В донесениях не сообщалось... - Сергей Михеенков

Там же, под Козельском, на марше после боя попали под сильную бомбежку. Потрепали они там наш полк основательно. И людей много побило, и коней. Их самолетам никто не препятствовал. Наших самолетов в сорок первом году в небе я не видел. И что, помню, делали: сбросят бомбы, отстреляются из пулеметов и снова пикируют. Смотришь, пилот высовывает из кабины руку с пистолетом и стреляет.

Обидно было до слез, что наших самолетов в небе не было.

Прошли мимо Сухиничей.

Однажды построили нас и зачитали приказ: переходим через Варшавское шоссе, в тыл противника.

Входили без тяжелого вооружения, без артиллерии, без тылов. Правда, артиллерию впоследствии быстро собрали. В лесах было много брошенных наших орудий, снарядов. Были даже целые склады, которые мы и разбирали.

Входили мы где-то между Мосальском и Кировом. Шесть суток шли лесами. Когда входили, в лесу погибло много людей. Шел непрерывный бой. Немцы контролировали дорогу. Мы ее перерезали. Но они начали отовсюду подтягивать резервы, артиллерию. Били по нашим колоннам непрерывно. А мы в бой не вступали, старались поскорее пройти, уйти подальше от дороги. Стоял сильный мороз. А на морозе как? Конь погиб, считай, и человек замерз. Шагов триста пройдет, сядет и уже не встает.

Мне достался хороший конь, сибирский. Выносливый, неприхотливый. Ел все подряд. Снег, бывало, разгребу, он и хватает сухую траву, бурьян, листву. А когда этого нет, я ему клинком веток нарублю, он и ест. Он меня и вынес из-под обстрела во время перехода через Варшавку.

Стоял конец января. Самые морозы.

— Когда вошли в прорыв, нас переформировали — по эскадронам.

Однажды приходит командир эскадрона, капитан, и говорит: «Хлопцы, нам приказ — взять языка».

Что ж, приказ получен. Стали собираться. Определили группу захвата, группу прикрытия, группы прикрытия флангов, саперную группу. Взять языка — дело непростое. Это целая операция.

Группой захвата руководил один сибиряк, здоровенный такой сержант. Когда собрались, он первый поднялся, посмотрел на нас и очень уверенно сказал: «Ладно, хватит сидеть, пошли возьмем».

Вскоре саперы сделали в проволочных заграждениях проход. Подали условный сигнал. Мы поползли.

Захватили немца. Поволокли. Немец стал кричать и брыкаться. Сержант его и придушил немного, чтобы легче было тащить. Но видать, перестарался сибирячок, немца мы притащили уже мертвого. Вернулись. Докладываем командиру эскадрона: так, мол, и так, вот он, немец, а у нас потерь нет. А командир эскадрона и говорит: «Вы мне живого давайте! Что вы принесли? На нейтралке подобрали мертвого… Немедленно отправляйтесь назад и приведите живого!»

Опять пошли. Но теперь уже переходили немного правее. Ворвались в немецкую траншею. Добежали до ближайшего блиндажа. Дверь открыли, бросили две гранаты. Только гранаты ухнули, полезли туда сами. Смотрим: немцы все в крови, все убитые. Только один раненый копошился. Его и схватили. Пока тащили, он кровью истек. Помер. Тут уж и сами мы потеряли двоих убитыми, а одного в плащ-палатке приволокли с перебитой ногой.

Командир эскадрона пришел, посмотрел на нас. Кричать не стал. Но сказал: «А немца, хлопцы, притащить все же надо — живого. До утра вам время. Как хотите».

В третий раз пошли перед рассветом. Немцы не ждали. В третий раз за одну ночь!.. Пурга поднялась. Темно! Снег крутит! Вытянутых руне видать. А нам только этого и надо. Немцы постреляли-постреляли из пулеметов и в блиндажи попрятались. Одних часовых оставили. Вот мы часового и взяли. Выползли прямо на него. Навалились сразу, подмяли, скрутили. Снега ему в рот, чтобы не закричал. Получилось без шума. Тащим. Сержант кричит: «Осторожнее тащите проклятого. Не задушите! Пусть орет, если захочет, только не душите!» Притащили. Командир эскадрона рад. Немца осмотрел, даже обнял его. Немец ему понравился. Позвал старшину и тут же приказал в качестве благодарности выдать нам по 100 граммов водки и по куску моржового сала. Никогда я больше не ел моржовое сало. Только на фронте. Желтое такое, вкусное.

— Когда нам принесли наградную водку, вышла вот какая история.

Настроение у всех хорошее. Немец в штабе. Водка — вот она. Ребята сало режут.

А был у нас в разведгруппе красноармеец Галкин. Веселый такой, находчивый. Первого немца он брал. Пулеметчика. Шинель свою ему на голову накинул и завалил. А сержант второго номера прикладом забил. Потом жалел: «Надо было, братцы, обоих тащить». И говорит этот Галкин, а сам глаз от водки не отводит: «Братцы! Давайте на спор! На литр водки! Я зубами перекушу детонатор!» И вытаскивает из кармана запал от гранаты Ф-1. «Не перекусишь!» — «Перекушу!» И поспорили. Как это — запал перекусить?! Не может такого быть! Некоторые даже легли и шинелями укрылись — от осколков. А Галкин, видать, знал, где надо кусать. И что ты думаешь! Перекусил! Хряп — и дело готово! Перекусил в том месте, где идет пороховая мякоть для замедления. Вот где шуму было! Проспорили мы Галкину свой наградной фонд.

Но правда, водку все же разделили. «Галкин! Куда ж тебе столько?» Он посмотрел, согласился, что да, многовато. «Ладно, — говорит, — вот моя кружка, наливайте до краев, а остальное — ваше!» Водку поделили по-братски.

Но на этом дело не кончилось. На другой день нас, всю разведгруппу, поволокли в особый отдел: «Что? Кусаете детонаторы?» Кто-то доложил. Нагоняй был хороший. Но ничего, обошлось. Никого не арестовали.

— Второй раз меня ранило в Польше. Я тогда воевал уже в кавалерии. В бой мы ходили как пехота. Оставляли лошадей коноводам, а сами — вперед. Вооружены были автоматами ППШ. А передвигались на лошадях. Переходы делали большие и довольно быстро. Поэтому кавалерийские части были очень маневренными. Часто именно мы замыкали котлы.

В тот день мы атаковали польский город Радом. Наша цепь шла по окраине города, по огородам. Впереди уже показались какие-то строения, где можно было укрыться. И тут ударил их миномет. Один разрыв, другой, третий… А мы на открытом пространстве. Чувствую, в живот толкнуло.

Упал. Лежу. Потрогал живот — кровь. Думаю: в живот ранило — плохо. Ребята подхватили, поволокли…

Потом, в госпитале, на операционном столе, лежал и наблюдал в отражатель лампы, как хирург перебирал через руку мои кишки. Операцию делали без наркоза. Сунули мне в рот кляп, чтобы зубы не подробил, и начали резать и вычищать.

В Польше немец был уже не тот. Под Сталинградом он дрался не на жизнь, а на смерть.

— Довелось нам, кавалеристам, и в Берлин войти.

В госпитале задержался я недолго. После излечения отправили в свою часть.

Но прежде, чем попасть в полк, пришлось пройти через фильтрационный пункт. Подождать, пока придет из части подтверждение на мое имя. Туда дали запрос, и я ждал подтверждения на него. Отфильтровывали полицаев и дезертиров, которые ушли с немцами. Так что недельку пришлось посидеть за перегородкой…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});