Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

А засим, большого таланта и мастерства отнять у Доде невозможно, и, конечно, в “Saphо” найдется десятка три превосходно написанных страниц.

Вчера я приехал в Скабеево. Переезд совершился довольно благополучно, но, вследствие царствующей на наших железных дорогах безурядицы, багаж мой, сданный на одной станции Харьково-Азовской линии в Курск, где-то запропал. Начальник станции в Курске обещался мне всё это устроить, но так как в одном из сундуков находится моя партитура сюиты и эскизы фортепианного концерта, то я всё-таки беспокоюсь. Потерянные вещи могут быть заменены, по мере возможности, другими, но как вознаградить и утешить себя, если пропадет большой многомесячный труд! Буду, однако ж, верить, что на днях сундуки мои придут в целости.

Перед самым моим отъездом из Гранкина я писал Вам, дорогая моя, и надеюсь, что письмо мое дошло до Вас.

Будьте здоровы, бесценный, дорогой друг!! Дай бог Вам всякого благополучия!

Безгранично любящий Вас

П. Чайковский.

217. Чайковский - Мекк

Скабеево,

28 июля [1884 г.]

Дорогой, милый друг мой!

Спешу уведомить Вас, что письмо Ваше со вложением чека я получил, и приношу Вам за него глубокую мою благодарность. Я засиделся здесь, и по этой причине получил письмо только вчера. Мне так нравится Скабеевка, что, несмотря на множество дел, призывающих меня в Москву, я никак не могу собраться туда. В самом деле, это очаровательное местечко. Холод мне переносить совсем не мучительно, но когда думаю, о Вас, то сердце мое сжимается, ибо знаю, как Вы страдаете.

Будьте здоровы, дорогая моя!

Благодарю Вас от всей души.

Ваш П. Чайковский.

218. Чайковский - Мекк

Климовка,

1 августа [1884 г.]

Милый, дорогой друг мой!

Я только что вернулся из Москвы, куда ездил на один день по делам и, между прочим, получил из банка деньги, за которые еще раз приношу живейшую благодарность.

После нескольких месяцев отсутствия мне всегда доставляет большое удовольствие увидеть Москву. На этот раз она мне показалась более чистой, менее пыльной, чем это обыкновенно бывает летом. Вернулся я сюда с запасом книг и нотной бумаги, с тем чтобы весь месяц остаться в деревне, читать и понемножку заниматься своим концертом для фортепиано. Кроме того, я взялся руководить в течение предстоящего месяца занятиями Лароша, который гостит здесь. Чтобы заставить его работать, нужно в известные часы являться к нему, будить его (он всегда спит) и требовать, чтобы он немедленно начал диктовать (иначе, как диктуя, он работать не может). Одну, статью с моей помощью он написал зимой, теперь заставлю его написать еще одну, и притом на тему, очень мне симпатичную, именно о Моцарте. Мы уже и начали ее и доведем непременно до конца. Конечно, исполнять должность няньки при обленившемся и опустившемся сорокалетнем ребенке довольно невесело, но изредка можно, ввиду того, что, несмотря на всю глубину своего умственного падения, Ларош всё-таки еще может писать о музыке лучше, чем кто-либо в России.

Мне очень приятно было узнать, в Москве, что другой мой приятель из музыкантов, Губерт, лечился в Карлсбаде и получил большое облегчение. Жена его говорила мне, что он очень похудел (а ему это было нужно) и чувствует себя превосходно.

Моя племянница, прелестный, изящный, как фарфоровая куколка, ребенок, восхищает меня своей прелестью. Сначала она немножко дичилась меня, потом привыкла, и теперь мы — величайшие друзья. Здоровье ее некрепкое. Как бы нужно ей было солнце, воздух, но при столь ужасной погоде поневоле приходится держать ее взаперти.

Воображаю, дорогая моя, как неблагоприятно влияет на Ваше расположение духа этот несносный холод и сырость. Я рад буду за Вас, когда Вы попадете в более благорастворенный климат.

Будьте здоровы, милый, бесценный друг!

Ваш до гроба

П. Чайковский.

Сюита моя уже гравируется.

219. Чайковский - Мекк

Скабеевка,

8 августа 1884 г.

Милый, бесценный друг!

С сокрушением думаю о том, как Вам тяжело живется при этом холоде. Вчера выглянуло солнце, — сегодня опять серо и мрачно. Что касается меня, то мне до того нравится вся здешняя местность, что, несмотря на неблагоприятную погоду, я очень доволен здешним моим местопребыванием. К тому же, и работа моя идет очень хорошо. Фортепианный концерт вчерне почти готов, и в скором времени примусь за инструментовку. Вообще моя вера в свои авторские силы, поколебавшаяся было, теперь снова упрочилась. Если бог пошлет мне здоровья, надеюсь еще сделать что-нибудь хорошее.

Не будете ли Вы так добры, дорогая моя, в следующий раз, когда вздумаете писать мне, сообщить какие-нибудь хотя самые краткие сведения о том, что делается в Каменке. Мне никто ничего не пишет. Лев Васильевич не ответил на мое последнее письмо, всегдашняя моя корреспондентка Нат. Андр. Плесская тоже почему-то не пишет, так что я ровно ничего не знаю и немножко беспокоюсь по поводу этого молчания.

Здоровье мое настолько хорошо, что я отложил покамест проект поездки в Виши.

То чувство неловкости и недовольства, которым я страдал прошлой зимой при мысли, что у меня нет своего собственного угла, начинает по временам овладевать мною опять. Но я стараюсь доказать себе, что настоящей причины недовольства нет, что весьма может быть, что, имея что-нибудь свое и основавшись на оседлое житье, я бы стал тяготиться им и искать перемены. Привычка вести кочевую жизнь так упрочилась во мне, что едва ли не самым благоразумным будет продолжать вести ее до конца жизни. Решительно еще не знаю, где буду кочевать в ближайшем будущем. Брат Анатолий с женой отправляются в конце этого месяца в Крым. Вероятнее всего, что я вместе с ними поеду до Каменки и там некоторое время останусь, а там, что дальше будет, не знаю. Но, во всяком случае, нужно будет присутствовать в Петербурге на постановке “Евгения Онегина”. Я с обычным сжиманием сердца и страхом думаю об этом. Очень бы хотелось узнать, какие Ваши планы, милый друг, и когда Вы покидаете Плещеево?

Будьте здоровы, дорогая моя, и дай бог Вам всякого счастия и благополучия.

Ваш, беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Позвольте Вам рекомендовать книгу, которую я читаю теперь с увлечением : “Муравьи, пчелы и осы”, Леббока.

220. Мекк - Чайковскому

Плещеево,

9 августа 1884 г.

Милый, дорогой, друг мой! Я давно не писала Вам, и это потому, что я ездила к моей Саше в Гурьево, и хотя вернулась в воскресенье, но так холодно, что я не решалась писать, и теперь я с трудом двигаю пером, так руки озябли, но уж видно нам тепла не дождаться в нынешнем году. У Саши я провела время чудесно. Она своею жизнью, своею деятельностью производит такое отрадное впечатление, что каждое место, в котором она присутствует, кажется полным, светлым и теплым. Не примите, друг мой, за пристрастие то, что я говорю; нет, я не способна быть пристрастною, я не довольно добра или, вернее сказать, я слишком зла для этого и у меня слишком сильна потребность критически относиться к каждому предмету, при чем невозможно пристрастие, и при всей моей любви к своим детям, я не пристрастна ни к одному из них.

Третьего дня Коля приехал один из Каменки для занятий в Рязанском правлении, потому что Володя должен был уехать на Кавказ для здоровья. Колю очень забавляет его имение. Дай бог только, чтобы ему не пришлось слишком много своих средств тратить на него, тем более, что и так уже на покупку его он истратил больше половины всего своего состояния. Я была против этой покупки, потому что нахожу ее слишком преждевременною. Коля только что вступает в жизнь, только что получил в свое распоряжение свое состояние и не только не знает ни жизни, ни своих потребностей, но даже и себя самого еще хорошо не знает. Для чего было так торопиться бросить такую огромную часть своего состояния (сто семьдесят тысяч рублей) на приобретение чего бы то ни было, хотя бы золотых приисков. По-моему, надо было пожить, узнать условия жизни, ознакомиться с потребностями ее, короче говоря, узнать на опыте (а не с карандашом в руках), сколько доходов требуется для проживания. Узнать также несколько и себя и свои наклонности, вкусы, а главное, размер силы воли, потому что это очень надо в жизни вообще, а для имений в особенности, и тогда, получив возможность сознательно отнестись к предмету, можно покупать и имения. Теперь же я в постоянном страхе, и вполне основательно, что он запутается. Вы, быть может, друг мой, найдете странным, что я так забочусь о состоянии своих детей, но Вы поймете это, если знаете, что состояние, которое мы имеем, не есть наследственное, а что оно составлено нами, моим мужем и мною. Я имею право это сказать, потому что я не только помогала мужу в самой значительной доле в его делах, но по моей инициативе, по моему крайнему настоянию, муж мой оставил казенную службу и принялся за постройку железных дорог. Это подтвердят Вам все, кто знал меня прежде. Огромными трудами, огромными заботами, лишениями, беспокойствами и всевозможными муками нам удалось составить огромное состояние. Из него половину отняли добрые люди, потому что мой муж был добр и благороден, но до крайности слаб и доверчив, и так как он знал, что я бы против этого восстала, то он скрывал от меня долги, которые ему пришлось делать, и, таким образом, я только после его смерти узнала, что имеется шесть миллионов долгов. Я боролась с ними пять лет, всё хотела, ничего не продавая, уплатить их, но это оказалось невозможным, и я очутилась на краю разорения, о чем Вам известно, дорогой мой. Это было три года назад; тогда я решилась продать Либаво-Роменскую дорогу и Браилов и уплатить остальные долги, потому что я раньше уже в эти пять лет уплатила много экономиями от жизни. Таким образом, вынесши много страданий, много бессонных ночей, мне удалось сохранить для детей порядочное состояние, то Вы поймете, дорогой мой, как было бы мне больно, если бы цель всей моей жизни — обеспечить существование моих детей — не была достигнута и дети не сумели бы беречь то, что их родители такими тяжкими трудами для них приобретали. Вот почему я так боюсь теперь и за Колю.