Страшные истории. Городские и деревенские (сборник) - Марьяна Романова

— В сторожке? — ахнула Варя. — Той, что во дворе у нас?

— Ну да. И что ее туда понесло — непонятно. Сутки провисела, пока не обнаружили. Ее в шарфике хоронили. Я помню. День был вот как сейчас, ветреный. Сначала просто в платье обрядили — тетка ее нашла какое-то. У нее все было такое легкомысленное, в цветочек да в полосочку. Как-то неудобно хоронить в таком. Афанасьева и обрядила ее в рубаху свою. А уже когда прощаться пришли, обратили внимание, что синяк уж больно уродливый на шее у девчонки. Она в гробу как живая лежала, но этот синяк… Ну и Афанасьев по-быстрому накрутил ей шарф свой. Так и закопали.

— А мужчина? — прошептала Варя. — Из-за которого все случилось?

— Мужчина! — презрительно фыркнула старуха. — А что им, мужчинам, сделается? Жил себе и жил. Первое время переживал, вроде. Даже на могилу Лидкину таскался, с цветами.

— Белыми лилиями, — отозвалась Варя.

— Да, — удивленно подтвердила старуха. — Ты-то откуда все знаешь? Али Клавдия Александровна уже лапши навешала? Ты ее не слушай, она всегда любила приврать. С лилиями и ходил. А потом перестал, да и ребеночек у них с женой родился. А куда они сгинули потом, уже и не вспомнить… А почему ты так этой Лидкой все-таки интересуешься?

— Да просто история интересная, заслушалась. — Варя заставила себя улыбнуться. — Ладно, пойду я. Мои, наверное, волнуются.

Уходя с кладбища, она спиной чувствовала подозрительный старухин взгляд.

По дороге домой Варя пыталась переварить все то, что узнала, но мысли путались, не удавалось прочно уцепиться за любую из них. Будто пьяная она была. «Надо было пойти к Нинке, пока она звала, и съесть чертов суп», — с тоской подумала девушка.

Приплетясь в свой двор, она вдруг вспомнила о сторожке. И о том, что брюнетка из сна, представившаяся именно Лидией, сказала, что именно туда она и спешит.

Каждый год сторожку ту собирались наконец снести, но до нее всегда не доходили руки. Проку от этого ветхого строения не было никакого — уже почти полвека оно бесцельно стояло во дворе. Когда-то дверь была заперта на тяжелый подвесной замок, потом его, конечно, сорвали хулиганы.

Потянув на себя дверь, которая поддалась с трудом и как-то по-старчески скрипя, Варя вошла внутрь. Под подошвами хрустело битое стекло.

Сторожка делилась на две крошечные комнатушки, и удивительным было то, что в дальней горел свет — тусклый, неявный, подрагивающий, вроде как свечной. Варя чувствовала себя куклой — марионеткой, которой кто-то управляет. И ощущения были тоже кукольными — ни страха, ни любопытства. Она просто делала то, что должна, — будто ее запрограммировали.

Осторожно пробравшись между обломками мебели, девушка вошла в дальнюю комнату. Здесь действительно горела свеча — единственная, почти полностью оплывшая. Она была воткнута прямо в земляной пол сторожки, рядом — чья-то фотография, крошечная хрустальная стопка, наполненная, видимо, водкой, и несколько разноцветных пасхальных яичек. Такие композиции обычно оставляют на могилах — бездумная дань языческому кормлению духов.

Наклонившись к фотографии, Варя увидела на ней собственное лицо, но почему-то даже это ее не удивило. Снимок был сделан в начале лета, она с некоторым вызовом смотрела в камеру и улыбалась так, как улыбаются победители. У Вари вдруг зачесалась шея — казалось, сотни крошечных невидимых жучков начали щекотать ее микроскопическими лапками.

Поморщившись, девушка поскребла кожу ногтями, но это не помогло — с каждой секундой неприятное ощущение усиливалось. Обернувшись, она поискала глазами, как будто некая неподконтрольная часть ее сознания уже знала, что нужно делать. Сначала увидела стул — обычный старый стул с растрескавшимся деревянным сиденьем — и только потом веревочную петлю над ним.

И тогда пазл в ее сознании наконец сложился — отчего-то, с точки зрения Вари, все это казалось красивым, логичным и законченным, она словно бы даже с радостью подошла и одной рукой осторожно погладила веревку, другой продолжая расчесывать шею.

Перед тем как взобраться на стул, зачем-то сняла туфли и аккуратно поставила их возле. Едва веревка была накинута на шею, Варе стало немного легче. Выверенным движением, как будто ей приходилось делать такое каждый день, она невысоко подпрыгнула и лягнула стул — тот повалился навзничь.

И только в ту секунду, когда веревка уже плотно сдавила ее шею, но сознание еще было при ней, Варя вдруг пришла в себя. Она попробовала ухватиться за веревку руками, но было поздно. Перед глазами плясали чужие расплывающиеся лица — и мать с отцом, которые смотрели на нее укоризненно, и угрюмая Нина, и покойный Володя Петренко, который единственный из всех улыбался ей, тепло и ясно, и девушка из сна, Лидия.

Лицо Лидии было различимо четче остальных, она наблюдала за умиранием Вари с какой-то неприличной жадностью — так зеваки в средневековых городах приходили посмотреть на повешение ведьмы А потом все закончилось.

Хватились ее практически сразу — а вот нашли только спустя двое суток. Весь двор потом судачил, что же случилось, — самая блестящая девушка, самая красивая, и проблем у нее не было никаких. Только молчунья Нина не выглядела удивленной — следователь даже сначала пытался допрашивать ее особенно тщательно, подозревал — знает что-то и скрывает от него. А потом другие ему объяснили: девчонка всегда себе на уме была, сложная и несчастливая.

Дело закрыли, и Варина смерть из категории преступлений перешла в разряд сплетни, которая годами передавалась из уст в уста, пока все очевидцы ее были живы.

Плач в подвале

Одна моя приятельница, звали ее Ольгой, сняла на лето дачку в Тульской области.

Простенький бревенчатый дом на отшибе, старый яблоневый сад, живая изгородь из смородиновых и малиновых кустов, рядом небольшой, поросший камышами пруд, у соседа — козы, можно покупать свежее молоко. Ольга была довольна и весь июнь звонила, чтобы посвятить меня в новые подробности жизни в этой земле обетованной.

Новости ее были бесхитростными (нашла в лесу земляничную поляну, была гроза, и она наблюдала за молниями с чердака — это было чертовски красиво, сосед пропорол ногу гвоздем, и она оказывала ему первую помощь, к ней прибился старый рыжий кот, и теперь она каждый день выносит на веранду блюдце со сметаной), а голос — довольный, и даже не видя ее лица, я понимала, что она улыбается.

— Приезжай, — говорила Ольга. — Хоть на пару дней.

Кажется, я и впрямь собиралась однажды до нее доехать, но все было недосуг — то на работе завал, то я чувствовала себя такой опустошенной, что едва могла добрести до кровати, не то что до электрички. И вот однажды, в середине июля, Ольга снова позвонила, но голос ее был другим. Она едва успела поздороваться, как я поняла — что-то случилось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});