Остзейские немцы в Санкт-Петербурге. Российская империя между Шлезвигом и Гольштейном. 1710–1918 - Сергей Гаврилов

И. Кузик. Заалтарный витраж в великокняжеской усыпальнице Петропавловской церкви. Июль 2010 г. Фото автора.

Не понравился витраж мэтрам. Закончилась придворная карьера молодого эстонского витражиста. Но не сломила его неудача. Он долго и упорно учился в Петербурге – в Археологическом институте, в Академии художеств. Ездил в Египет и Грецию «изучать древности» – мозаику, стекло. Совершенствовался в Дармштадте и Мюнхене в стекольных мастерских. Но так никогда и не достиг славы Бориса Анрепа. Тот из эстляндских баронов был. В средствах стеснения не испытывал, на техническое черчение не разменивался. Из-за границы не вылезал. Этот «великолепный русский (с эстонской кровью»)»[153] английский художник по стеклу, конечно, далеко превзошел скромного эстонского труженика Кузика. Наверное, благодаря ахматовской музе.

Я позабыл слова и не сказал заклятья;По деве немощной я, глупый, руки стлал,Чтоб уберечь ее от чар и мук распятья,Которые ей сам в знак нашей встречи дал.

Так писал он ей в 1916 году и уехал из России навсегда. Она признавалась, что звал ее к себе в Лондон («Мне голос был, он звал утешно…»), но не поехала. Выбрала Голгофу…

Иван Кузик уехал в 1920 году в Эстонию. Ему тоже голос был и утешно позвал на родину, и он не стал особо сопротивляться зову. На родине в Эстонии он стал директором Государственного художественно-промышленного училища (с 1939 г. – профессор) в Таллине, заведовал Эстонским художественным музеем. В общем, неплохо устроился. Правда, счел за благо в 1944 году бежать в Швецию от освободителей. На всякий случай. Витражи Советам не нужны были, а лес валить в Сибири – требовался народ…

Самый сложный период для директора библиотеки Ивана Андреевича Гальнбека наступил после переворотов 1917 года. Как он умудрился сохранить фонды, просто уму непостижимо. Надо было отапливать помещения – иначе пострадают книги. Мог бы книгами и отапливать. Или менять на хлеб. Но педантичный немец не подвел. Не ошиблись Штиглиц и Месмахер в выборе. Чтобы выжить – продавал свои личные коллекции. Еще в 1912 году он провел лето в экспедиции на родном острове Эзель (Сааремаа). Изучал древние церкви времен крестоносцев XIII века. Параллельно составил гигантскую коллекцию предметов эстонского народного быта – 2500 экспонатов. Ложки, прялки, миски. В конце 1917 года он был вынужден продать большую ее часть своему земляку Оскару Калласу, которого к нему прислали энтузиасты создания национального музея эстонского народа. Оскар Каллас, родом с острова Эзель (Сааремаа), одно время преподавал на кафедре сравнительного языкознания в Петербургском университете, потом стал активистом эстонского национального движения.

Кирха в Нюха. Башня, построенная по проекту И. А. Гальнбека. Август 2005 г. Фото автора.

Кирха в Лийва, где И. А. Гальнбек проводил изыскания в 1912 г.

Иван Андреевич хотел 45 000 финских марок за коллекцию. Целый день торговались, по словам Калласа, 24 часа. В конце концов уступил Иван Андреевич коллекцию за 16 000 рублей и оловянный кувшин[154]. Любил Иван Андреевич олово – просто не мог без него существовать. Книги писал – например, про русские оловянные предметы, про финские оловянные предметы, про эстонские и курляндские оловянные предметы. Или вот еще труд – раритет ценности необыкновенной: «Очистка и сохранение металлических предметов древности. Изделия из олова и оловянная чума» издания Государственной академии истории материальной культуры 1927 года, 32 страницы, с иллюстрациями, тиражом в 500 экземпляров. Как же мог бы он устоять против кувшина? Не устоял.

За 16 000 рублей Иван Андреевич купил себе в революционном Петрограде полтора фунта масла. Кувшина пришлось потом еще дожидаться, эстонские патриоты не сразу прислали – лишь в 1923 году, и то потому только уступили, что без него Иван Андреевич каталог коллекции отказывался передать. А вы уже знаете, что каталог Ивана Андреевича – отдельный вид искусства. Оскар Каллас увез коллекцию в Финляндию, чтобы большевики не уничтожили. Там, в ранге посла новой независимой Эстонской Республики, он выставку устроил. Чтобы горячие финские парни воспламенились сочувствием к родственному народу. Как увидели они ложки с прялками, на которые большевики покушались, так пошли как один на фронт – независимую Эстонию спасать. И что интересно – спасли…

Конечно, что-то погибло. Было утрачено. Экспроприировано. Но в целом и коллекция уцелела, и библиотека выжила. Из коллекции Гальнбека вырос Эстонский национальный музей. Библиотеку – вместе с Иваном Андреевичем – передали вкупе с другими национализированными ценностями в Эрмитаж в 1926 году. Сотрудники Эрмитажа отмечали безупречное состояние фондов. Иван Андреевич еще три года опекал свою библиотеку, находясь в штате Эрмитажа. Параллельно ездил в Эстонию – посматривать на свою коллекцию. Ездил, но возвращался. Он представляет интересный пример человека, который имел все возможности бежать в Эстонию из страны победившего социализма, из революционного Петрограда – вполне легально, по оптации 1920 года. Бежали все, кто мог и даже кто не мог. Бежали бывшие монархисты и бывшие революционеры (например, основатель партии социалистов-революционеров, экс-председатель разогнанного Учредительного собрания Виктор Чернов, женатый на эстонке. – С. Г.). Бежали воспитанники Гальнбека: Гюнтер Рейндорф, автор изображений на советских банкнотах и эскизов советского герба, Михаил Рундальцов, оформлявший улицы к первой годовщине Великого октября, к моменту третьей годовщины тоже оказался эстонцем. Ивана Андреевича, да с его кувшинами оловянными – приняли бы с распростертыми объятьями в Таллине и гражданство Эстонии дали бы за особые заслуги. А он не смог библиотеку оставить. Кажется, так и сидел, кипяток попивая, чтобы согреться, вместо ставшего буржуазным излишеством чая, и повторял случайным посетителям: «Вычищайте ваши руки». Пытался в новых условиях, когда «с парохода современности» сбрасывали не только Пушкина, материальную культуру старого мира сохранять. Ложки, миски. Пока его самого не вычистили. Но подарил Эстонии на память шпиль для церкви в родном приходе Пюха. В 1924 году!

Глава 20

От сентября 1710 до февраля 1917

История одной эстляндской семьи как зеркало русской революции. – Как правильно поделить женщину. – Пружины февральской революции.

Дворяне Пистолькорс – известная эстляндская фамилия. Как и большинство известных эстляндских дворян, они вышли из купцов. Еще в середине XVI века были просто Петерссонами. Потом новоявленные шведские короли из династии Ваза стали раздавать дворянство своим приближенным. Дворянину положена родовая фамилия. Желательно «покрасивше». Например, Левенштерн («Львиная звезда»). Или Левенгаупт («Львиная голова»). Шведские короли пекли себе дворян, как блины, и фамилии сочиняли по лекалу – брали какие-нибудь благородные сорта растений и к ним добавляли суффиксы типа – берг, – бах, – квист, – штерн, – грен и т. д. Послушать – звучит красиво: Розенберг, Розенбах, Розенштерн, Розенквист… А начнешь переводить, диву даешься, какие искусственно нелепые все имена – Розовогорский, или Розоворучьевский, или Розовозвездный. Петерссонам тоже вышло дворянство. И решили они соригинальничать. Заказали себе герб со скрещенными пистолетами и фамилию придумали необычную – Пистолькорс (Скрещеннопистолетовы). Громоздко, зато куда как оригинально.

После покорения шведской Прибалтики местные дворяне должны были или присягнуть русскому царю, или выехать в Швецию. Пистолькорсы остались в России и за два века русской истории довольно высоко поднялись в Табели о рангах. Иоганн Пистолькорс, прапорщик шведской армии, по окончании Северной войны принял русское подданство и женился на представительнице местного немецкого рыцарства. Центром его владений, наследственной вотчиной Пистолькорсов стало поместье Рутигфер (эст. Рутиквере) близ Дерпта (Тарту). Оно принадлежало пяти поколениям его потомков вплоть до конфискации в 1919 году.

Сыновья прапорщика Иоанна поделили одну женщину. У братьев Отто Фридриха фон Пистолькорса (1726—1755) и Морица Вильгельма фон Пистолькорса (1730—1792) была жена одна на двоих. Не пугайтесь – последовательно. Доротея Унгерн фон Штернберг вышла замуж за старшего брата и успела родить ему двух сыновей, но овдовела в 20 лет. Младшему брату пришлось жениться на молодой вдове. Из благородства. Так и положили начало традиции – умение разделить одну женщину с неким другим мужчиной еще сыграет существенную роль в возвышении эстляндского рода фон Пистолькорс.