Кости и цветы (том 4) - Ярослав Гивиевич Заболотников

лучи грели влюблённых светом надежды и вырезали на пыльной дороге тени. Тени выбранного пути. Королевы без королевства и военного следопыта вне войны.

* * *

Близость гор выдавали крутые холмы, что возносили леса к синему небосводу. Дорога притворялась змеёй. Виляла по склонам, спускалась в низины, пряталась в сырых оврагах, а потом вновь выползала помлеть в тепле полдня на душистых лугах. Открытая местность изматывала больше всего. Пусть в высокой траве и стрекотали кузнечики, иногда ветер веял таким жаром, будто рядом пылал костёр. Душный воздух превращал лёгкие в меха пылающих кузниц. По лицам градом катился пот. А пальцы оставляли на поводьях сырые следы.

Скарги нашёл спасение от жары в тени Бамбука: зацепившись за подпругу на животе, висел вниз головой, точно летучая мышь, а кокон из крыльев защищал мордочку от хлёсткого бурьяна.

Остальным же приходилось терпеть невыносимо солнечный день. Особенно Рэксволду, кого помимо погоды морально накаляла грязная кашлатка. Казалось, все в душе смеялись над грозным воином, вынужденным ехать на щуплом недоразумении. Однако он держал себя в руках: помнил, из-за чего лишился вороного жеребца.

Наконец дышащая свежестью лесная река приманила странников сделать привал. Поросший кустами берег никому не понравился — взоры упали на опушку, где деревья розовели вьюнком: прохлада долетала и туда.

Едва пять пар сапог примяли траву, Шойсу грубо стащил пленницу с лошади и подтолкнул в сторону зарослей. Та немного замешкалась.

— Надеюсь, у вас всё по согласию? — приблизилась Лайла.

— Тебе-то какое дело? — пырнула её взглядом Реета. — Решила добренькую из себя состроить? После того, как три часа назад приговорила меня к петле и не оставила выбора? Пошла к чёрту, — она взяла Шойсу за руку и, вызывающе покачивая бёдрами, повела в кусты.

— Эта подстилка из кожи вон лезть будет, чтобы утереть тебе нос, — откупорила флягу Эрминия. — И если Шойсу когда-нибудь держал рабов, вряд ли захочет расставаться с такой игрушкой.

— Почему это всё так мерзко звучит? А главное, почему я опять крайняя? — от возмущения зелёные глаза запульсировали алым. — Знаете что: пусть хоть до дыр её протрёт! Каждый должен отвечать за свои деяния. За грабежи без убийств смертную казнь не вменяют.

— Сурово, — северянка утёрла рот рукавом. — Только я тоже убивала невинных…

— Под действием дурмана, который в тебя влили насильно, — отпарировала Лайла. — Более того, ты раскаиваешься в содеянном. А отпусти мы эту невежу, и уже завтра её нож вонзится в спину какого-нибудь благородного путника. Всё. Слышать ничего не хочу.

— Тогда меня послушай, — Рэксволд поставил на землю котомку. — Есть дельное предложение: накормить родившую арбуз падлу едой из этой грёбаной деревни. Мало ли суки потравили её. Но и выкидывать жалко. Вдруг нет? А так хоть проверим.

— Делайте что хотите. Пока мы не сдадим её в руки правосудия, занятия магией придётся отложить. Не хватало, чтобы она по счастливой случайности запомнила начальное заклинание. Тогда и верёвки взглядом научится жечь.

— Согласен, — разминая корпус, кивнул следопыт. — Вполне достаточно, что она хитрая как лиса и бойкая, как голодный волк.

— Не стесняйся, Джон — царапнула его взором Лайла. — Сочини ей полноценную оду.

— Тебя крайней делать нельзя, но тебе отыгрываться на других можно? — по-доброму улыбнулся он.

— Ты прав, — поникла вампирша. — Извини. Просто она порушила все планы. Завтра вечером я могла уже стоять у крепости. А теперь после перевала нам нужно будет ехать в совершенно другую сторону.

— Я бы не был так уверен, — ухмыльнулся Рэксволд. — Вдруг она прирежет Шойсу и сбежит? Так что расслабься, отдохни, пожуй тофу. Могу крови нацедить, если хочешь. Бодрящей. С тёмной магией и всякими там проклятиями.

— О, ты так любезен, — Лайла с наигранной признательностью коснулась груди. — Но я, пожалуй, ограничусь водой и сидением в теньке, где смогу в очередной раз удивиться тому славному факту, что в Ардонэйзии сейчас не лето, а середина осени.

— Вот уж да, — Джон зажал между губами сорванный стебелёк. — С такой духотой кусок в горло не лезет.

Над головами отдыхающих порхали бабочки. Лакомились нектаром вьюнка, что взбирался по гладким стволам к пышным кронам. В отличие от розовых цветов с бордовыми тычинками, бабочки мелькали всеми оттенками радуги, среди которых проступали витиеватые узоры. Однако природная маскировка не всегда спасала хрупких насекомых. Ведь умелые охотники тоже скрывают свою личину. Зелёный, похожий на лист паук долго таился у цветка, а потом резко сцапал одну из бабочек. Но другие этого не заметили: были слишком увлечены своими делами.

Через минут двадцать к странникам вернулся Шойсу. Сколько бы взгляды ни кололи заросли за его спиной, из них никто не вышел. Он был один.

— Цена знаний… — вздохнула Лайла, представляя, как Реета с самодовольной улыбкой мчится прочь лесными тропами.

— Всё-таки отпустил… — кисло констатировал следопыт.

— Merzos, — вдруг сказал Шойсу и продемонстрировал руку, в которой лежал светлый треугольник с алым, напоминавшим ножницы символом.

— Это же не… — вампирша побоялась продолжить.

За неё это сделала Эрминия:

— Кусок вырезанной кожи.

Лайла поднялась, осторожно обошла дроу и с громко стучащим сердцем проследовала на заросший кустами берег. В ноздри закрался запах тревоги, что креп по мере приближения к реке. В нескольких метрах от воды примятая трава ещё хранила следы плотских утех: форму женского тела, где у бёдер виднелось мутное пятнышко, а возле шеи — обильные брызги крови. Шойсу убил разбойницу. И, судя по отдельным тёмным каплям, выбросил в реку — вместе с телом течение уносило ответы на вопросы.

Почему он так поступил? Воспользовался как вещью, наигрался и… сломал. Реета внезапно напала? Попыталась удрать? В голове роились мысли куда более страшные. Вдруг в мире дроу легкодоступных женщин предают смерти? Или же Шойсу не считает ценной жизнь представителя другой расы? А может, он вообще насильник с садистскими наклонностями?..

Разбойница сказала бы больше. Однако теперь течение несло её навстречу последнему пристанищу: глубокому омуту или берегу, где распухшая плоть насытит утробы падальщиков.

Глава 15

Мефит, затаившийся в прохладе густой кроны, наблюдал, как внизу, на опушке, шумят люди. Странники буквально окружили Шойсу. Его поступок стал причиной разговора, куда более бурного, чем унёсшая труп река.

— Я хочу знать, почему ты убил её, — стоявшая напротив дроу Лайла подняла руку с пучком окровавленной травы. — Убийство. Ты же помнишь это слово? — строгий взор требовал ответа.

— Lesez, — Шойсу неторопливо отодвинул с лица белую прядь, продемонстрировав свежие царапины возле уха: весьма глубокие.

— То есть она всё-таки напала? — пыталась найти оправдание вампирша.

— Или вцепилась, после того, как ей перерезали глотку, — сухо заметила Эрминия.

— Как-то непрактично для рабовладельца… — усомнился Джон.

— Угу. Не поверю, что она была настолько никудышной. Сказал бы, больная какая, но, судя по следам, войти в неё он не побрезговал.

— Рэкси, — красноречиво посмотрела на ассасина Лайла, а затем вновь обратилась к Шойсу: — Мерзос. Что это?

— Merzos? — в шипящей манере переспросил тот и вытащил из кармана куртки свёрнутый лоскут кожи.

— Да, — спешный кивок не стряхнул с лица отвращения.

Немного подумав, дроу попросил Рэксволда «заколоть» Джона. Но не до конца. Лишь победить и связать верёвкой. Пленный был удостоен слова «hebzos». Затем чередой невнятных указаний Шойсу стал добиваться от следопыта определённого поведения. Отказ идти, попытка освободиться или напасть приводили к импровизированному взмаху клинка с формулировкой «merzos». Как поняли странники, любое неподчинение обесценивало жизнь пленника. Однако всё оказалось сложнее. Потрясая лоскутом, дроу объяснил, что кусок кожи с непокорной жертвы может использоваться в качестве оплаты за какой-либо предмет — жуткая валюта рисовала в воображении совершенно дикие законы подземного государства.

— Всё равно ни черта не ясно. Почему только со лба? Я таких треугольников мог бы стопку вырезать, — Рэксволд жестами показал, как руки, ноги и тело Джона способны приумножить богатство.

Шойсу отрицательно мотнул головой, выпустил из наруча клинок и осторожно положил лоскут на его плоскость — вырезанный символ тускло засветился фиолетовым. Вероятно, это был способ выявления