Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский

побеге.

Знал шахир: на всех русских один царь, страна его не имеет границ. А живет он в ледяном сверкающем дворце. В ледяной дворец Махтумкули не верил, но царство необъятное представить себе мог. Это подобие Каракумов.

…Азербайджан удивил Махтумкули свободой людей, обилием зелени и воды, гостеприимством. Давно уже не сочинял шахир счастливых песен, а тут явилась одна, легкая и сияющая, как птица Хумай.

Когда тебя в Нуху [60] примчат твои скитанья,

Душа взволнуется обильем пастбищ горных;

В бесчисленных садах вопьешь ты роз дыханье

И песни соловьев среди ветвей узорных…

Там сахарный тростник раскинулся крылато;

Там брату незачем тревожить просьбой брата;

Там крыши в серебре; страна водой богата:

У каждого — бассейн, прозрачней вод озерных…

21

Двумя шеренгами, сомкнув штыки, удивительно высоко поднимая ноги, двигались зелено-красные солдаты.

Такой же зелено-красный человек, шедший сбоку солдат, сверкнув серебряной бляхой на груди, поднял над головой шпагу и что-то крикнул. Солдаты громыхнули высокими сапогами и стали. В следующее мгновение первая цепь упала на колено и дала залп, вторая цепь выстрелила стоя.

Караван верблюдов, плывший по степи, сорвался в безумную верблюжью скачку.

Унять животных удалось только у самых стен города.

— Что это было? — спросил у караван-баши Махтумкули.

— А ничего и не было, — ответил караван-баши. — Солдаты учатся.

И, поглядев по сторонам, шепнул:

— Русская царица воюет со своим мужем, которого она хотела убить, а он убежал на Волгу.

— На Волгу? — удивился Махтумкули и показал на реку: — Вот она — Волга!

— Волга у нас — ого! Она все три с половиной тыщи верст — Волга, а по-вашему это будет триста парсахов с гаком.

Караван-баши был русский человек по имени Семен. Он водил караваны, знал обычаи горцев, их язык, умел и по-туркменски. Три года был рабом в Хиве. Совсем еще мальчишкой угодил в рабство: какой-то ногайский бек напал на их селение, угнал людей в степь и потом продал хивинским купцам.

За дорогу шахир подружился с Семеном, а подружившись, рассказал о заветной своей думке:

— У нас, Семен, — говорил шахир, — нет своего царя, и царства своего нет.

— Значит, вы свободные! — радовался Семен.

— Нет, не свободные, сокрушенно качал головой Махтумкули. — С нас берут налоги́ сразу два правителя, иранский да хивинский. Да еще свои маленькие ханы, да еще те, у кого много воинов. Люди измучились. Работать — руки опускаются. Надоело, Семен, народу кормить разбойников. Я приехал в вашу страну, потому что дал обет на могиле моего друга, который стремился сюда. Но мне бы еще хотелось пойти к вашему визирю. Я хочу знать, как это в одной стране уживаются многие народы, у которых даже боги разные?

Семен смеялся, весело смеялся, хлопал шахира по плечу.

— Смешной ты человек, — говорил. — Царя ему подавай!

В караван-сарае, разгрузив товары, передав верблюдов погонщикам, Семен подошел к Махтумкули и сказал:

— Пошли, шахир, ко мне в гости. Надолго не зову. Через неделю мне опять в путь-дорогу. А до того времени милости просим. Поглядишь, как русские живут. Да и друг у меня есть. Чин у него невелик — отставной солдат, но человек для тебя полезный будет, при губернаторе несет службу. Перед его кабинетом на посту стоит, за бороду чести удостоился да за усы.

Махтумкули от приглашения отказываться не стал. Пошли они через базар в слободу, где жил Семен.

— Аллах! — воскликнул Махтумкули, застыв перед огромной красавицей рыбой, которую приволокли на базар прямо в сети две дюжины человек.

— Белуга! — объяснил Семен. — Бывает и поболе, но эта тоже очень хороша.

На улицах Махтумкули поразили женщины. Молодые ли, старые — у всех лица открыты, одеты по-разному, богато, и небогато, серебром, как туркменки, не увешаны, но осанка у всех горделивая, в глазах тепло. И у каждой белый узелок, а в узелке высокие хлебы да яйца.

— Куда это они несут еду? — спросил Махтумкули.

— Мил человек! — изумился Семен. — Так сегодня, чай, страстная суббота. Завтра у нас бо-о-о-льшой праздник. Одним словом, пасха.

22

Дом у Семена был в две половины, каменный, с тесовой крышей, с высоким крыльцом, с двором да крепкими воротами. Верота открыл сын — синеглазый, русый, косая сажень в плечах. Тотчас на крыльцо выбежала жена, красивая, ладная. Обняла мужа, поцеловала и вдруг увидала гостя — запунцовела.

— Принимай, Авдотья, моего друга. Ты все про туркменов меня спрашивала, какие да какие. А они вот какие. Одним словом, джигиты!

На крыльце поджидали отца две хорошенькие девушки — дочери.

— А что ж вы кулич не идете святить? — спросил их Семен.

— Мы уже освятили! — ответили девушки, поцеловали отца и скрылись в доме.

— Проходи, гость дорогой, в горницу! — пригласила Авдотья. — Только уж ты нас извиняй за нынешнее угощение. Нынче великий пост, разговляться завтра будем.

Махтумкули не понимал, что ему говорит женщина, тревожно поглядывал на Семена. Тот, по своему обычаю, рассмеялся.

— Прощения у тебя моя жена просит, — перевел он. — Сегодня пост у нас. Ну, к примеру, как ваш рамазан. Но пост сегодня кончается, с утра разговляться будем.

— Отец, баня готова. Сам топил, — сказал почтительно сын.

— Махтумкули-ага! — просиял Семей. — Попаримся с дорожки? Ох, попаримся!

23

Влажное шелковистое тепло, пахнущее анисом и какими-то незнакомыми травами, обволокло Махтумкули. Он сразу покрылся блаженным потом и растерялся: то ли отступить от русской бани или уж терпеть все до конца.

— Да раздевайся ты! — шумел Семен. — Упреешь в халате.

Хватив квасу, лежали на сладко пахнущих досках парильни под гнетом плотной, давящей сверху жары: голову поднимешь, — кажется, уши в трубочки свертываются.

А Семен все похохатывал, отстегал себя веником, стал красный, как морковь. Увидел, что гость веника побаивается, принялся усердствовать над струсившим гостем.

Сладкая истома пронзила тело. Спустившись на пол, окатились холодной водой, опять выпили квасу. Семен снова полез наверх, а Махтумкули замахал руками и вывалился в предбанник. Здесь ему, как и Семену, было приготовлено свежепахнущее, отбитое вальками в чистой проточной воде белье. Своего Махтумкули не нашел, забрали в стирку.

Делать было нечего, облачился в белую рубаху, в исподники, удивленно озирая себя.

— Ну что? — спросил Семен, вылетая в предбанник. — Я парку подбавил — глаза на лоб лезут. Ну что, новым человеком стал?

— Новым, — согласился Махтумкули.

Голова у него покруживалась, тянуло в сон.

— Иди поспи с дороги, — сказал ему Семен. — Ваня, сынок мой, покажет тебе, где лечь.

— Сюда! — показал сын Семена, откидывая одеяло и поправляя подушки.

Махтумкули, внутренне