотел жениться на ней, поднять ее до себя, не спрашивая ни о чем, все было готово, понимаете, я вкусил любовных наслаждений, а потом Отилия бросила меня.

— Вы хотели жениться на Отилии?

— Да, моншер [10], разве вы не знали?

Но, увидев, как побелело лицо Феликса, Стэникэ предпочел уклониться от этой темы.

— Таковы женщины, дорогой мой, не следует ими увлекаться. Возьмем мою Олимпию. Я уважаю ее, я бо­готворил ее (между нами — у нее великолепное тело, все качества выдающейся куртизанки), но она наводит на меня скуку. Подрезает мне крылья, мешает моим планам Мне нужна женщина светская, опытная, умная.

В эту минуту в комнату вошла весьма элегантная де­вушка с большим меховым боа на шее. Она выглядела очень оживленной. Стэникэ вскочил.

А, Джорджета, рад тебя видеть! Как поживаешь? Джорджета, ничего не ответив, опустилась на стул против Феликса, подперла рукой подбородок и придви­нула бокал, чтобы ей налили вина. Она спросила:

— А кто этот молодой человек?

— Ты с ним не знакома? Мой родственник по жене, чудесный юноша, студент-медик!

— Да? — ласково промолвила Джорджета, к смуще­нию Феликса, бесцеремонно разглядывая его.

Стэникэ отрекомендовал ее следующим образом:

— Это Джорджета, первоклассная девушка!

Джорджета действительно была хороша. У нее было полное личико и довольно пышная фигура, но она не ка­залась толстой. Черные густые волосы вились, как у неа­политанки. Две прелестные ямочки на щеках выглядели почти неправдоподобно. Ее удивительно нежная кожа по­ходила на мрамор и прекрасно гармонировала с пластич­ностью фигуры. Лицо было гладкое, чистое, губы сочные. Руки с миндалевидными тонкими ногтями отливали пер­ламутром. Казалось, ее брови и ресницы растут из барха­тистой мякоти персика. Дрожь пробежала по телу Фе­ликса при одном лишь взгляде на это изящное создание. Когда девушка пила, губы и зубы ее виднелись сквозь хрусталь, и Феликс мог убедиться в их безупречности. Двигалась она плавно, говорила просто и очень непри­нужденно, но с полнейшей благопристойностью, произ­нося слова мягко и вкрадчиво. Феликсу она сразу понра­вилась, хотя он догадывался о ее подозрительной профес­сии, и его несколько удивляло, что при столь редкостной красоте можно так низко пасть.