Влюбленный халиф - Шахразада

— Так, значит, от тебя отделили часть…

— А вот и нет! — совсем по-детски ответил Максимус. — От меня ничего не отделили. Эти удивительные люди из ничего создали второго меня. В тот момент, когда я увидел этого болвана, часть меня стала им… Я смотрел на себя самого двумя парами глаз и сам себе улыбался, как безмозглый дурачок.

— Отчего ты столь неуважительно говоришь о себе, мудрец? — В глазах юноши заплясали веселые огоньки. — Ты и один являл собой подлинный пример для подражания, а теперь, когда вас стало двое, воистину станешь идеалом.

— Издеваешься над стариком, мальчишка… — Максимус не сердился, но был явно не в своей тарелке и продолжал глупо озираться по сторонам.

— Но зачем тебя разделили, уважаемый?

— А затем, чтобы я, ну тот, второй я, убедил своих спутников, что ничего там, за мазаром, не нашел. И что следует возвратиться в вашу прекрасную страну, теплую Джетрейю.

— Но ты же гоним данным словом, ищешь легенду, над которой должен водрузить вексиллиум или паллиум своего повелителя.

— Я никому и ничего не должен, малыш. Глупое мое сердце гнало меня, это верно. Сердце и превратное понятие долга.

«Аллах великий, какое счастье, что он это понял!» — подумал Мераб. Конечно, слова «долг» и «честь» святы для любого человека, но все должно быть разумно… Тем более тогда, когда ленивый и тщеславный монарх остается дома, в уюте и неге, а его верные вассалы, движимые этим самым долгом, терпят бедствия и лишения, дабы прославить в веках имя надменного лентяя.

— …Не знаю еще, что буду делать, когда доберусь до Джетрейи… Быть может, стану пахарем или хлебопеком. Однако истинное положение дел я смогу открыть лишь твоему уважаемому отцу, дабы знал он, что с тобой ничего ужасного не произошло.

— Он знает, — Мераб улыбнулся мимолетно. — Мы обмениваемся письмами. Я видел, что отец пытался понять, я ли ему отвечаю. Он задавал вопросы, на которые только его старший сын знает верный ответ. Отец уже убедился, что со мной все в порядке.

— Забавно, малыш… Однако эти невероятные мудрецы сказали мне, что я выйду к своим людям на закате того самого дня, когда мы подошли к мазару. Того же дня, малыш… А ведь здесь прошел уже, должно быть, целый месяц.

Мераб пожал плечами.

— Чему ты удивляешься, почтенный? Ведь если они умеют делить людей пополам так, чтобы они при этом оставались целыми, что им стоит слегка перехитрить время?

— Это верно, друг мой. Но как-то… неуютно.

— Привыкай, Максимус. Теперь ты будешь одновременно здесь и там: будешь и беседовать с моим почтенным отцом, и встречать на улицах меня.

— Это так, мальчик, это так…

И достойный воин пошел прочь. Мераб смотрел ему вслед, пытаясь понять, каково это: видеть двумя парами глаз, слышать двумя парами ушей… И при этом знать, что ты-настоящий, пребываешь здесь и сейчас, а ты-второй — тоже настоящий, однако создан лишь для сохранения тайны.

Тем временем шаг Максимуса становился тверже.

— Должно быть, человек может привыкнуть ко всему, — пробормотал Мераб.

— Даже к тому, чего не может понять, — согласился Алим.

* * *

В привычном уже внутреннем дворике, все так же прохладном и напоенном пением фонтанов, Мераб повернул вправо — там, он знал, в покоях, более похожих на покои халифа, сейчас ждет человек, который тогда, месяц назад, встретил его и которого юноша про себя называл наставником.

— Входи, мой друг, входи. Ты столь сильно обеспокоен, что и я не нахожу себе места. Что случилось, друг мой?

Мераб удивленно посмотрел на собеседника.

— Почтенный наставник, я думал, что все мои дела тебе ведомы, как свои собственные.

Тот рассмеялся.

— Мальчик мой, что бы тогда творилось у меня в голове, подумай сам… Иногда я просто читаю по твоему лицу, иногда то, какую книгу ты держишь в руках, яснее ясного говорит о том, что же обеспокоило тебя. Однако сейчас тебя занимают вовсе не новые знания или неприятные размышления. Нечто непонятное омрачает каждый твой шаг.

Мераб, вздохнув, начал свой рассказ. Он уже понял, что хотел сказать наставник, и потому решил, что будет лучше, если он опишет все как есть и будет ожидать объяснений, не пытаясь понять что-то своим умом.

Чем дольше говорил Мераб, тем явственнее читалась на лице наставника легкая оторопь. Так может удивиться любой учитель, когда несмышленыш, только вчера выучивший буквы, сегодня говорит, что прочел все книги Исидора Севильского, причем на языке ромеев.

Наконец рассказ был окончен. Однако оторопь на лице наставника не уменьшилась. Более того, он, все еще не веря своим ушам, позволил себе переспросить:

— Так, говоришь, голос был мертвым?

— Да, почтенный, холодным и мертвым, как стены самой глубокой могилы.

В разговор вмешался Алим:

— Я тоже слышал этот голос, уважаемый. И это яснее ясного говорит, что вчера не наваждение, а некая сила пыталась прорваться в наш новый мир.

— О, конечно, не наваждение. Однако прорваться… Нет, думаю, она пыталась лишь призвать… И то не сила, а…

Наставник Мераба умолк. Юноша понял, что так он призывает к себе своих друзей. С зачатками мысленного общения пытался разобраться и сам юноша, однако ему с трудом удавалось сосредоточиться настолько, чтобы его зов был долгим и мощным. Лишь тогда, в старой поварне, ему удалось докричаться до Нага-повелителя. «Быть может, — вспоминая тот момент, думал Мераб, — только потому, что меня подгонял страх».

Не прошло и дюжины минут, как из воздуха стали выходить в покои люди — похожие и непохожие на наставника юноши. Они вслух приветствовали друг друга, усаживались в кресла (надо сказать, в этой стране мебель была куда удобнее, чем на его, Мераба, родине) и начинали так рассматривать юношу, что у того по телу бежали мурашки.

— Ты знаешь, Алим, — пробормотал Мераб, — они своими глазами во мне сейчас дырку сделают.

— Скорее дюжину дюжин дырок, мальчик, — отвечал невидимый маг, ибо людей становилось все больше.

Последним из воздуха вышел высокий и очень худой старик. Спина его была прямой, плечи свободно развернуты, однако шевелюра совершенно поседела. Так же были седы и брови, нависающие над ясными серыми глазами. «Воистину, — подумал Мераб, — этот человек очень стар и знать должен все и обо всех».

Повинуясь жесту старика, все в комнате умолкли. Старец, не собираясь усаживаться, минуту покачался с пятки на носок, а затем подошел к юноше.

Он положил теплые сухие пальцы на виски Мераба и на миг прикрыл глаза. Затем взглянул в самую душу юноши и, взяв его ладони в свои, поднял и развернул перед своими глазами.