Мои останкинские сны и субъективные мысли - Эльхан Мирзоев

— Ооо, да! — расхохотался Олег. — Они встанут и уйдут! Как же!

— Слушай, говорят приказ об увольнении Осокина и всей его бригады уже подписан… — я оторвался от чтения и поддался коллективной панике.

— Ага. «Скажите, а поггомы[14] будут?» — передразнил кого-то Олег. — Сейчас чего хочешь можно ожидать. Смотри — все бунтуют только шёпотом. Одна Савина[15] ничего не испугалась…

Коллега напомнил старый анекдот про двух евреев, которых ведут на расстрел — один из них предлагает напасть на конвой, захватить оружие и бежать, но другой одёргивает собрата: «Да ты что? Не надо. Ещё хуже будет».

Вдруг Сошин встал — даже вскочил — взял свой рюкзак и направился к выходу. Но почти у дверей развернулся и подошёл к нам.

— Хорошо Парфёнову…

— То есть? В каком смысле? — не поняли мы с Олегом одновременно.

— А мне семью кормить надо, — продолжил Дима свой диалог с самим собой. — Это Парфёнов может быть независимым и свободным. И — как там было? — «критерием состояния свободы слова в России», — на память процитировал он отрывок из газет. — А обо мне он подумал?! Подумал о нас?!

И, закинув рюкзак за спину, зашагал прочь.

Дима Сошин — очень хороший парень и один из самых профессиональных тележурналистов. Он обладает редким качеством в работе с текстом — из обычного репортажа может незаметно сделать очерк. У него образность без пафоса, без «той самой духовности», но с душой. И это интересно читать и смотреть.

О том, что он один из поклонников Парфёнова-журналиста, Дима мог даже не говорить. Это было видно по тому, как он того слушал…

В коридоре на восьмом этаже у эфирной студии столкнулся с Сергеем Евдокимовым, одним из экс-продюсеров программы «Намедни». Не помню, почему у нас началась беседа, потому что обычно мы с ним этого не делали.

Евдокимов считался не только «человеком Лёни» — что естественно, потому что другие у того в команде не задерживались — но и одним из «мыслителей творческого процесса программы «Намедни» и парфёновского стиля». Вроде серого кардинала, что ли.

Как всегда, у этого «гиганта мысли» был вид человека, утомлённого капризными думами: о судьбе Родины, о роли современного телевидения в судьбе Родины, и о собственной роли — месте-должности — и в том, и в другом явлении, но, конечно же, не в ущерб замыслам о качественном питании в обеденное время. Не хочу его обижать, но почему-то у меня была следующая ассоциация по его душу — гайдаевский Шурик, нашедший очень доходное и сытное место в «Стабильные 2000-ые». Устраивающее его сытное место.

— Не вышло у тебя поработать на Лёню…, - сказал Евдокимов и поправил очки.

Именно в такой формулировке. И ещё — я не смог определить, намеренно сказал он это со злорадством, или у него так получилось.

Помимо своей основной работы для «новостей», я сотрудничал и с программой «Намедни» в качестве полевого продюсера. А в начале мая Парфёнов предложил поработать в рубрике «Журналист меняет профессию» в качестве одного из авторов. Не получилось.

— Я на себя работаю, — высказал я ошибочную мысль.

— Мы тоже так думали о своей программе, — Евдокимов изобразил раненного, но не сломленного солдата. — Вот видишь — как они всё провернули…

И коллега стал возмущаться «главным телевизионным событием года». Я немного послушал.

— И что дальше? Что вы собираетесь делать?

— Надо думать, куда бы пристроиться, — озабоченно сказал Евдокимов и стал почему-то нервно озираться по сторонам.

— Пристроиться?

— Ну, да. Куда податься на канале.

— Я не об этом. Вы, вообще, что-то готовите? — подмигнул я бойцу. — Протесты будут? «Погромы будут?»

Боец фыркнул, обнаружив перед собой сумасшедшего, иронично и высокомерно улыбнулся и, скривив рот, затряс головой нервной дрожью. Как это делает Татьяна Толстая.

— Ничего не будет!

— Почему? — не отставал сумасшедший.

— Один раз уже протестовали. И что?!

Он имел в виду историю с развалом НТВ — протестными акциями части редакционного коллектива в апреле 2001-м года из-за силовой смены собственника и руководства телеканала.

— И что?! — не понял я.

— У меня же кредиты, — в рассеянности Сергей обнаружил одну из своих главных мыслей.

«Тоже мне добровольная жертва эпохи потребления. Хотя… Откровенно. Мог же сказать, мол, семью кормить нечем, понимаешь?»

— И вообще, — вдруг пришёл в себя «мыслитель». — Это политика. А журналист не должен в неё вмешиваться.

«Так всё же — политика или кредиты?»

— К тому же… он же сам виноват. Парфенов знал — на что идет? Сам виноват!

«О! Крысы побежали».

— А ты за Парфёнова будешь протестовать или за себя? — прервал я евдокимовский монолог вслух.

— Я протестовать вообще не буду! — повторил Евдокимов для тупых. — Сказал уже!

Потом резко отвернулся и ушёл.

«— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо… Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга!»

Какие слова, а! Мурашки по телу от таких слов.

Ну, один раз не получилось — и что? Они как хотят — пошевелил вяло пальчиком — и тут тебе всё и сразу? Если вы пошли за хлебом в булочную, а там его не оказалось, вы возвращаетесь с этой печальной новостью к супруге и деткам или идёте искать дальше, в следующий магазин? «Свободу не дают, её берут», — написал на своём самодельном плакате правозащитник из Новороссийска Вадим Карастелёв во время одиночного пикета — против комендантского часа для детей. «Добрым словом и пистолетом можно добиться большего, чем только добрым словом», — чуть раньше предупреждал американский пассионарий и гангстер Аль Капоне. Человек своё дело знал.

Спустя недели две Парфёнов устроил прощальный банкет в ресторане «Китайский квартал» на Проспекте Мира. Пришло человек 60–70 — те, кого позвал Лёня. Проводы получились дорогими — минимум на то самое его выходное пособие от НТВ. И весёлыми.

Вначале все сидели за общим столом, а потом разбились на маленькие кучки по интересам. Расстроенных лиц здесь не было. Наоборот, народ смеялся, шутил, некоторые даже целовались взасос при всех — под конец пьянки — в том числе, однополыми поцелуями. Была и критика. Больше всего досталось «придуркам из Кремля», «лапотной стране с тупым быдлом вместо граждан», «подонкам Герасимову и Сенкевичу», а захмелевший Николай Картозия, бывший шеф-редактор «Намедней», ходил от одной группки к другой и предлагал переименовать «вшивую программу» «Личный вклад»[16] в «Личный склад». Несколько раз даже вспоминали покойного Сенкевича-старшего[17]. Жёстко и некорректно. Даже нецензурно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});