Чжуан-цзы - неизвестен Автор

Острое зрение делает нас прозорливыми, чуткий слух делает нас внимательными, хорошее обоняние делает нас разборчивыми, утонченный вкус делает нас восприимчивыми к сладкому, проницательное сердце делает нас сообразительными, а исчерпывающее знание возвращает нам жизненную силу. Путь не терпит преград, ибо преграды порождают запоры, а длительные запоры вызывают расстройство. Все одушевленные существа живут благодаря дыханию, и если дыхание у них затруднено, то не вина Неба. Отверстия, созданные Небом, не закрываются ни днем, ни ночью, и только сами люди закупоривают их. В утробе главное -- пустота, а для сердца главное -- небесное странствие. Если в доме тесно, то свекровь и сноха вечно ссорятся. Если сердце не может отдаться небесному странствию, то органы чувств друг друга ущемляют.

Избыток жизненной силы становится славой. Избыток славы порождает жестокость. Замыслы появляются от срочной нужды, знание проистекает из борьбы. Закоснелость вырастает из упрямства. Успех в управлении приходит к тому, кто сведущ в потребностях людей. Под теплыми весенними дождями буйно всходят все травы. Их срезают серпами и мотыгами, но больше половины поднимаются вновь и не ведают, отчего так".

Покоем можно исцелить больного. Потирая углы глаз, можно взбодрить старого. Отдых помогает унять воление. Но это все занятие для тех, кто проводит свою жизнь в трудах. Тот, кто живет в праздности и не пробовал этого, об этом и не спрашивает. Божественный человек не знает, каким образом мудрец держит в повиновении всю Поднебесную. Мудрец не ведает, каким образом достойный муж держит в повиновении своих современников. Благородный муж не ведает, каким образом простой люд сообразуется с обстоятельствами своей жизни.

У стража ворот Янь умер отец, и он так извелся в трауре, что получил титул "наставника служащих". Тогда его сородичи тоже бросились мучить себя в трауре, и половина из них даже умерла.

Яо хотел передать Поднебесную Сюй Ю, а Сюй Ю от него убежал. Тан отдавал Поднебесную Угуану, а Угуан на него рассердился. Услышал об этом Цзи Та, увел своих учеников и уселся на берегу реки Хэ. Все удельные князья оплакивали его три года, а Шэньту Ди с горя даже бросился в реку.

Вершей пользуются при ловле рыбы. Поймав рыбу, забывают про вершу. Ловушкой пользуются при ловле зайцев. Поймав зайца, забывают про ловушку. Словами пользуются для выражения смысла. Постигнув смысл, забывают про слова. Где бы найти мне забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить!

Глава XXVII. ИНОСКАЗАТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ

Девять из десяти -- речи от другого лица. Семь из десяти -- речи от лица почтенных людей. И еще речи, как переворачивающийся кубок, вечно новые, словно брезжущий рассвет, и ведущие к Небесному Единству. Речи от другого лица -- это суждения, вложенные в чужие уста. Ведь родному отцу негоже быть сватом собственного сына, и лучше, если сына хвалит не отец, а чужой человек: вина-де не моя, а чужая. Речи от лица почтенных людей -- это речи уже как бы высказанные, и принадлежат они уважаемым людям былых времен. Но если те люди не обнаружили знания главного и второстепенного, начала и конца вещей, то их нельзя счесть истинными нашими предками. Если человек не опередил других людей, он -- вне человеческого Пути. Такого называют "бренными останками человека", А речи, как переворачивающийся кубок, вечно новые, словно брезжущий рассвет, и ведущие к Небесному Единству, следуют превращениям мира и вмещают вечность.

Когда нет слов, согласие не разрушается. Согласие со словами не согласуется. И слова с согласием не согласуются. Поэтому сказано: "говори, не говоря". Речь без слов -- это когда всю жизнь говорят и ничего не скажут. Или всю жизнь не говорят -- и не останется ничего не сказанного. Каждый имеет свое мнение о возможном и невозможном, об истинном и неистинном. Почему истинно? Истинно потому, что считается истинным. Почему неистинно? Неистинно потому, что считается неистинным. Почему возможно? Возможно потому, что считается возможным. Почему невозможно? Невозможно потому, что считается невозможным. У каждой вещи есть свое "истинное" и свое "возможное". Нет вещи, не имеющей своего "истинного" и своего "возможного". Без речей, подобных переворачивающемуся кубку, вечно новых, словно брезжущий рассвет, и приводящих все к Небесному Единству, можно ли постичь вечно сущее? Все вещи хранят в себе семена жизни и приходят друг другу на смену. Их начала и концы сливаются в кольцо, и исток его невозможно постичь. Назовем это Небесным Равновесием. Небесное Равновесие и есть Небесное Единство.

Яньчэн Цзыю сказал Дунго Цзьщи: "С тех пор как я стал внимать вашим речам, по прошествии года я совсем опростился, через два года -- научился следовать переменам, через три года -- слился воедино с миром, через четыре года -- уподобился другим, через пять лет -- привлек к себе других, через шесть лет -- проник в мир духов, через семь лет -- обрел Небесное в себе, через восемь лет -- перестал различать жизнь и смерть, а спустя девять лет постиг Великую Утонченность".

Чжуан-цзы сказал Хуэй-цзы:

-- Конфуций учил людей шесть десятков лет, а в шестьдесят лет переменился. То, что прежде он считал истинным, под конец объявил ложным. Он и сам не знал, не отрицал ли он пятьдесят девять лет то, что ныне счел истинным.

-- Конфуций честно трудился и преклонялся перед знанием, -- ответил Хуэй-цзы.

-- Все же Конфуций в душе отрекся от своей жизни, но не говорил об этом вслух, -- сказал Чжуан-цзы. -- Он говорил, что человек получает свои таланты от Великого Истока и должен возвратиться к изначальной одухотворенности. Его пение должно соответствовать музыкальным тонам, а речь должна соответствовать приличиям. Если я пекусь о пользе и долге, то своими суждениями о добре и зле, истине и лжи покоряю лишь людские уста. Но чтобы заставить людей покориться в своем сердце, не вступая с ними в противоборство, упорядочить все порядки в Поднебесной -- такое, увы, мне не под силу!

Цзэн-цзы дважды поступал на службу и каждый раз изменялся в душе. Он сказал:

-- Я служил, когда были живы мои отец и мать, получал только три меры зерна, а сердце мое радовалось. Впоследствии я получал три тысячи пудов зерна, но не мог разделить их с родителями, и потому сердце мое печалилось.

Ученики спросили Конфуция:

-- Можно ли такого, как Цзэн-цзы, считать бескорыстным?

-- Он был корыстен, -- ответил Конфуций. -- Если бы он был свободен от корысти, могла ли печаль гнездиться в его сердце? Истинно бескорыстный человек смотрел бы на три фу или три тысячи чжунов, как орел смотрит на пролетающего мимо комара.

Жизнь неотвратимо влечет нас к смерти. Думаем об общем для всех, а умираем в одиночку. Люди думают, что для смерти есть причина, а для жизни, выходящей из силы, нет причины. Но так ли это на самом деле? Почему жизнь или смерть случаются в тот момент, а не в другой?

На небесах есть периоды, которые можно исчислить. На земле есть области, где обитают люди. Но как же найти Великую Утонченность? Мы не знаем, где и когда окончится жизнь. Как можем мы узнать, что наша смерть не предопределена извне?

И если мы не знаем, где и когда она начинается, как можем мы узнать, что наше рождение не было предопределено извне? Если есть отклики на наши поступки, как может не быть душ предков? А если откликов нет, как могут быть души предков?

Многие Полутени спросили у Тени:

-- Почему раньше вы смотрели вниз, а нынче смотрите вверх; раньше связывали волосы, а теперь распустили; раньше сидели, а теперь стоите; раньше двигались, а теперь покойны?

Тень ответила:

-- К чему спрашивать о мелочах? Я двигаюсь -- вот и все. Я обладаю этим, но почему -- не ведаю. Может быть, я подобна коже змеи или чешуйке цикады, а может быть, и не подобна. В темноте и по ночам я исчезаю, а днем и при свете я появляюсь. Не от них ли я завишу? А они сами от чего зависят? Они приходят -- и я прихожу. Они уходят -- и я ухожу. Когда довлеет сила, я тоже ей уподобляюсь. Поскольку мы все происходим от силы, какая вам нужда расспрашивать меня?

Ян Цзыцзюй на юге дошел до города Пэй. Лао-цзы, идя на запад, пришел в Цинь, и оба встретились в уделе Лян.

Стоя посередине дороги, Лао-цзы обратил взор к небесам и сказал:

-- Я раньше думал, что тебя можно научить, а теперь вижу, что это невозможно. Ян Цзыцзюй промолчал. Когда же они вошли на постоялый двор, он подал Лао-цзы воды для умывания, полотенце и гребень. Оставив туфли за дверьми, он подполз к нему на коленях и сказал:

-- Мне уже давно хотелось попросить у вас, учитель, наставления, но мы шли без отдыха, и я не посмел беспокоить вас. Ныне у нас есть досуг, так позвольте спросить вас: в чем моя вина?

-- У тебя вид самодовольный, взгляд высокомерный, -- ответил Лао-цзы. -- С кем же ты сможешь ужиться? Ведь "великая непорочность кажется позором, великая полнота жизни кажется ущербностью".

Ян Цзыцзюй изменился в лице и сказал: