Современная испанская новелла - Хосе Альдекоа

Незнакомое слово, дважды повторенное девочкой, удивило его.

— Ты меня знаешь? — спросил он взволнованно.

— Конечно. Я много раз видела тебя. Когда моя мама играет на пианино, ты высовываешься из окна и слушаешь.

— Видела? А что значит «видеть»?

Девочка смутилась. Она не знала, как ему ответить.

— Что значит «видеть»? Что значит «видеть»? — пронзенный нестерпимой болью, кричал он. К нему подбежала мать, такая близкая и такая чужая, потому что не могла спасти его от этого кошмара.

— Я не знаю… Я не слепая… Я вижу, вот и все, — сказала девочка.

Мать прижала сына к груди, словно хотела впитать в себя его тоску, его боль.

— Мама! Что значит «видеть»?

О горе! Есть ли у тебя границы?

— Это значит видеть сны, мой мальчик… Видеть сны.

Лаиглесиа, Альваро де

ЭНТУЗИАЗМ (Перевод с испанского А. Старосина)

Овации захлестнули арену грохочущим звонким потоком. Тысячи ладоней и глоток, одновременно пустив в ход всю свою шумную силу, вызвали акустический эффект, слышный в радиусе километра.

Это было могучее «браво», достойное быть записанным на пластинку для хранения в музее Тауромахии.

На арене неподвижные, как статуи, застыли два персонажа, вызвавшие этот смерч энтузиазма: одного звали Толстячок — это был тореро; другого звали Сопливый — это был бык.

Первый был неподвижен потому, что, широко раскинув руки, благодарил за овацию. Второй был неподвижен потому, что лежал мертвый, ногами вверх.

Сопливый был последним быком этого дня. Толстячок отправил его на тот свет, предварительно завернув в свой плащ, как почтовую посылку. Каждый из них по — своему совершил в борьбе друг с другом несколько выдающихся подвигов.

Зрители, присутствовавшие при этой достопамятной битве, которую со счетом один ноль выиграл Толстячок, рассказывали о ней так.

Первым напал Сопливый; выйдя из загона, ои применил свой излюбленный прием, к которому с успехом прибегал, когда пасся на родном лугу. Этот опасный прием состоял в следующем: приближаясь к красному плащу в руках тореро, он грациозно поворачивал рога и бил в туловище, а не в плащ. Но туловище на этот раз ускользнуло, потому что принадлежало Толстячку, одному из самых проворных тореро, которые когда‑либо выступали на иберийских аренах.

И с этого момента инициатива перешла к тореро. Пока бык озадаченно поворачивался, он с помощью пикадоров очень чисто заставил его сделать несколько великолепных пасо. Потом, также с помощью пикадоров, парализовал волю быка и блеснул своим умением работать с плащом.

Не было сомнений, что Сопливый проиграет. Он и проиграл — когда Толстячок решил, что настало время, он проткнул его, словно бабочку, большой стальной булавкой. Теперь быку оставалось только умереть.

Именно в этот момент публика разразилась единодушной и оглушительной овацией.

Платки, которыми все яростно размахивали, будто снежной пеленой покрыли трибуны, и распорядитель, разгоряченный не менее любого другого зрителя, отдал великому матадору ухо его жертвы.

Однако публика, всегда великодушная, когда дело касается чужих ушей, потребовала, чтобы победителю дали два уха. Распорядитель с удовольствием согласился, понимая, что подвиг Толстячка должен быть вознагражден достойно.

Снова рев поднялся над толпой, которая отказывалась покидать трибуны, хотя коррида уже окончилась.

— Чего они хотят теперь? — спросил распорядитель советника, сидевшего рядом с ним. Распорядитель был глуховат и ничего не понимал, когда говорило сразу несколько человек.

— Хвост, — перевел советник.

— Ладно, пусть ему дадут и хвост.

Получив этот грязный придаток, измазанный кровью и навозом, Толстячок гордо поднял его в правой руке, чтобы любители могли созерцать в свое удовольствие эту почетную гадость.

Жест Толстячка сыграл роль охапки дров, подкинутой в костер энтузиазма.

Глотки разверзлись в новом вопле, еще более оглушительном и опять требовательном. Головы повернулись к ложе распорядителя, глаза впились в его лысину.

— Так они все недовольны? — спросил советника распорядитель. — Чего же они еще хотят?

— Копыта, — ответил помощник, расшифровывая невнятные крики.

— Копыта? — озабоченно переспросил распорядитель. — Сколько же?

— Все.

— А может, хватит пары?

— К чему такая скаредность?

— В конце концов, все четыре одинаковы. Но если у этого быка отрубят все, что можно, его не купит ни одна бойня.

Зрители, слава богу, удовлетворились тем, что Толстячку были отданы копыта с двух передних ног. И распорядитель с облегчением вздохнул, заметив своему помощнику:

— Это еще куда ни шло. А я уж решил, что меня заставят резать быка на куски, пока я его всего не отдам матадору.

Трибуны начали пустеть, хотя матадор еще обходил арену, нагруженный тремя килограммами парного бычьего мяса.

Однако энтузиазм толпы, который так трудно зажечь, нелегко и погасить. Значительная часть публики уже успокоилась и покинула трибуны, но толпа восторженных поклонников Толстячка оставалась на местах, приветствуя своего кумира. Несколько смельчаков из этой толпы, нарушая всяческие предписания, перепрыгнули через барьер и вышли на арену.

— Вынесем его на плечах через главный выход! — кричали они, подбегая к Толстячку.

Поклонники окружили победителя и дружно подняли его в воздух.

Толстячка немного потрясли, так как все оспаривали друг у друга честь подпирать его славные ягодицы. Наконец он устроился на этой своеобразной платформе, которая торжественно двинулась к главному выходу.

Тореро довольно улыбался, демонстрируя трофеи, отрезанные у быка, которого он так блестяще победил. Успех заставил его забыть о том, что он сидит в неудобной позе, да еще на плече одного из своих поклонников, которое было очень тощим и больно врезалось в его седалище. Но так как слава — это наркотик, притупляющий любую боль, он дарил обожателям все более и более лучезарные улыбки.

Публика, уже вышедшая наружу, толпилась у главного выхода, чтобы присутствовать при появлении победоносного тореро.

Даже солнце, уходившее из Мадрида весьма поспешно, ибо и так уже запоздало, глядя на корриду, задержалось на крыше ближайшего дома. Оно тоже не хотело упустить такое зрелище.

И вот под аркой больших ворот, над толпой, блеснуло золото парадного костюма.

Треск аплодисментов, как пулеметная очередь, прошил вечернюю тишину. Взволнованный тореро приветствовал толпу, крутя в воздухе хвостом поверженного врага. А толпа, также взволнованная, отвечала на его приветствие восторженными возгласами.

Это было трогательное проявление преданности народа по отношению к божкам, которых он сам же и создает, венчая славой. Низенькие просили тех, кто повыше, приподнять их, чтобы увидеть тореро, который торжественно плыл над толпой, как фигура святого во время процессии. Ловкие мальчишки и неповоротливые дядьки взбирались на столбы и фонари, чтобы лучше рассмотреть Толстячка.

Хвала, воздаваемая с акцентом всех областей полуострова, от андалузского до баскского, как фимиам, кружила ему голову. Поклонники, несшие матадора, продвигались с трудом.

Даже бородатый Моисей не проложил бы себе дороги в Этом густом людском море.

Юные девушки, едва достигшие брачного возраста, осаждали кумира, чтобы вырвать у него реликвию — автограф. Детишки, недавно отнятые от груди, которые учились тауромахии на картонном быке, схватив вместо плаща материнскую юбку, протягивали ручки, прося ухо настоящего быка.

— Большое спасибо, большое спасибо, — повторял Толстячок, как заезженная пластинка, отвечая на изъявления народной любви.

Потратив немало усилий и изрядно потолкавшись, эта языческая процессия все же расколола толпу верных таурофилов и достигла более свободного пространства.

— Большое спасибо, — повторил тореро, обращаясь на этот раз к энтузиастам, которые несли его, — Я думаю, что меня уже можно опустить на землю.

— Никоим образом, маэстро! — возмутился тот, кто играл главную роль в этой церемонии, крепкий, коренастый мужчина со сросшимися бровями, на плече которого покоилась одна из ног матадора. — Мы понесем вас до гостиницы!

— Да! Да! До гостиницы! — горячо поддержали другие поклонники, между которыми был распределен вес победителя.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — умолял Толстячок, подавленный этим проявлением восторга.

— Какое тут беспокойство, дорогой! — возражал носильщик, которому было поручено правое бедро. — Для нас честь — пронести по Мадриду славу нации!

— Большая честь! — подтвердил костлявый. — Вперед, ребята!

И под крики «Да здравствует Толстячок!» они направились со своей драгоценной ношей по улице Алькала.