Кризисное обществоведение. Часть 2 - Сергей Кара-Мурза

Показательно воздействие реформы на особый отряд промышленных рабочих и ИТР — работников оборонной промышленности, которая в 1991-1993 годах была подвергнута разрушительной «конверсии». Было резко (в 4 раза в 1992 году) сокращено производство военной продукции, уволены 300 тыс. работников, резко сократилась зарплата. Особенность в том, что большинство работающих на оборонных предприятиях — женщины, причем с очень высоким уровнем образования и квалификации, элита общности промышленных рабочих. В Приложении приведены данные исследования оценок, которые давали работницы тем изменениям, которым были подвергнуты предприятия ВПК [124].

Ослабление и распад общностей происходят и при деформации системы ценностей и социальных норм. Как этот процесс протекает в общности промышленных рабочих, как изменяется их габитус? Общим фоном для этого процесса является резкое снижение тонуса гражданской активности всего населения России в целом. Этот фон определяется так (2010):

«Оценки жизненных установок россиян в отношении развития в России практик гражданского участия свидетельствуют о том, что массовые умонастроения скорее располагают к уклонению от такого рода участия, нежели свидетельствуют в его пользу. Невысокий уровень гражданского участия предопределяется в нашей стране целым рядом факторов, включая низкую степень доверия людей к институтам гражданского общества, особенно политическим партиям и профсоюзам — т. е. к тем социальным образованиям, которые по самой своей природе и предназначению должны, что называется, “играть на стороне” общества, а также, что куда более важно, распространенную среди россиян уверенность в том, что гражданские инициативы не способны повлиять на существующее положение вещей, имеют малую “дальность” действия и могут, в лучшем случае, изменить ситуацию на низовом уровне…

Досуговая активность большинства россиян достаточно бедна и сосредоточена в основном на “домашней территории” (телевизор, радио, ведение домашнего хозяйства, чтение, просто отдых и т. п.), что позволяет рассматривать ее как разновидность, характерную для обществ традиционного типа… Общий вектор процессов, протекающих в этой области, указывает не столько на продвижение по пути культурной модернизации, сколько на ренессанс традиционализма» [41].

Рабочие вплоть до начала 1990-х годов сохраняли внушенную советской идеологией уверенность в том, что они — класс-гегемон, отвечающий за судьбу страны. Приватизация и деиндустриализация вырвали с мясом этот элемент самосознания из мировоззренческой матрицы, на которой была собрана общность рабочих. Эта культурная травма обладает большой инерцией, да и никаких попыток ее лечения ни государство, ни общество не предпринимают.

Отметим важный факт, который рассматривался и в предыдущих лекциях: эти признаки трансформации общности рабочих наблюдались еще до перестройки, что, в числе других факторов, и сделало ее возможной. Этот процесс можно проследить по динамике когнитивной активности рабочих. В 1930 году затраты времени на самообразование в среде горожан составляли 15,1 часа в неделю. С середины 1960-х годов начался резкий откат. Среди работающих мужчин г. Пскова в 1965 году 26% занимались повышением уровня своего образования, тратя на это в среднем 5 часов в неделю (14,9% своего свободного времени). В 1986 году таких осталось 5%, и тратили они в среднем 0,7 часа в неделю (2,1%) свободного времени. К 1997/98 году таких осталось 2,3%. В 1980/81 году в РСФСР обучались новым профессиям и повышали квалификацию на курсах 24 млн человек, повысили квалификацию 19,3 млн человек, из них 13,6 млн рабочих. В 1990/91 году повысили квалификацию 17,2 млн, а в 1992/93 году 5,2 млн человек [109].

С начала реформ быстро снижалось место труда в системе жизненных ценностей рабочих, как и удовлетворенность трудом. Наблюдению за этим процессом посвящено большое число работ. Вот выводы исследования нескольких предприятий разных форм собственности в 1994 году:

«За последние три года произошло существенное снижение значимости труда в системе жизненных ценностей. На обследованных предприятиях, вне зависимости от их типа, труд занял второе место после таких ценностей как семья и ее материальное благополучие и здоровье. 71,4% опрошенных рабочих на арендном предприятии и 66,4% на акционерном не включили труд в систему своих жизненных ценностей. По сравнению с аналогичным исследованием, проведенным сектором в 1990 году, на Томилинском заводе произошло более чем двукратное снижение ценности труда…

Индекс удовлетворенности непосредственно трудом колеблется в пределах от 2,81 (у рабочих арендного предприятия) до 3,11 (у рабочих государственного предприятия) 25… Таким образом, состояние удовлетворенности рабочих трудом на предприятиях, где они являются в какой-то степени совладельцами, ниже, чем на государственном и частном предприятиях, и ниже, чем в 1970 — 1980-х гг. Так, индекс удовлетворенности трудом рабочих промышленности Российской Федерации в 1978 году, по данным обследования ЦСУ, составлял 4,09» [110].

В Британско-Российском исследовательском проекте «Перестройка управления и производственных отношений в России» был сделан такой вывод (1994):

«Изменение статуса рабочих напрямую связано с изменением статуса труда в обществе, его ценности. Это уже не сфера, в которой только и осуществляется реализация сущностных сил человека, а товарный мир. Социальная ценность труда, закрепленная официальной идеологией («Трудом красив и славен человек!”, “Слава труду!” и т. п.) сменяется новой идеологией, даже не упоминающей о труде, для которой наиболее ценным качеством является умение делать деньги (“Мы сделаем Ваш ваучер золотым!”, “Играйте и выигрывайте!”)» [22].

Если рабочие не включают труд в систему своих жизненных ценностей, рушится этос коллективного труда «прометеевского» типа (промышленность — пространство «огня и железа»). Такой труд превращается для рабочих в каторгу, при этом распадаются нормативные «производственные отношения», которые необходимы для поддержания технологической дисциплины. Это в равной степени губительно для промышленного предприятия как советского, так и капиталистического типа. Вебер подчеркивал, что для промышленного капитализма этика рабочих даже важнее, чем этика предпринимателей, и никакая невидимая рука рынка не может заменить ценности труда как профессии — восприятия его как формы служения Богу.

Реформа, сумев устранить это восприятие, лишила рабочих тех этических ценностей, которые собирали их в профессиональную общность. Эта культурная деформация едва ли не важнее социальной. Речь идет о важном измерении нового структурирования социальной системы. Ю.Л. Качанов и Н.А. Шматко пишут об этом, ссылаясь на мысль Бурдье:

«Социальная действительность, по П. Бурдье, структурирована дважды. Во-первых, существует первичное или объективное структурирование — социальными отношениями. Эти отношения опредмечены в распределениях разнообразных ресурсов (выступающих структурами господства — капиталами) как материального, так и нематериального характера. Во-вторых, социальная действительность структурирована представлениями агентов об этих отношениях, о различных общественных структурах и о социальном мире в целом, которые оказывают обратное воздействие на первичное структурирование» [73].

По мнению ряда исследователей, за 1990-е годы произошло именно это: объективная перестройка социальных отношений (первичное структурирование общества) шаг за шагом привела к осознанию этой трансформации, что и довершило демонтаж прежней социальной структуры.

На первых этапах реформы бытующие в сознании представления рабочих были противоречивыми («рабочие, как и другие социально-профессиональные группы, находились под гипнозом формулы о прогрессивности и даже неотвратимости (необратимости) реформ, приватизации»). Вот, например, как характеризовались установки шахтеров в середине 1990-х годов:

«Немногие из числа шахтеров выражают поддержку коммунистам, несмотря на частые сожаления о том, что при коммунистах им жилось намного лучше… Сочувствуют коммунистам рабочие, которых с уверенностью можно назвать элитой. Это те, кому за сорок, у кого высокая квалификация и большой стаж работы на шахте… Немалая часть не имеет четких политических ориентаций. Их позиция такова: “Нам все равно, кто у власти — коммунисты, демократы или фашисты. Лишь бы работа была и платили вовремя!”. Такое состояние стало следствием разочарования многих шахтеров в тех идеалах преобразования общества, в которые они поверили в начале 90-х годов. Очень часто высказываются сожаления по поводу того, что шахтеры своими забастовками способствовали развалу Союза и приходу к власти нынешнего политического руководства. Высказываются идеи покаяния и необходимости вернуть все на свои места: “Мы это развалили, мы должны и собрать!”» [18].