Наследники - Олег Юрьевич Рой

могилке. А чего там плакать, если могила пуста?

Полину Балаян, поклонницу Шумилина и по совместительству подругу всей его семьи, Арина два дня назад застала как раз подле уже пустой шумилинской могилы, но говорить об этом Матвееву она не стала. Балаян была, правы ее «коллеги», немного чересчур. Для таких могила – символ, а пуста или нет – десятый вопрос.

– А Камилла на какой машине ездит?

– Не знаю, врать не стану. Вы к тому, что не она ли это была?

– Вы же издали смотрели, а она на мать очень похожа.

– Похожа… – задумчиво повторил он и вдруг спросил: – Бутылка-то, что изъяли, дала что-нибудь? Или это тайна следствия?

– Да какая там тайна! – с досадой бросила Арина. – В бутылке следы виски и ничего больше, никаких примесей. А снаружи, если что и было… Ваши… гм… коллеги ее всю сплошь залапали. Один нашелся неопознанный отпечаток, да и тот неполный. Так что откуда эта бутылка, ну или эти бутылки, взялись, не определить.

– Как это? – старик как будто удивился. – Когда спиртное покупается, его сканером на кассе фиксируют. То есть это с любым товаром так, но алкоголь аж дважды сканируют. Как собственно товар и как алкоголь. И если, к примеру, время к полуночи или наоборот шесть утра, покупка не пройдет. Система не пропустит, ночью-то не положено спиртное продавать. Так что наверняка можно как-то определить…

– Господи! – Арина ахнула. – Мне и в голову не пришло!

Он усмехнулся:

– Вы, наверное, не столь часто алкоголем затариваетесь, тем более не в срок. А вот почему опер ваш не подсказал – то не ведаю.

– Так мы с ним это не обсуждали. Спасибо вам, Серафим Мирославович, – с некоторой запинкой выговорила Арина.

– Да не за что.

– Спасибо, что позвонили, и вообще… спасибо. Вы какой-то очень… Рядом с вами стыдно плохие мысли думать.

– Плохие – это какие?

– Унылые.

– Унылые мысли вообще стыдно думать, – ответил он без намека на улыбку.

Еще раз поблагодарив старого бомжа (который вовсе не бомж! помни, Арина!) и отойдя на несколько шагов, она позвонила Оберсдорфу.

– Левушка, сокровище мое!

– Чего тебе? – раздраженно буркнул тот. – Занят я.

– Да мне быстро! Можешь телефон локализовать?

– Может, могу, может, нет. Давай номер.

Продиктовав номер Марата, она только хотела спросить, сколько времени займет процесс, но Левушка ее опередил:

– Не отключайся, я попробую… пробую… пробую… пробую… – бормотал он едва слышно. – Вот, есть твой фигурант, только неблизко, – он назвал город, где проходили съемки «коктейля». – Сбежал, что ли?

– Нет-нет, спасибо!

– Спасибо не булькает, – все так же угрюмо буркнул практически непьющий Оберсдорф.

– Погоди, не отключайся!

– Чего еще?

– Ты сказал «не булькает», и я подумала… вспомнила…

– Не тяни, а?

– Левушка, а можно по пустой бутылке из-под спиртного определить, где и когда она продана?

– Ну если ей не двадцать лет или она не из-за океана, почему нельзя. Да и заокеанскую, думаю, можно, если поковыряться. Лишь бы не слишком старая.

– Левушка! Спроси у Зверева, у него бутылка из-под виски на дактилоскопии и прочих исследованиях, вот ее бы определить… покупателя, то есть, а? Сумеешь?

– Дурное дело нехитрое. Только если чел наличкой расплачивался, я тебе только точку и время скажу. Хотя… Ладно, посмотрим… Все, отвяжись, нет меня, умер!

Подумав, Арина все-таки набрала номер Марата. Ответил он на удивление быстро, но голос звучал как-то язвительно:

– Простите, Арина Марковна, я на съемках.

– Что, прямо сию секунду? – она немного удивилась: разве в процессе съемок актерам не положено телефоны отключать? А то вот так зазвонит посреди великосветского бала…

– Нет, не сию минуту, – все так же недовольно сообщил Марат. – Сейчас у меня перерыв, потом еще одна сцена пойдет. Я к тому, что я не в городе.

– Марат, мне нужно еще раз с вами поговорить.

– Да что вы от меня-то хотите? Все, что знал, я уже рассказал! Да, все это крайне неприятно, но что вы, в самом-то деле, ко мне прицепились? Небось будь это обычная могила, так не суетились бы. Не верю, что каждый случай вандализма удостаивается от вас такого пристального внимания.

– Марат, боюсь, что вандализмом дело не ограничивается. Убийство – дело куда более серьезное.

Нет, она, конечно, не собиралась возбуждать дело по факту смерти двух кладбищенских бомжей. Что их специально до смерти напоили – недоказуемо, а главное – вряд ли местные «жители» скажут, где тела закопали. Про убийство она сказала, чтоб хоть немного встряхнуть этого самовлюбленного мальчишку. И ведь сработало! Он явно испугался. Или как минимум растерялся:

– Какое еще… убийство?

– Даже два, Марат. Бомжи, конечно, не самая уважаемая часть населения, но и они – люди.

– К-какие еще… бомжи?

– С кладбища, – сухо проинформировала она, пытаясь понять, действительно ли ее собеседник пребывает на грани шока или играет так убедительно. – Судя по всему, те, что помогали… скажем, в срыве эксгумации. Ясно же, что один человек не в состоянии был бы такое провернуть. Чисто физически. А кладбищенские бомжи – удобная рабочая сила. И избавиться от них легко. Правда?

– Что вы ко мне прицепились?! – голос в трубке приобрел плачущие интонации. – Я знать не знаю никаких бомжей! При чем тут я-то? При чем тут вся эта… история? Может, эти ваши бомжи сами!

– Сами – что?

– Откуда мне знать! – он почти кричал, но тут же срывался на сдавленный шепот. – Подрались до смерти, например. Или этим, как его, боярышником отравились.

– Если бы боярышником… – задумчиво протянула Арина и, так и не сумев понять, сколько в потрясении Марата правды, и сколько актерства, сухо потребовала. – Как со съемок вернетесь, сразу мне позвоните. Договорились?

Может, он и вправду ни при чем? Но почему тогда не признается, что к костюмерше домой заходил? И пусть у него на момент пресловутого акта вандализма алиби, про бомжей он явно знает. Непонятно, что именно, но что-то знает.

* * *

Марат положил перед собой телефон и долго на него смотрел. Как будто ждал, что аппарат оживет. И кто-то – там, с той стороны – скажет, что ничего не было, что все это примерещилось.

Но в списке вызовов – вот он, последний входящий: «сл. Арина». Восемь минут назад. Длительность разговора две минуты тринадцать секунд. Почему он не вбил сюда фамилию?

Сто тридцать три секунды.

Но – как?!

Зачем он сказал, что бомжи подрались? Или правильно сказал?

Очень трудно, когда знаешь правду. Это звучало так… обыденно. Так нестрашно. Подумаешь – напоить до полусмерти – и все дела.

Значит, не до полусмерти? А… совсем?