Больно берег крут - Константин Лагунов

— Подсек ты меня своей просьбой, — бесхитростно признался Черкасов. — Под корень. До сих пор не думал об этом. А следовало бы. И не только мне. За полвека строительная техника куда шагнула. Индустриальный метод, поток, смежные профессии, комплексные бригады, аккордная оплата… Мать честная! Сколько нового. А ватник — тот же, что и полвека назад. Какой только синтетики не стряпаем. Наверняка можно и комбинезоны с обогревом. Но ничего не могу даже пообещать…

— Я к слову, — засмущался бригадир. — Между прочим, значит. В телогрейке куда с добром…

— Ладно, не подслащивай… — улыбнулся приязненно, легонько хлопнул бригадира по плечу. — Скоро под крышу?

— За нами дело не станет. Все равно перекрытий нет…

— Вот и вся система, — вклинился в разговор Лисицын. — Как в зеркале. Хвост вытащил — клюв завязил. К новому году никакой ДНС. А нам дожимных да кустовых насосных в будущем году дюжину минимум. Одного кирпича…

— От кирпича надо отказаться, — неожиданно сурово сказал бригадир Копылов. — Не тот материал. Дорогой, громоздкий, и пока довезешь…

— Из пенопласта стены кроить? — спросил Лисицын и поджал губы так, что верхняя ноздри запечатала.

— Тут только металл, — непререкаемо убежденно заявил бригадир.

— Что ты будешь делать здесь с металлом? Ни одной мастерской путной…

— Вы хоть и главный инженер НПУ, а и вам иногда можно бы сперва послушать, — обиженный бригадир демонстративно поворотился к Лисицыну спиной.

— Все-таки, что же вы имели в виду, говоря о металле? — Черкасов примирительно тронул за плечо Копылова.

— Надо в Туровске ставить завод по изготовлению дожимных и кустовых насосных станций. Делать их там блоками и по воде сюда. Здесь только собирать. Свинтил болты, сварил…

— Как все просто! Завод. Сборные станции. Будто в вашем кармане и металл, и средства, и проекты… — Лисицын покачал осуждающе головой и назидательно докончил: — Увлеченность тоже должна иметь границы. Нам ведь не по восемнадцать…

— А говорят, в здоровом теле здоровый дух, — подковырнул сердито Копылов и шагнул к лесам.

Черкасов попридержал его за руку.

— В тресте-то говорили о своей задумке?

— А-а! — бригадир отмахнулся.

По-прежнему, как бы не замечая его раздражения, Черкасов спокойно спросил:

— У вас когда выходной?

— Известно. В воскресенье, — нехотя, через плечо ответил бригадир.

— В воскресенье и заходите ко мне в горком. Когда вам удобно, тогда и милости прошу. Договорились?

Неопределенно передернув плечами, Копылов переступил с ноги на ногу.

— Ладно…

4

Всю обратную дорогу Черкасов перемалывал события сегодняшнего дня. «Получился день приоткрытых душ. Заглянуть в каждую — невозможно. И семь пудов соли съешь, а он — все равно загадка, не знаешь, что преподнесет. Сегодня вдруг и Лисицын, и Копылов, и Клара Викториновна, и Хохлов…»

Больше всего поразили Лисицын и Копылов…

С Лисицыным секретарь горкома сталкивался много раз на всевозможных совещаниях, не однажды наблюдал главного инженера в работе: на промысле, на летучке, на техсовете. «Знающий, опытный, хваткий» — так доселе думал о нем Черкасов. И теперь не отказывался от этой характеристики, лишь прирастил к ней «но», а что должно было последовать за этим «но» — долго не мог сформулировать. Там, на обжитой Большой земле, Лисицын и с этим «но» был бы полноценным работником, а здесь… Здесь ему недоставало еще одного — непременного качества первопроходца одержимости. Тут каждый должен тащить не по табели о рангах, даже не по силам, а по необходимости. Можешь — не можешь, хочешь — не хочешь, раз надо — волоки. Надрывайся, скрипи, рискуй и перенапрягайся, затыкай чужие дыры, болей и отвечай за всех и за все.

Такое не всякому по плечу. И никто не смеет за то упрекать. Только враг себе не хочет прожить дольше, легче и лучше… Верни мне растраченную энергию благами жизни — иначе никакого равновесия в обществе. Кто смеет требовать большего? Что дал, то и взял… Но здесь, в Турмагане, такая формула жизни — негодна. Здесь — неуют. Собачий климат. Недостает самого первостепенного и неотложного. И в придачу к этому дай еще одержимость! «Дудки! Я — человек. И жить, и работать хочу по-человечески, и укорачивать свой век не собираюсь…» — вот на какую ось насажен Лисицын. И попробуй-ка осуди, попрекни… Но принять, объявить нормой — значит задуманное, зачатое здесь обречь на провал. Те, кто нащупал тут нефтяные соски Сибири, не признавали никаких «не могу». На лошадях пробирались по урманам и топям. Вручную бурили. На горбу волокли пробы грунта, инструмент, продукты. Рвали жилы и нервы. Замерзали. Голодали. Плутали. А когда, поокрепнув, страна дала им крылья и моторы, они перешагнули тысячи рек, опрокинули тайгу, пробили земную твердь и выволокли из преисподней нефтяного дьявола.

Теперь его надо взнуздать и укротить. Тут нужен не героизм одиночек, не подвиг горстки удальцов, а штурмовой, безоглядный, беспощадный к себе бросок многотысячного разноплеменного и всевозрастного коллектива. И кто не в ногу с ними, кто просто тянет, просто служит, просто в норме — тот против нас, потому что мешает, сдерживает, сбивает с ритма.

Закружились в голове Черкасова, сшибаясь, вставая в дыбки и опрокидывая друг друга, непримиримые мысли. И так вроде бы правильно, и наоборот — верно. А золотой середины — никакой! Нет и не будет… От фланга к флангу собственных несоединимых выводов метался Черкасов, и чем дальше, тем упорней искал он точку соприкосновения между двумя жизненными линиями, и не находил. Приняв сторону одержимых, загонял себя в тупик вопросом: «Как сделать всех одержимыми?» Став на позицию Лисицына, утрачивал веру в победу…

Нужен был единомышленник. Подымаясь по крутым деревянным ступеням в свой кабинет, Черкасов раздумывал, кому бы из товарищей просигналить, позвать. Толкнул дверь в крохотную приемную и нос к носу столкнулся с Бакутиным.

— Ты-то мне и нужен, — обрадовался Черкасов. — Позарез.

— И ты мне вот так, — Бакутин чиркнул ребром ладони по горлу. — Третий раз забегаю.

Прошли в кабинет. Разделись. Подсели к маленькому столику, друг перед другом. Закурили.

— Только что с ДНС, — заговорил Черкасов, ища подступов к главной теме.

— Мы там каждый день.

— Помогает?

— Как сироп умирающему.

— Есть там Копылов, бригадир каменщиков…

— Знаю, — подхватил Бакутин. — Башковитый парень. И характерный. Наверное, единственный бригадир с вузовским дипломом.

— У него интересная задумка о строительстве насосных. Не говорил?

— М-м… Н-нет…

— Тогда жди моего звонка в воскресенье. Из первых уст услышишь. По-моему, очень рационально. Не занят в воскресенье?

— В моем положении любой день — будний. Подхватишься ни свет ни заря, и кружит, вертит, как в водовороте. Только ночью переведешь дух.

— Трудно тебе казаковать. Молодой. Видный. Да еще начальник. Непременно охмурит какая-нибудь…

— Поскорей бы да покрепче. Осточертенела сухомятина!

Видно было: не с маху, не случайно сказанул Бакутин. Но Черкасов смолчал. Что он мог ответить? Здесь как нигде нужна мужику женщина. Отогрела чтоб, обласкала, размагнитила. С холостяцкого сухостойного неуюта и запивают горькую. Попробуй-ка, день в день, неделя в неделю, повкалывай по двенадцать, а то и по пятнадцать часов в сутки, и в стужу, и в слякоть, и в комариное духотье. А отдушины — никакой. Да и после полусуточной вахты на морозе вряд ли поманит на танцульки иль в бильярдную. Как завлечь в Турмаган женщин? Какое найти заделье их проворным, нежным и очень нужным рукам? Выход один — больше библиотек, столовых, кафе, магазинов, парикмахерских, швейных. И жизнь станет краше, и женщинам заделье… Жилье! Вот неодолимый порожек, ни ступить — ни перешагнуть. Где будут гнездиться новорожденные и воскресшие семьи? Куда детишек? Сейчас в Турмагане по пять ребятишек на одно место в детсадике. В три смены начали школы новый учебный год. В муках рождается больница, а ведь она — карлик. Надо четыре таких, чтоб удовлетворить потребности… Все стремительней, ощутимей и опасней отстают тылы. Обслуга, быт, культура. Да и производственная база…

О том же думал и Бакутин, только менее масштабно, неприметно замыкая все на себе. «Ася с Тимуром не приедут — точно. Звать и умолять… хватит и того, что было»… Вновь полыхнула неприязнь к жене. Он мгновенно накалился, подобрался, размашисто припечатал ладонь к столу, еле сдерживая спрессованную волей, стремительную, неукротимую злость. Сами собой чугунели кулаки, все бесило, подмывало на драку. И если пил в такие минуты, то не пьянел. И непременно выигрывал в споре, и наверняка одолел бы в драке.

Мысли о жене почти всегда подплывали неожиданно, в самый неподходящий миг и, разом взбесив его, срывали с места, и он летел бог знает куда.