Армия теней - Жозеф Кессель

Я отправился на встречу руководителей групп Сопротивления. Леру сопровождает меня с ордером на руках. Я теперь заключенный, которого Леру конвоирует. Идеальный пропуск.

* * *

На трех станциях мы встречали конвои людей, отказавшихся от депортации.

У этих молодых людей были наручники и кандалы на ногах, и обритые наголо головы. Некоторые махали своими закованными руками и кричали:

— Добровольцы! Добровольцы! Другие пели «Марсельезу» и отбивали такт песни своими цепями.

* * *

Встреча длилась долго. Когда она закончилась, шеф сказал мне:

— Нас здесь четырнадцать. Каждый рисковал жизнью, чтобы попасть сюда. Я не уверен, что практические результаты оправдают этот риск.

Но это не имеет значения. Подпольная Франция провела военный совет, несмотря на террор. Это уже имело смысл.

И Сен-Люк (не знаю почему, но мне нравится мысленно называть его тем именем, которым называет его младший брат) продолжил:

— Нас здесь только четырнадцать, но насколько мы разные. Посмотрите на М., с его внушающим доверие лицом с глубокими морщинами, с некими тайными свойствами, как на лицах с портретов Леонардо. Посмотрите на мощный затылок Б. и его страстные глаза. Посмотрите на то, как упрямо Ж. курит свою трубку. Посмотрите на жесткие, сильные, пугающие руки Р. Посмотрите, как робко протирает свои очки А. Вы слышали, как они говорили. Для одних единственная цель — война против немцев. Другие уже думают о классовых проблемах и о послевоенной политике. А третьи даже размышляют о Европе и мечтают о мировом братстве. Но все обсуждалось в дружеском духе. Это тоже имело смысл. Затем Сен-Люк сказал:

— Нас только четырнадцать, но нас поддерживают тысячи и, возможно, даже миллионы людей. Чтобы защищать нас, боевые группы наблюдали за всеми дорогами, которые ведут к этому убежищу. И они были готовы умереть, прежде чем пропустить кого-то к нам. Но никто здесь не чувствует гордости или осознания власти. Мы знаем, что наши солдаты сотни раз меняют имена, и что у них нет ни лица, ни укрытия. Они передвигаются в тайне, носят бесформенную обувь, по дорогам без солнечного света и без славы. Мы знаем, что эта армия голодна и чиста, что это армия теней — удивительная армия любви и беды. И я осознал здесь тот факт, что мы только тени тех теней и отражение той любви и той беды. И это, прежде всего, это, Жербье, имело смысл.

* * *

Снова у Леру. Я передал предупреждение всем новичкам, пожелавшим присоединиться к нашей организации, о том, что им можно рассчитывать максимум на три месяца свободы, то есть — жизни. Это, конечно, не отвратит их от этих намерений, но так честнее.

Утро перед казнью в гитлеровской эре

Немецкий солдат остановился в коридоре и засунул свое лицо под каской в квадратное окошко на двери. Среди всех приговоренных к смерти людей только Жербье обратил внимание на этот фрагмент из металла, плоти и испытующего взгляда. Лишь он один не ощущал, что жизнь кончилась. Он не чувствовал себя в состоянии мертвеца.

Глаза немецкого солдата столкнулись с взглядом Жербье.

— Непохоже, что он боится, — подумал солдат.

Другие приговоренные сидели кружком на голых плитках и разговаривали тихими голосами.

— Не так, как эти, — подумал солдат. — А ведь уже утро.

Солдат на минутку задумался, как бы он сам вел себя, зная, что ему осталось два часа жизни. Его заинтересовало, что делали бы и эти люди. Потом он потянулся. Он уже долго стоял на посту. А придется еще измерять шагами коридор до самой казни. Ну что ж, это ведь война.

Жербье бросил взгляд на своих товарищей. На ногах у них, как и у него, были кандалы. Заключенных разместили в одном из помещений барака — бывшей французской казармы. Стены комнаты были серыми, слабый свет электрической лампочки окрасил в тот же оттенок и самих приговоренных.

Кроме Жербье, их было шесть. Один из них, когда Жербье начал снова вполуха прислушиваться к их беседе, говорил с сильным бретонским акцентом. Его молодость была заметна только в интонациях, сохранивших детскую свежесть. Но его лицо, простое и такое усталое, будто вырезанное из дерева, не сберегло ни одной черты молодости. Оно как бы замерзло в состоянии тяжелой недоверчивости. Его выпуклые глаза сохранили неподвижное выражение человека, пораженного тем увиденным, что он не мог больше вынести.

— Меня собираются расстрелять уже во второй раз, — рассказывал паренек. — В первый раз не получилось, потому что мне было только пятнадцать лет. Это было в Бресте. Французские солдаты, эвакуированные в Англию, оставили там несколько пулеметов. Мы не хотели, чтобы оружие досталось немцам. Мы закопали его. Нас выдал почтовый служащий. За это он получил нож между лопаток, но двенадцать ребят, которые были старше меня, расстреляли. Мой приговор изменили в последнюю минуту и направили на работы в Германию как гражданского заключенного. Мы там жили и подыхали, ничего ни о ком не зная. За тридцать месяцев, которые я провел там до побега, я не получил ни одной посылки, ни одного письма. Дома тоже никто не знал, что со мной. Это так подействовало на мою мать, что она повредилась рассудком. Она так и не выздоровела.

В этих гражданских тюрьмах кого только не было. Австрийцы, поляки. чехи, сербы, и, конечно, много немцев. Мы голодали… Мы голодали! Чтобы утихомирить аппетит, ребята начали курить солому из матрацев, заворачивая ее в обрывки газет. Я никогда не курил. Но тут пришлось. Я так хотел есть.

Жербье дал своим сокамерникам наполовину полную пачку сигарет. Каждый из них взял по одной и закурил, за исключением самого старшего, крестьянина с седыми и жесткими, как кабанья щетина, волосами. Он засунул сигарету за ухо и сказал:

— выкурю попозже. Все поняли, что он имеет в виду час казни. Немецкий солдат почуял запах табака в коридоре, но ничего не сказал. Именно он и продал Жербье эту пачку.

— Когда нас ловили за курением соломы, нас наказывали — двадцать пять ударов палкой, — рассказывал молодой бретонец. с выпуклыми глазами. — Но нас наказывали независимо от того, что мы делали, чаще ни за что, потому мы решили, будь что будет… и курили дальше.

Исполнять наказания заставляли других заключенных. Им приходилось снимать с жертвы штаны и бить. Охранники считали удары. Если товарищи били недостаточно сильно, то охранники брали на себя их работу. А для смертной казни — а казней было много… все время — система была та же самая. Они подбирали друзей, лучших друзей приговоренного, и заставляли их вешать его. Но казнили не сразу после вынесения приговора. Часто проходили дни и недели. Мы никогда ничего не знали, как я уже говорил. Там были виселицы, во дворе, всегда готовые. Приговоренные к смерти — у них на спине и на коленях были нашиты большие черные кресты — сразу принимались за работу. Потом одним прекрасным утром нас выстраивали на площадке между виселицами и четырех товарищей заставили повесить одного беднягу. Другие смертники с черными крестами должны были ждать своей очереди, не зная, когда придет их день. Нужно было посмотреть им в глаза, чтобы понять…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});