Ленинградский панк - Антон Владимирович Соя

Наверняка у нее все есть.

– Точняк. – Дэн снова в деле. – Метнусь в магаз и к Ленке. У ее отца еще электрогитара фирменная с комбиком была. Отец от них ушел, а гитару ему не отдали из вредности. Она им ваще на хер не нужна. Ленка мне хвасталась, когда показывала ее. И не только ее.

– Это когда ты на Новый год жареным гусем у них на обоях пацифик нарисовал?

Дэн уже в дверях, отодвигает песика ногой.

– Блин, точно! Как ты все помнишь? Короче, я в Пентагон. Потом к Ленке. А ты давай к Больному. Уговори его у нас на басу играть. Вечером песни пишем, а завтра к Крокодилу за барабасами.

Ты выходишь на площадку, все еще в одних трусах, и кричишь вдогонку Дэну.

– Где значочки-то?

Дэн оборачивается в дверях парадной, хмурится:

– Маманя весь фарш с утра отобрала. Родная мать, а шмонает хуже ментов.

Глава 10. Великие дела

Пентагон – это огромное красное здание на углу Славы и Бухарестской. Чего в нем только нет: и филателия, и мороженица – она же коктейль-бар, и книжный, и овощной с грязными овощами. Зато в овощном есть соковый отдел – лучшее место в мире для человека, измученного похмельем. Ничто так не оттягивает измученную душу, как холодненький соленый томатный сок. Любой вампир на передержке скажет вам, что нет лучшего заменителя для человеческой крови (не по медицинским, а по вкусовым качествам, естественно). Дэн не вампир, но похмелье нужно добить. И он завис перед прилавком. Прилип к нему, как муха к варенью на столе. Перед ним уже три пустых стакана в грязных красных разводах. Дэн отковыривает алюминием гнутой чайной ложки слипшуюся мокрую розовую соль из граненого стакана, не спеша размешивает ее в густом соке, выпивает стакан залпом и блаженно вздыхает. На него откровенно любуется дородная продавщица в синем халате, (стыдливо и неумело скрывающем арбузные груди), и высоком колпаке на крашеной тыковке головы. А чего ж не любоваться? Дэн парень видный.

– Еще? – улыбается продавщица вишневыми губами.

– Можно, – соглашается Дэн и улыбается ей в ответ, – последний. На ход ноги.

Ты в это время выгуливаешь песика в саду между домами. Десять лет назад, когда вы переехали сюда из коммуналки в центре, здесь был пустырь. Деревьям вокруг всем по десять лет. А тебе почти семнадцать. Между вами пропасть. На тебе отцовские штаны (велики на три размера, короткие, держатся исключительно на подтяжках) – джинсы почему-то оказались замоченными в ванной – надо у Дэна срочно забрать вареный комбез. Но это потом. Вечером. Голова твоя с крашеной челкой задрана к самым облакам. Она сейчас там. В этих курчавых облаках. Ты – великан. Губы твои непрестанно шевелятся. Нет-нет, ты не сумасшедший. Если только слегка. Просто сочиняешь стихи. Мелкие пацаны носятся рядом, тычут в твою сторону пальцами, ухахатываются. Наверно, ты и правда выглядишь нелепо и смешно. Пофиг. Лишь бы не так уныло и скучно, как все. Ты сочиняешь тексты для «Каждого Человека». Если не ты, то кто? Так что пусть мелкие засранцы ржут себе на здоровье. Они для тебя, как Кузя. И вообще, когда ты «пишешь» – ты никого не замечаешь. Кузя уже давно нагулялся – такое тоже бывает. Вы возвращаетесь домой. В твое левое плечо метеором втыкается горящий хабарик. Из окна прилетел. Искры, боль, дыра на футболке с самодельным принтом Goth save the Queen. Сверху слышится подленький смех. Кажется, даже девичий. Ты задираешь голову. Никого. Вот дуры! Ничего, ничего – скоро они будут кидать тебе на сцену свои лифчики и трусы.

Глава 12. Табу-бу-бу-бу

Дверь Дэну открывает тетя Таня, мама Ленки Петровой. Она еще совсем не старая, небольшого роста и с хорошей фигурой. Я бы сказал, сексуальной, но ни ты, ни Дэн меня бы не поддержали. Да вы, естественно, и за женщину ее не принимаете. Это же мама Ленки. Ну-ну. Как скажете, чуваки. Как скажете. Тетя Таня стоит в проеме в спортивных штанах, в расстегнутой на три пуговицы клетчатой, почти ковбойской, рубашке с закатанными рукавами и мокрыми руками. Симпатичное живое лицо ее раскраснелось. Женщина в отпуске. Немножко выпила для настроения и стирает белье. Смотрит на Дэна пристально своими чернющими глазами. Он в первый раз в жизни замечает, что у нее красивые глаза. Честнее было бы сказать, что он впервые замечает, что у нее есть глаза. И они чернее южной ночи. Как у Ленки. Ну да, она же ее мать, мать ее.

– О, Дениска! Сто лет тебя не видела. Смотри-ка, что за ботву ты на башке отрастил. Так, что ли, модно теперь?

Но у Дэна своя программа. И на тупые вопросы взрослых проще не отвечать.

– Ага. Здрасьте, тетя Таня. Лена дома?

– В институт умчалась только что. Справки какие-то повезла. Вот же жалко-то как. Лена тебя вспоминала на днях. Ты ж тоже вроде поступил?

– В Лесгафта.

Тетя Таня продолжает пялиться на Дэна. Другому бы уже стало не по себе. Но нашему герою пофиг. А дальше начинается неприкрытое кокетство.

– Молодец, Дениска. Спортсмены нам нужны. Может, раз пришел, поможешь пожилой женщине белье отжать, спортсмен?

Ну, в другой раз Дэн бы точно сказал – в другой раз. Но сегодня можно и отжать. А заодно и гитару отжать.

– Легко, – говорит Дэн и смело заходит в чужую квартиру…

А ты в это время тусуешься в своей квартире. Сидишь на полу в родительской спальне и говоришь по смешному желтому дисковому телефону, стоящему на лакированном трюмо. Читаешь свои новые стихи Объекту. Это твой ежедневный ритуал. Уже почти год. С тех пор, как ты набрался храбрости и позвонил ей сентябрьским вечером в начале первой четверти последнего класса. И она тогда выслушала тебя до конца и даже смеялась твоим специфическим шуткам. Но главное, что ей понравились стихи. Теперь она их слушает каждый день.

Телу свободно и весело,

хочется дрыгать ногами,

а день – такой, как вчера.

Странно.

Хочется, чтобы весь мир

танцевал и забыл обо всем,

что печалит его.

Странно.

Силу просторную чувствую,

словно резиновой радостью

тело заполнено.

Странно.

И в голове все настроено

ясно, спокойно и понято,

как на море в штиль.

Странно.

Может быть, это от воздуха,

или от сна, где безумно я

так тебя целовал.

Странно.

Стихи