Книгоиздатель Николай Новиков - И. Мартынов

История взаимоотношений Платона с московскими масонами и Новиковым достаточно сложна и противоречива. Строгий ревнитель ортодоксального православия, он едва ли сочувствовал мистическим исканиям вольных каменщиков. В то же время набожность, политический консерватизм и активная филантропическая деятельность основного ядра Дружеского ученого общества явно импонировали просвещенному иерарху. Масонство, вероятно, представлялось Платону своего рода антидотом против вольтерьянства, покровительницей которого он считал Екатерину II. Поэтому не удивительно, что предстоящая расправа с масонами, менее вредными, по его мнению, чем бывшие в фаворе при дворе атеисты, иезуиты и старообрядцы, вызывала у московского архиепископа явное отвращение. «Императрица, — писал Платон 7 января 1786 г. в конфиденциальном письме к своему другу, казанскому архиепископу Амвросию (А. И. Подобедову), — предписала рассмотреть все новиковские книги, его самого испытать в религии, а для печатания книг назначить мне цензоров, которые будут их рассматривать вместе с духовными лицами. Предвижу, что от этого много будет для меня затруднений, а, может быть, и опасностей, и ничего, что ободряло бы дух»[171].

Обыск в новиковских книжных лавках не оправдал ожиданий его врагов. Трудно теперь сказать, Новиков ли успел подготовиться к приходу полиции, или руководивший обыском московский прокурор А. А. Тейльс не захотел губить старого приятеля, однако ни одно издание, напечатанное в тайной масонской типографии, в руки властей не попало. Посылая 1 января 1786 г. графу А. А. Безбородко составленную Тейльсом опись книг, продававшихся у Новикова (все они, как выяснилось, прошли цензуру), московский главнокомандующий Я. А. Брюс ядовито, хотя и не очень грамотно, писал: «Ваше сиятельство из розписи книг изволите усмотреть, что величайшее число книг сенсированы духовными, но видитца мне, что наши духовные с вашими не единомыслены, и что из них один находит для просвещения, то другой — для розвращения»[172].

Приняв у полиции новиковские книги, Платон поручил их рассмотрение архимандриту Богоявленского монастыря Серапиону и проповеднику Славяно-греко-латинской академии Моисею (Гумилевскому), ученым богословам, «кои своим просвещением и честностию нравов сию доверенность заслужили». В середине января 1786 г. императрица получила от него донесение об «испытании» Новикова в вере. Московский архиепископ не скрывал свои симпатии к мастеру Коловиону. «Я, одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, — писал он Екатерине II, — что молю всещедрого бога, чтобы не только в словесной пастве, богом и тобою мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков». Платон горячо одобрял похвальное стремление издателя содействовать просвещению своих соотечественников, откровенно признавался в том, что не берется судить о столь малознакомом ему предмете, как масонство, и в заключение письма гневно ополчался против высоко чтимых императрицей Вольтера и Дидро[173].

Такой поворот событий никакие устраивал Екатерину. Поняв, что строптивый архиепископ не хочет стать послушным орудием ее воли, она приказала 23 января 1786 г. московскому губернатору П. В. Лопухину допросить Новикова в губернском правлении. Вопреки ожиданиям императрицы, грозные окрики полицейских чиновников не произвели впечатления на издателя. Он решительно отказался признать себя преступником и сеятелем «нового раскола», заявил, что «все печатанные книги» из «его типографии были представляемы им для рассматривания определенным от правительства цензорам, по дозволению коих и печатал, почитая, в рассуждении их одобрения, полезными, и при печатании книг другого никакого намерения не имел, кроме приобретения прибыли»[174].

Рассмотрение новиковских книг затянулось чуть ли не на два месяца. Все это время книжные лавки Новикова были запечатаны полицией. Казалось бы, Екатерине следовало дождаться отзыва Платона о книгах прежде, чем продолжать борьбу с Новиковым. Однако она предпочла не терять времени. 20 января по ее распоряжению Московская управа благочиния потребовала у всех владельцев вольных типографий подписку в том, что они обязуются под страхом сурового наказания не печатать никаких книг без одобрения духовной и светской цензуры[175]. Одновременно с этим правительство приняло экстренные меры по усилению цензурного надзора над петербургскими и провинциальными типографиями. Отныне каждая книга, издаваемая в столице, должна была получить одобрение одного из пяти духовных цензоров — архимандритов Воскресенского монастыря Аполлоса, Казанско-Спасского — Гедеона, Вяжицского — Иннокентия, Кириллова — Николая и Сергиевой пустыни — Макария [176].

Перепуганное грозными указами правительства местное начальство всеми средствами препятствовало заведению новых типографий — этих потенциальных рассадников крамолы.

Екатерина II попыталась одним росчерком пера свести на нет все издательские планы Новикова. Так появился в свет подписанный ею 23 января 1786 г. указ Сенату, которым запрещалось «в какой бы то ни было публичной или частному человеку принадлежащей светской типографии печатать и издавать книги, касающиеся до веры, закона божия, толкования его и вообще духовные». Издателям, дерзнувшим нарушить это распоряжение, императрица угрожала «отобранием книг на истребление», штрафом в размере 200 руб. и, наконец, лишением «навсегда права содержания типографии»[177]. Как показали дальнейшие события, оснований для столь крутых мер против масонов не нашлось, и императрица вынуждена была спрятать до поры до времени этот указ «под сукно».

Судя по донесению Платона в Синод, полученному из Москвы 4 марта 1786 г., просмотр новиковских книг подтвердил полную несостоятельность измышлений тайных осведомителей правительства. Внимательно проштудировав 397 оригинальных и переводных сочинений, изданных Новиковым и взятых им на комиссию в других типографиях, духовные цензоры признали подавляющее большинство из них «полезными и похвальными». К разряду «сумнительных» были отнесены только двадцать три книги, однако и они вышли в свет с соблюдением всех цензурных формальностей, установленных законом [178].

Екатерина II равнодушно встретила заключение цензоров. Уже к концу января 1786 г. она поняла, что ей и на сей раз не удается покончить с Новиковым. Правда, у издателя тоже не было причин для ликования, так как трехмесячные обыски и допросы нанесли ему серьезный моральный и материальный ущерб. Угроза разорения вынудила Новикова обратиться 12 марта 1786 г. с письмом к графу А. А. Безбородко, в котором он просит его ходатайствовать перед Екатериной о возобновлении торговли «несомнительными» книгами. Две недели спустя императрица приказала, наконец, московскому главнокомандующему графу Я. А. Брюсу распечатать новиковские лавки. Конфискации подлежали только первые шесть книг из 23, отнесенных Платоном к разряду «сумнительных». Архиепископ явно перестарался, предлагая запретить роман Вольтера «Человек в 40 талеров», 10-томную «Древнюю и новую историю» К. Ф. Милло и «Русские сказки» В. А. Левшина. «Ученице» энциклопедистов, дорожившей в те времена своей репутацией «просвещенной монархини», трудно было пойти на такой рискованный шаг. Поэтому она постаралась извлечь из донесения Платона максимальную выгоду, повелев «оставить за печатью» и не выпускать в продажу мистические сочинения масонов, и в то же время начисто игнорировала его отрицательные отзывы о книгах светского содержания. Эта незначительная тактическая уступка Новикову мало что меняла в дальнейшей судьбе издателя. Указом императрицы ему запрещалось впредь печатать масонские труды, «наполненные… странными мудрствованиями, или, лучше сказать, сущими заблуждениями, под опасением не только конфискования тех книг, но и лишения права содержать типографию и книжную лавку, а притом и законного взыскания» [179].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});