Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Ломоносов прочитал Алексею Разумовскому вслух свою поэму, тот в порыве воодушевления заключил стихотворца в объятия и немедленно повел его к императрице.
Елизавета как раз хлопотала над оформлением нового бального платья и поначалу, казалось, была вовсе не в восторге от того, что Разумовский отвлекает ее от этого важнейшего из всех дел какой-то там одой, однако влияние преданного и честного человека на нее было уже столь сильным, что она все-таки соблаговолила выслушать Ломоносова и не без напряженного внимания расположилась в кресле, тогда как поэт скромно встал перед ней.
По приветливому знаку Разумовского он выразительным голосом и с благородным патриотическим подъемом начал декламировать оду «Полтава».
Величественные стихи музыкой полились из его уст, и впервые музыкой зазвучал русский язык, презренный слог крестьян и простолюдинов, в ушах монархини. Елизавета слушала с нарастающим участием, не спуская глаз с одаренного человека, тогда как ее фаворит с благородным торжеством наблюдал за тем глубоким воздействием, какое оказала на нее русская поэзия.
Когда Ломоносов закончил, возникла короткая пауза; все присутствующие были слишком глубоко тронуты, чтобы говорить, они как будто подбирали слова, подходящие настроению. Разумовский первым нарушил молчание.
– Ну, ваше величество, что вы скажете по поводу услышанной поэмы, разве она не прекрасна, не достойна лаврового венка?
– Безусловно достойна, насколько я вправе судить, – ответила царица, – и признаюсь, она понравилась мне гораздо больше, чем напыщенные французские стихотворения. Я думаю, что мы присутствуем при рождении русской поэзии, при возникновении отечественной литературы; дай Бог, чтобы мы не ошиблись в этом. Ты заставил меня пережить великое священное мгновение, Ломоносов. Я не могу воздать тебе по заслугам, такое под силу только Господу; но я сделаю все, что в моей власти, чтобы создать тебе и музам надежное и любезное убежище в Петербурге.
С этими словами она протянула поэту руку, которую, опустившись на одно колено, тот почтительно и благодарно поцеловал.
После ухода Ломоносова Елизавета обернулась к Разумовскому и с улыбкой проговорила:
– Твой протеже делает тебе честь, мой друг.
– И не только мне, скоро он, буде на то воля Господня, сделает честь тебе и своему отечеству, не менее, – ответил фаворит.
– Я с удовольствием делала бы для искусств и наук поболе, – сказала царица, – когда б только на это не требовалось так много денег.
– На такую благую цель всегда должны находиться деньги, – живо парировал Разумовский, – не Беллона и Марс, а Аполлон[77] и музы делают народ великим, и только тот властелин может быть уверен в неувядающей памяти потомков о себе, который дает своей державе необходимые познания и произведения искусства, что доставят несравненную радость современникам и потомству. Тебе, как едва ли кому из правителей, покровительствует фортуна. Поле всякой духовной жизни лежит у нас невозделанным, так дай же нам теперь, после блестящих побед и завоеваний, разнообразные науки и искусства, дай нам русскую литературу, и грядущие поколения еще возблагодарят тебя! В Германии взрасли великие мыслители. Но кто заботится о них и их опекает? Крупнейший среди германских венценосцев преклоняется перед образом мыслей и произведениями французов. Докажи, что ты лучше понимаешь свою эпоху, чем Фридрих, докажи, что ты любишь свой народ и его богатый великолепный язык, и поэзия встанет у твоего трона рядом с Правосудием, обвивая его карающий меч лаврами и пальмовыми ветвями.
Ничего не ответив Разумовскому, Елизавета встала и тут же начертала декрет, которым назначала Ломоносова директором минералогического кабинета в Петербурге и членом Академии; одновременно она распорядилась напечатать за свой счет оду «Полтава» и распространить ее по всему государству российскому.
– Теперь ты доволен мной? – спросила она своего фаворита, вручая ему документ.
– Еще не вполне, – с улыбкой ответил тот.
– Тогда позволь узнать, в чем еще ты, честный рупор своего народа, можешь меня упрекнуть.
– Ты сетуешь на нехватку денег, чтобы в должной мере покровительствовать искусствам и наукам, этим фундаментальнейшим устоям любого государства, – сказал Разумовский, – а между тем, для своих туалетов и на расточительное содержание двора у тебя неизменно отыскиваются необходимые суммы.
– В этом ты прав, – улыбнувшись, кивнула Елизавета, – однако изменить здесь ничего невозможно.
– При недостатке доброй воли, разумеется, – продолжал Разумовский. – И чтобы упомянуть только об одном факте, спрошу, к чему этот разорительный переезд всего двора каждый год из Петербурга в Москву и обратно, для которого требуется девятнадцать тысяч одних только лошадей; их приходится сгонять сюда со всех уголков страны, даже из Казани. Издержки на этот переезд составляют семьсот пятьдесят тысяч рублей, приплюсуй к этому еще двести тысяч рублей платы за прогоны из твоей личной кассы. Общее число кочующих, включая все правительственные коллегии, составляет восемнадцать тысяч персон, которые из года в год совершенно без всякой пользы таскаются туда и обратно между двумя столицами.
– Этим злоупотреблениям должен быть положен конец, – согласилась Елизавета, подавленная тяжестью приведенных цифр. – Я попрошу тебя набросать для меня свои соображения по этому вопросу и представить проект на утверждение. Ну, что там еще накопилось у тебя на сердце? Выкладывай!
– Твои советники убедили тебя подписать указ, предписывающий евреям под угрозой вынесения смертного приговора убираться из страны, – продолжал Разумовский, – и более тридцати тысяч наиболее смышленых, прилежнейших и богатейших твоих подданных вследствие этого бесчеловечного распоряжения[78] уехали из России; их проклятия заклеймят тебя и державу позором в глазах всей Европы.
– Ты выбираешь крепкие выражения, Разумовский!
– Я не могу иначе.
– Это дело уже решенное и снова отменить его, без ущерба для достоинства государства, не представляется возможным, – сказала царица, – однако я обещаю тебе впредь всегда сперва выслушивать твое мнение, прежде чем выносить важное решение.
– А теперь самое главное, ибо это касается благополучия и славы России, – продолжал Разумовский. – Не позволяй развлечениям отвлекать себя от государственного строительства, потому что перепоручая государственные дела, ты отдаешь на откуп продажным и своекорыстным временщикам наше будущее.
– Кому, например? – перебила своего фаворита Елизавета, однако молния в ее прекрасных глазах, которой она сопроводила эти слова, была не в силах принудить неустрашимого человека к молчанию.
– Прежде всего, Лестоку...
– Я люблю его...
– Ты никого не должна любить, кроме своего народа.
– Даже тебя?
– Даже меня только после отечества.
– Так что там, собственно говоря, такое с Лестоком?
– Он состоит на содержании Франции, – объяснил Разумовский, – той самой Франции, которая натравила на нас шведов, чтобы парализовать нас в большой европейской схватке. Теперь война для нас счастливо завершена, шведы на долгое время усмирены, и, таким образом, наступил момент, когда мы должны положить на чашу весов наш меч. Этого требует политическое благоразумие и честь России.
– Я мало что смыслю в этом, – уклончиво сказала царица.
– Уж во всяком случае больше, чем этот знахарь, который вдобавок ненавидит все русское, – произнес в ответ Разумовский.
– Да, в этом я вынуждена с тобой согласиться, – смеясь воскликнула Елизавета, – если б Лесток мог разом погубить всех моих русских одной ложкой яда, он сделал бы это не задумываясь и с удовольствием.
– И такому человеку ты позволяешь вмешиваться в государственные дела?
– Я ему многим обязана.
– Разве он вознагражден недостаточно? Одаривай его как хочешь, но не жертвуй ради него ни государством, ни своей собственной выгодой.
Скрестив руки на груди, Елизавета отошла к окну и погрузилась в размышления.
– Что-то нужно предпринять, – сказала она наконец, – это я осознаю. Я хочу переговорить с Бестужевым. Ну, а теперь ты доволен?
– Да, – сияя от радости, ответил Разумовский, – я благодарю тебя от имени всех тех, кто желает добра отечеству.
– Напротив, это я должна быть тебе благодарна, – промолвила Елизавета, хватая его за обе руки, – ты верный добрый человек! Ты – моя совесть, мой добрый гений!
Через два часа после того, как императрица пообещала своему фавориту больше чем до сих пор уделять внимания вопросам внешней политики и вмешаться в австро-прусский раздор, Лесток уже знал об этом и в крайнем возбуждении явился к французскому посланнику д'Аллиону.
- Собрание сочинений в пяти томах. Том третий. Узорный покров. Роман. Рождественские каникулы. Роман. Острие бритвы. Роман. - Уильям Моэм - Классическая проза
- Собрание сочинений в 14 томах. Том 3 - Джек Лондон - Классическая проза
- Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра - Кальман Миксат - Классическая проза
- Случай на станции Кочетовка - Александр Солженицын - Классическая проза
- Узорный покров - Сомерсет Моэм - Классическая проза
- Как из казни устраивают зрелище - Уильям Теккерей - Классическая проза
- Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 12 - Джек Лондон - Классическая проза
- Каждый умирает в одиночку - Ганс Фаллада - Классическая проза
- Барон фон Б. - Эрнст Гофман - Классическая проза
- Тщета, или крушение «Титана» - Морган Робертсон - Классическая проза