ЧВК Херсонес – 2 - Андрей Олегович Белянин

свечению, которое шло от неширокой, но явно очень глубокой огненной реки. Запах гари, ощущение огня, раскалённые камни, зыбкий воздух и тонкий стальной канат, натянутый вместо моста. Диня дважды икнул и поднял на меня страдальческий взгляд:

– Двигай, бро! Я ща… в такую кашу-в-гавань-в-стельку… короч, точняк не пройду… ик!

Я беспомощно обернулся: тропинка позади нас плавно превращалась в незыблемую скалу, уходящую своей головой под невидимые небеса или, что ещё хуже, просто упирающуюся вершиной в такой же каменный потолок. Это не вдохновляло, ну вот ни капли. Тем более что наш специалист по всем древним языкам вдруг стал изображать белорусского партизана:

– Брось меня, командир… вдвоём не пройдём. У меня ноги прострелены фашистами проклятыми. Сам не дойду и весь отряд подведу. Брось меня!

Я стиснул зубы. Как он меня достаёт…

– Передай директору, что задание выполнено. Одного бойца потеряли, но дело того стоило. Отдай Герману мою сумку, пусть выпьет за упокой. Не чокаясь. Скажи Светке, что я всегда её любил и чтоб назвала сына моим именем! Хоть от тебя, зема, но моим…

Я внимательно посмотрел на слегка провисший стальной канат, покрытый в определённых местах конкретной ржавчиной. Вроде бы легендарный солнечный клоун Олег Попов ходил по нетуго натянутому канату. Но если это мог он, то ведь это не значит, что на то же самое способен любой другой? Например, я…

– Бро, я перебрал… Если так можно выразиться, – надоедливо выдохнул мне в ухо Диня, уже практически не чувствующий берегов. – Брось меня, командир…

– Нет.

– В последний раз говорю, брось меня и беги…

В его голубых глазах была такая страстная мольба и боль, что я едва не согласился с его просьбой. Но неожиданный укол боли в виске, то исчезающий, то появляющийся в произвольной ритмике или без всякого ритма, внёс свои коррективы.

Я даже не понял, каким чудом взвалил лёгкого, словно пушинка, Денисыча на свои плечи, уравновесил правую и левую сторону, а потом ступил на канат… и сразу же пожалел об этом.

– Audaces fortuna juvat![11] – зачем-то успел подумать я – и всё. То есть всё, что было дальше, проходило уже как-то мимо меня.

Я помнил только, что мне кто-то давит острым коленом в бочину, что жутко чешется шея, а глиняные бутылки стукаются друг о друга так, словно намерены расколоться в единодушном порыве. Хотя вроде бы оно не в их интересах, как мне кажется?

Ещё что на шее у меня пыхтит вечно недовольный слон, который весит словно немецкий концерн «Мерседес», ворчит на трёх языках, плюётся и пытается соскользнуть. Под ногами туго натянутый канат, который на самом деле провисший, но под таким весом дрожит, как контрабасная струна. Но тем не менее каким-то чудом я иду, иду, иду и… всё!

На последнем шаге мне всё-таки не повезло, пятка пошла не туда, я успел чудом сбросить тощего Денисыча со своих плеч на противоположный край пропасти, а сам…

– Саня, т-ты куда? – тонкие пальцы пьяненького полиглота поймали меня в полёте за воротник и одним небрежным движением выкинули из горящей бездны. – Ты щё?! Там внизу ва-аще ничё интересного-о! Я тя уверяю!

Потом мы лежали плечом к плечу на опасной кромке скалы. Ноги припекает, но в целом опасности нет. Каким чудом всё это произошло, даже не спрашивайте, я не знаю, а Диня не объяснит, у него язык заплетается…

– И эта… бро… ты мне должен за две амфоры! Они из сумк-ки вып-пали, пока ты меня нёс.

– Сколько?

– Ой, я тя умоляю… Шучу, к-нешна! Шучу-у, зема…

Повернув голову, он посмотрел мне в глаза совершенно трезвым взглядом и просто улыбнулся. Иногда двум мужчинам не нужно слов, чтобы выразить благодарность друг другу. Если бы не я, он по пьяни ни за что бы не прошёл по канату; если бы не он, я бы свалился в пропасть в полуметре от спасительного края. Так что да, мы квиты. Рукопожатия и братские объятия, скупые слёзы умиления – уже лишнее, и так всем всё понятно.

– Пошли? – предложил я.

– Пошли, смысл валяться-то? – согласился он.

Я встал первым, подав ему руку. Он заметно протрезвел, и дальнейшую часть квеста мы двигались довольно бодрым шагом, кое-где на поворотах срываясь в плохо прикрытый бег. Но не потому, что мы какие-то там трусы, а просто нервы несколько на пределе. Если только вы понимаете, о чём речь. Честно говоря, я и сам не очень понимаю. Просто бегу…

И мы выбежали в склеп богини Деметры ровно за секунду до того, как Светлана замахнулась, собираясь влепить пощёчину благородному заведующему связями с общественностью от музея Пантикапея.

– Вы не скучали без нас?

Не знаю, о чём они говорили и что её сподвигло на такую спонтанную реакцию, но зато отлично помню, какие тяжёлые кулаки у нашей сотрудницы, способной в одиночку отлупасить в мясо четырёх здоровенных байкеров. Кажется, в тот раз в магазине «Золотая балка» у неё ушла на всё про всё пара минут. А посмотреть было круто…

Гребнева охнула, побледнела, опустила руки, её губы задрожали, и она в слезах кинулась обнимать меня, одновременно отпихивая коленом пытающегося вклиниться Диню. Тот, конечно, продолжал лезть, но главной проблемой было не это, а то, что насупившийся Татарский начал нервно крутить усы…

– Ничего не понимаю. Должен был вернуться один.

– Нас двое! – гордо ответил специалист по всем древним языкам.

– Из Тартара выходит один, второй всегда остаётся внизу в качестве платы за проход. Почему ты не оставил его там?

– Потому что, блин горелый, это он НЕ БРОСИЛ меня! Не я, а он. Взвалил себе на плечи и пронёс через огненную пропасть! Кстати, я уронил две амфоры с красным винишком Агоры, и не думай, бро, что я тебе это хоть когда-нибудь забуду…

– Так, – Франц Кроносович начал массировать лысые виски, – хорошо. Допустим. Пусть даже так, но если в склеп вошли трое, то выйдут двое – это общее правило!

Наша Афродита на минуточку отвлеклась от меня, вытерла слёзки и быстро набрала двузначный номер. По факту такого не существует. Даже скорая, полиция или пожарные – это три цифры. Но ей хватило двух.

– Приезжай. Нет. Нет. Да, проблемы. И нет! Как хочешь. Жду.

– Куда она звонит? – тихо спросил я у Денисыча.

Тот молча поднял палец вверх. Типа я должен сам всё понять. Ну если так, то простите, лично я ничего не понял. Зато роскошные усы Татарского вдруг приподнялись вверх, словно две чувствительные антенны. Он тревожно обернулся к закрытым дверям, когда с наружной стороны