Истоки - Ярослав Кратохвил

Тронулся и Беранек; на улице они обогнали знакомую крестьянку.

— Эй, Арина, Аринушка! — окликнул молодую бабу, артельщик и угостил ее соленой солдатской шуткой.

Арина молча подхлестнула лошадь, после чего та сама уже, не отставая, держалась вплотную за Беранеком, чуть ли не касаясь мордой задка телеги. Артельщик, сидевший сзади, переговаривался с Ариной, то и дело поглаживая ноздри ее лошади; и лошадь прищуривала глаза и поматывала головой, не сбавляя ходу. Потом артельщик и вовсе пересел в телегу к Арине.

Беранек не оглядывался; однако он ясно представлял себе ее тугие бедра, подрагивающие от толчков на передке телеги.

30

По сторонам насыпи, по которой проходила дорога, поблескивала вода; вокруг болота, во мху и в траве, гнил лес, шелестел, греясь на солнце, камыш, кричали птицы. Высоко в бледной голубизне кружил ястреб. Бауэр следил за ним взглядом, перебирая в памяти все то новое, что нес в себе этот самый примечательный из всех дней его плена — от встречи с Зиной и Володей Бугровым вплоть до обратной дороги в лагерь. С особенным удовольствием возвращалась его мысль к нечаянной встрече с Зиной и Бугровым. Ему казалось, что в этот день не стало причины, по которой компанию этой паре составлял учитель Гох, а не учитель Бауэр.

Вдруг телега, лениво укачивавшая его мечты, остановилась. За ними стала и повозка Арины. И не успел Бауэр понять, в чем дело, как Беранек спрыгнул наземь. В следующую секунду сердце Бауэра так сильно заколотилось, что зазвенело в ушах.

На съезде к воде, ниже травянистого откоса дороги, глубоко в глине застряли, угрожающе накренившись, дрожки. Бугров, с двумя охотничьими ружьями за спиной, стоял рядом, увязнув до половины изящных сапог, и держал под уздцы коня, который задирал морду, испуганно косясь налитым кровью глазом. Время от времени конь вскидывался всем своим потным корпусом. Дальше по съезду, на сухом местечке, стояла Зина с убитой дичью в руках.

Бугров, чуть не по колено в грязи, не решался ступить в переполненную канаву и не мог попятить застрявшие дрожки, тем более что руки у него были заняты уздечкой и ружьями; он совсем растерялся.

И тут-то — прежде, чем кто-либо успел сообразить положение и найти выход, прежде чем Бугров мог сделать что-либо, — кроме того, что он поспешно, насколько позволяла глубокая грязь, шагнул в сторону, — Берапек, сам по колено в воде, подбежал к коню и потащил за собой. Лошадь дернула, дрожки качнулись, зачавкала, брызнула грязь, — и вот вода, смешанная с глиной, уже потекла с колес на траву, на сухую дорогу. Конь, почувствовав под ногами твердую почву, довольно потряхивал гривой.

Бугров пробрался к тому месту, где стояла Зина.

Только теперь все поняли, какую медвежью услугу сослужил Беранек. Как вызволить Зину? Бугров кричал, шутливо предлагая унести ее на спине. Артельщик побежал вдоль канавы, искать удобное место для перехода. Беранек, правда, равно готов был вынести на себе и Зину и Бугрова, как он вытащил лошадь с дрожками, — но где взять смелость предложить свои услуги?

Наконец Бугров придумал, что делать; повелительно крикнул он Бауэру:

— Kommen Sie hier! [138]

Бауэр, с бьющимся сердцем, но без колебаний спустился в канаву и пошел, с трудом передвигая ноги в тяжелой, липкой и жидкой грязи. Приблизившись к Бугрову и Зине, он сделал попытку учтиво поклониться, однако грязь так цепко держала его ноги, что поклон вышел довольно неизящным. Бугров, ни слова не говоря, подтащил его к себе и галантно предложил Зине сесть на их переплетенные руки. Зина начала было смущенно отнекиваться, но в конце концов села на импровизированное сиденье. При этом она крепко ухватилась за Бугрова, а другой рукой слегка оперлась на плечо Бауэра.

Тепло ее тела проникало сквозь легкую материю и согревало руки Бауэра. Поэтому он старался не глядеть на Зину. И еще он боялся, что его выдаст громкий стук сердца, колотящегося за непрочными стенками груди, — этот стук оглушал его самого. И он хмурился, сосредоточивая все свое внимание на каждом шаге, приближающем их к твердой почве. Ему ведь надо было еще приноравливаться к шагам Бугрова.

В одном месте Бугров, на которого Зина налегла всей тяжестью, вдруг провалился — Бауэр покраснел и тут же побледнел, испугавшись, что у него не хватит сил. Зина вскрикнула и невольно приникла к Бауэру. Он почувствовал, как ее пальцы впились ему в плечо; ее волосы защекотали ему висок. Жар залил его до самого лба, и он судорожно стиснул руки Бугрова.

Бугров же только посмеялся легкомысленно над своим и Зининым испугом — правда, не раньше, чем они выбрались из грязи, и Зина спрыгнула с их рук и самостоятельно вскарабкалась по откосу на дорогу, измазав ладони. Бугров, тоже весь перепачканный, стоял на дороге и хохотал, отставив локти.

Зина опять спустилась к канаве, чтоб сполоснуть руки. Тем временем Беранек обтирал травой коляску и лошадь. Заметив, что руки у Бугрова тоже в грязи, он показал ему глазами на полы своего засаленного мундира. Бугров понял его безмолвное приглашение, однако сначала тоже пошел к воде. Вернувшись с мокрыми руками, он весело скомандовал Беранеку:

— Кру-гом!

Оказалось, однако, что не так-то просто вытереть чистые руки о грязный мундир, плотно облегавший спину Беранека, и Беранек крайне огорчился этим. Но тут артельщику пришла счастливая мысль — он подозвал Арину.

Та подошла, потупившись. По просьбе артельщика она приподняла подол своей льняной рубахи, и Бугров галантно предложил его Зине.

Зина, вытирая маленькие нежные ручки грубым льняным полотном, ласково заговорила с Ариной:

— Ты девушка?

Молодая женщина густо покраснела.

— Нет… Солдатка…

— Такая молодая! А где же муж твой?

Арина ответила не сразу.

— Не знаю… В плену был…

Зина отошла, а покрасневшая Арина все еще стояла, дожидаясь Бугрова, который рассматривал тем временем ссадину на ноге лошади.

Вытираясь подолом ее рубашки, Бугров тыльной стороной ладони провел чуть повыше, чтоб почувствовать гладкое тело под грубой материей. При этом он заглянул в глаза молодой крестьянки и игриво спросил:

— Как же тебя звать?

— Ариной.

— Ишь какое барское имя выбрала, красавица! В имении работаешь?

— В имении.

— Ну ладно, — сказал Бугров и вслед за Зиной пошел к коляске.

Потом, объезжая обе телеги, Беранека и Арины, он бросил беглый взгляд на хмурое лицо крестьянки и засмеялся.

Беранек лихо откозырял ему, потом перевел глаза на Арину. Словно между ним и этой женщиной вдруг появилось нечто, связывающее их. А Бауэра он пожалел от всей души — за то, что рядом с ним и Ариной тот остался незамеченным.

— Да, барышня-то еще добренькая, — сказал артельщик, когда коляска отъехала подальше.

Бауэр не отвечал. Он до сих пор был оглушен этим эпизодом.

31

В Крюковском артельщик обогнал Беранека и, сворачивая в улицу, где жила Арина, крикнул:

— Давай налево!

Беранек послушно свернул за ним, хотя Бауэру страшно хотелось бы гнать лошадь следом за Володей Бугровым и Зиной…

Изба Арины стояла на отшибе за околицей деревни, выброшенной, как пучок соломы, разливом обуховских земель на песчаный пригорок в лугах. Изба торчала за частоколом, среди зарослей крапивы — как оборванец или как на тощем пастбище дряхлый мерин с запавшими боками, с прогнутой, в струпьях спиной, наполовину ослепший, с бельмом на глазу. Полусгнившую и зеленую от моха крышу удерживали, не давая ветру развеять ее, лишь трухлявые жерди да суковатые сухие ветки. Одно покосившееся оконце смотрело во двор, другое — на улицу. В одном конце двора клонился набок сарай с плетеными стенками, с другой — пустой закуток для свиней, похожий на брошенную птичью клетку; не падал он только потому, что опирался на открытую дверцу. Ветхий плетень, утопавший в буйной крапиве, отделял двор от огорода. На плетне сушилось окостеневшее тряпье, черные лапти и початки кукурузы. На одной половине огорода, тесной, как ладошка, заглушаемые сорняками, росли вперемежку картофель, тыква, арбузы, огурцы, бобы, подсолнухи, укроп, фасоль, мак, свекла и помидоры. На другой половине распростерлась низко над землей, покрытой пожухлой травой и лопухами, старая яблоня; старую, иссохшую вишню душили молодые вишневые деревца. С голых ребер плетеного амбара ветры сорвали половину соломы — и вообще все это человеческое жилье будто состояло из одних ребер, сквозивших на солнце, продуваемых ветрами, озаряемых молниями, исхлестанных холодными ливнями.

Беранек въехал вслед за артельщиком во двор, на котором рылись две свиньи. Старый мужик Тимофей, отложив недоплетенный лапоть, закрыл за ним ворота из перекрещенных жердин на лыковых петлях.