Медленная проза (сборник) - Сергей Костырко

А рядом, в пяти минутах ходьбы от набережной, шелестит листьями безлюдная улочка со сквером и белым памятником над клумбой (места моих уединенных прогулок). Глаз цепляется за табличку на углу «Ул. Б-ова» и равнодушно скользит дальше – мало ли безымянных для нас имен. Революционер какой-нибудь или партизан. За две недели так и не накопилось интереса, чтобы заставить себя подойти к памятнику и выяснить.

И уехал бы не узнав, если б однажды у лотка букиниста не потянулась рука к небольшому буклетику. «Дом-музей Б-ова в Ялте». Книжечка раскрылась – сама – на странице с фотографией и подписью: «К-в – первый биограф и исследователь творчества Б-ова»…. Оказывается – писатель! Более того – «дом-музей», «первый биограф»!

И потому в первый же пасмурный день, ломая привычный маршрут, ноги сами подвели меня к памятнику. Вблизи – нечто романтически-напряженное, плакатно-комсомольское в стиле поздних шестидесятых. И как водится – чуть-чуть паутинки, скула облупилась, птичка посидела. Из опознавательных знаков – значок на груди, то ли лауреатский, то ли комсомольский (честное слово, уже не помню, как он выглядел), да имя на постаменте… В отдалении – забор с указателем «Дом-музей» и открытая калитка.

…с непонятным волнением, со стыдом и чуть ли не страхом. Откуда? Ничего подобного, когда входил, например, в Дом-музей Чехова. Как будто тебя ожидают все еще завешанные полотенцами зеркала и недоуменный, с плохо скрытой брезгливостью взгляд вдовы.

К тому же надпись за стеклом входной двери: «Открыто. Звоните».

Рука зачем-то поднимается и жмет кнопку звонка.

Но, слава богу, открывает молодая женщина – музейный работник, это видно. Зажигает свет в комнатах, начинает рассказывать, и ей можно сказать: нет-нет, спасибо. Не надо. Я ориентируюсь сам.

Интересно, и в чем же ты ориентируешься?

При входе – справочная таблица с перечнем жизненных этапов. Начнем отсюда и не торопясь:

1912 – родился в бедной семье…

1922 – вступает в пионерский отряд…

…избирается членом редколлегии стенной газеты…

…участвует во всесоюзном слете рабселькоров от орехово-зуевской пионерии…

…работает на фабрике… вступает в комсомол… вечерняя школа ФЗУ…

…избирается членом бюро комсомольской ячейки…..избирается редактором газеты…

…избирается делегатом VII съезда ВЛКСМ…..избирается… и т. д.

И похоже, это не послужной список для характеристики, а действительно биография.

Далее: ранняя болезнь, инвалидность, самообразование, занятия литературой, первый («еще незрелый») роман «На хуторах», поступление и учеба в Литинституте и Инязе. Заочно. Работа над вторым романом. Война. Документальная повесть о Лизе Чайкиной. Переработка документальной повести в роман «Чайка». 1951 – Сталинская премия. 1955 – переезд в Крым. Активное участие в работе местной писательской организации, регулярное присутствие на съездах СП СССР, РСФСР, УССР. Умер в 1966 году.

Все как и ожидалось. Включая и то, что я – единственный посетитель музея. И буду, может быть, единственным за весь день. Или за неделю.

По-хорошему, следовало бы уйти сразу после чтения биографической справки. Хотя бы из уважения к покойному: как-никак ты в его доме. Да и по отношению к себе – не слишком здоровое занятие упиваться трупным запахом некогда грозных, а ныне поверженных – не тобой поверженных! – времен.

Но сразу уйти тоже неловко. Раз уж пришел…

Итак, литературная экспозиция:

фотография «лобастого» мальчика с пионерским галстуком помещена на стенде рядом с наппельбаумовской фотографией Ленина. Потом будет фотография и другого вождя, правда, несколько конфузливо, «компромиссно» поданная. Об этом чуть позже. А пока заводские стены и дворы, где проходила ранняя юность Б-ова. На лечении в санатории. В поездке по Узбекистану – сбор материала для романа «о дружбе ивановских ткачей с хлопкоробами Средней Азии». Учебник узбекского языка. Фотография Лизы Чайкиной. Верстки с правкой автора. Лауреатское удостоверение. Фото: писатель за работой – полулежа, с папироской, машинка, лист торчит из каретки. И еще: писатель перед читателями в полевых условиях – на переднем плане он в инвалидной коляске, укрытый одеялом, в кепке, с листами рукописи; перед ним на траве в неудобных позах сидят несколько человек, в основном женщины. На заднем плане то ли поле, то ли заросший пустырь. Кустики какие-то угадываются. Подпись: «Б-ов читает главу из романа “Чайка” перед рабочими Московской камвольно-прядильной фабрики им. М. И. Калинина».

И так далее.

Сюжет для соцартовца. Уже сами обложки книг Б-ова – культурологическая экзотика: багрово-коричневый закат на картонном переплете, берег раздольной реки, убогие избенки, высокая береза гнется под злым порывом ветра. По багровому небу – золотом: «Сквозь вихри враждебные». На титульном же листе заголовок отпечатан красной краской. Жанровое обозначение отсутствует, но послесловие названо «Рождение эпопеи». (Из послесловия: «…к постижению великой, народной, советской души… все более мужественному и мудрому служению народу ведет Катю партия…»)

В коридорчике оформлен стенд, посвященный роману Б-ова «Твердая земля». Одна из сюжетных линий романа – борьба с Промпартией и изобличение ее «главаря Рамзина». Тема эта доминирует в экспозиции, начина с портрета Сталина и кончая фотографиями из зала суда. Снято в момент голосования за смертный приговор. На плечах голосующих погоны. Поднятых рук много. Очень много. Весь огромный зал в едином порыве: казнить! Очистить родную землю от гадов! Б-ова там, разумеется, нет, он голосовал годы спустя отсюда, из этого дома.

Собственно литературная экспозиция занимает одну комнату и часть коридоров. Остальные помещения на первом этаже – мемориальные. И в прямом и в переносном значении слова. Уже в самой планировке дома, в распахе окон и дверей как бы запечатлен статус хозяина. Коридор расширяется перед широкими двустворчатыми дверями, ведущими в Главную Комнату. Здесь жил и работал Он. Добротная мебель пятидесятых годов: шкафы, письменный стол у окна, пишущая машинка, «Москва», кажется; рядом – просторная кровать, еще один – журнальный – столик, портрет хозяина на стене, писанный местным художником, могутный ламповый радиоприемник, телевизор. Ковер, занавески. Все это, наверно, удобно и даже – уютно, будь помещение хоть чуть поменьше. Главное же в этой комнате – некий сакральный холодок ее пространства, как бы заставлявший посетителей на секунду задержать шаг в дверях, чтобы окинуть взглядом всю ее, чтобы дать себе отчет, где ты и перед кем. Кажется, что комната изначально задумывалась для приемов и идеологических ритуалов после смерти ее хозяина; для слов (до сих пор помню мурашки по спине и стеснение в горле, с которыми когда-то, в другом, разумеется, месте, произносил их): «Я Юный Пионер Советского Союза Перед Лицом Своих Товарищей Перед Лицом Родной Коммунистической Партии Торжественно…» – так, кажется.

На письменном столе – последний и необходимый штрих – в музейной торжественности застыли торчащие из специального стаканчика остро заточенные карандаши.

А в холле Дома, высвеченный мощными лампами, стоит бюст Б-ова. Он помещен на фоне черной карты звездного неба. Там у созвездия Секстанта выделена малая планета.

С 1973 года планета эта носит им Б-ова.

На фотографиях литературного окружения Б-ова абсолютно неведомые мне лица. Смутно знакома фамилия Кедриной и, кажется, Котова. Канувший и уже таинственный мир литературной субкультуры – советской? областной? комсомольской?

И уж полная для меня загадка – фотографии литературных учеников Б-ова. Оказывается – были.

Выставленные на стендах тексты Б-ова я читал почти с восхищением. Отточенная, отлакированная тяжким трудом литературная беспомощность могла бы сделать любой из этих листов ценнейшим коллекционным экземпляром, если бы листов этих Б-ов не изготовил тысячи. Из них состоят его романы, каждый объемом с «Обломова» или «Анну Каренину». Чистота жанра изумительна. Сымитировать подобное не под силу и Сорокину:

«Они прошли мимо Соколова, и он услышал, как Маруся спросила:

– Тот мужчина тебе не родной отец?

Лиза засмеялась:

– Нет, но лучше, чем родной.

– Кто же он?

– Секретарь райкома.

– Секретарь райкома? – удивленно вырвалось у Маруси. Она оглянулась на Соколова. – А этот молодой человек кто?

– Наш редактор.

Маруся приостановилась.

– А вы кто же будете?

– Почему «вы»?

– Да ладно, ты, – засмеялась Маруся.

– Я? Я пумовская. Соседки, – сказала Лиза.

В тот день Маруся попала домой только ночью. До позднего вечера просидели они под сосной у дороги. Лиза забыла, что ее ждут на поляне товарищи, а Маруся – что ей далеко идти. Расставались, пообещав друг другу часто встречаться.