Вдали от обезумевшей толпы - Томас Гарди

Тем не менее искусный притворщик способен вскружить голову женщине немыслимым враньем и обрести над ней такую власть, которая может даже и погубить ее, - эту истину случалось постигнуть многим в самых непредвиденных, мучительных обстоятельствах.

И есть люди, которые хвастают тем, что они почерпнули из своего опыта и беспечно продолжают эти опыты, - иной раз с чудовищными результатами. Сержант Трой принадлежал к числу этих людей. Рассказывали, что он как-то обронил словцо насчет того, как надо обращаться с женщинами; с ними можно управиться двумя способами - либо лестью, либо руганью, говорил он. Третьего способа нет. Стоит подойти к ним по-хорошему - и ты пропащий человек.

Сей философ, прибыв в Уэзербери, не замедлил появиться на людях. Как-то недели через две после стрижки овец Батшеба, чувствуя неизъяснимое облегчение оттого, что Болдвуд уехал, пошла на сенокос и остановилась у плетня посмотреть, как работают косцы. Они двигались рядами, состоящими примерно из равного числа угловатых и округлых фигур; первые принадлежали мужчинам, вторые - женщинам в надвинутых на лоб чепцах, покрытых сверху косынками, спускавшимися им на плечи. Когген и Марк Кларк косили на ближнем лугу, и Кларк, махая косой, что-то напевал в такт, а Джан даже и не пытался поспевать за ним. На первом лугу сено уже начали грузить. Женщины сгребали его и складывали в стоги, а мужчины подхватывали и бросали в фургон.

Внезапно за фургоном выросла какая-то ярко-алая фигура и тоже стала деловито грузить вместе с другими. Это был бравый сержант, который для собственного удовольствия пришел поработать на сенокосе; и нельзя было отрицать, что в такое страдное время он своим добровольным трудом оказывал хозяйке фермы поистине рыцарскую услугу.

Едва только Батшеба вышла на луг, Трой тотчас же увидел ее; он воткнул вилы в землю и, подхватив свой стек, пошел к ней навстречу. Батшеба вспыхнула то ли от смущения, то ли от досады, но не опустила глаз и продолжала идти прямо на него.

ГЛАВА XXVI

СЦЕНА НА КРАЮ СКОШЕННОГО ЛУГА

- Ах, мисс Эвердин, - сказал сержант, прикладывая руку к козырьку. Как это так я не сообразил, что это вы, когда говорил с вами в тот вечер. А ведь если бы я только подумал, то должен бы догадаться, что "Королева Хлебной биржи" (правда - она ведь правда в любой час дня или ночи, а я только вчера в Кэстербридже слышал, что вас так называют!) - это вы, и не может быть никто иной. Я поспешил вам навстречу и приношу вам тысячу извинений за то, что, поддавшись своим чувствам, осмелился так откровенно выразить вам свое восхищение, не будучи с вами знаком. Но, правда, я в здешних краях не чужой, - я сержант Трой, как я вам уже говорил, на этих самых лугах я всегда, еще мальчишкой, помогал вашему дядюшке. И вот сегодня пришел поработать для вас.

- Полагаю, я должна поблагодарить вас за это, сержант Трой, - холодным тоном промолвила Королева Хлебной биржи.

Сержант явно обиделся и огорчился.

- Да нет, мисс Эвердин. Зачем же думать, что это уж так обязательно.

- Очень рада, что это не так.

- А почему, если не сочтете за дерзость, позвольте спросить?

- Потому что я не хочу быть вам обязанной ни в чем.

- Боюсь, что я так навредил себе своим языком, что теперь мне уже ничто не поможет, и я обречен вечно каяться. Подумать, в какое ужасное время мы живем, - что только не обрушивается на человека, который от чистого сердца осмелился сказать женщине, что она красива. Ведь это самое большее, что я посмел, - это вы не можете не признать, скромнее я не мог выразиться, в этом я сам признаюсь.

- Все это болтовня, без которой я отлично могла бы обойтись.

- Так, так. А по-моему, вы просто уклоняетесь от темы.

- Нет. Я только хочу сказать, что место, на котором вы стоите, для меня было бы гораздо приятнее без вас.

- А для меня ваши проклятья были бы приятнее поцелуев любой женщины в мире, поэтому я не сдвинусь с места.

Батшеба на секунду опешила. И в то же время она чувствовала, что не может обрезать его, ведь как-никак он действительно пришел помочь на сенокосе.

- Ну, хорошо, - продолжал Трой. - Я готов допустить, бывает похвала, которая граничит с дерзостью, и, может быть, в этом и есть моя вина. Но бывает обхожденье, которое явно несправедливо, и уж в этом, безусловно, повинны вы. Подумать только, простой, прямодушный человек, которого никогда не учили притворяться, высказал напрямик то, что он думает, и, может, у него вырвалось это нечаянно, а его за это карают, как нечестивца.

- Это совсем непохоже на наш с вами случай, - сказала Батшеба, поворачиваясь, чтобы уйти. - Я не позволяю незнакомым людям никакой развязности и бесцеремонности по отношению ко мне, даже если они восхваляют меня.

- А, так, значит, вас оскорбляет не самый факт, а, так сказать, форма выражения, - спокойно сказал он. - Ну что ж, мне остается с грустью удовлетвориться сознанием, что я сказал чистую правду, приятны или обидны показались вам мои слова. Или вы хотели бы, чтобы я, поглядев на вас, сказал бы своим знакомым, что вы дурнушка, чтобы вы при встрече с ними не боялись, что они будут глазеть на вас. Ну нет, я не способен так глупо оболгать красоту, и только затем, чтобы поощрить излишнюю скромность у такой единственной в своем роде женщины в Англии.

- Все это выдумки, то, что вы говорите, - невольно рассмеявшись его хитрой уловке, сказала Батшеба. - Вы просто на редкость изобретательны, сержант Трой. Почему вы не могли просто молча пойти своей дорогой в тот вечер - вот все, что я ставлю вам в вину.

- Потому что не мог. Половина удовольствия от любого ощущения состоит в том, что вам хочется тут же его высказать, я это и сделал. И то же самое было бы и в противном случае, - будь вы уродливой старухой, - наверно, у меня также вырвалось бы невольное восклицание.

- И давно вы страдаете такой чрезмерной впечатлительностью?

- О, с раннего детства, как только научился отличать красоту от уродства.

- Надо "полагать, что это чувство различия, о котором вы говорите, не ограничивается только внешностью, а распространяется и на душевные качества?

- Ну, о душе или религии, своей или чьей бы то ни было, я не берусь говорить. Хотя я, пожалуй, был бы неплохим христианином, если бы вы, красивые женщины, не сделали меня идолопоклонником.

Батшеба прошла вперед, чтобы скрыть невольную улыбку и предательские ямочки на щеках. Трой, помахивая стеком, двинулся за ней.

- Мисс Эвердин, вы прощаете меня?

- Не совсем.

- Почему?

- Вы говорите такие вещи...

- Я сказал, что вы красивы, и повторю это и сейчас, потому что... ну, боже ты мой, ведь это же правда. Провалиться мне на этом месте, клянусь вам чем хотите, я в жизни своей не видывал женщины красивей.

- Перестаньте, перестаньте. Я не желаю этого слушать, что это еще за клятвы! - вскричала Батшеба в полном смятении чувств.

Возмущение тем, что она слышит, боролось в ней с неудержимым желанием слушать еще и еще.

- А я опять повторяю, что вы самая обворожительная женщина. И что удивительного в том, что я так говорю? Ведь это же само собой очевидная истина. Вам просто не нравится, что я так бурно выразил свое мнение, мисс Эвердин, и, конечно, оно мало убедительно для вас, потому что ничего не значит в ваших глазах, но оно совершенно искренне, почему же вы не можете меня простить?

- Потому что... это... это неверно, - как-то очень по-женски прошептала она.

- Ну-ну, не знаю уж, что хуже, - грешить против третьей заповеди или против страшной девятой, как это делаете вы?

- Но мне кажется, это не совсем правильно, не такая уж я обворожительная, - уклончиво ответила она.

- Это вам кажется. Ну так позвольте мне, со всем уважением к вам, мисс Эвердин, сказать вам, что виной этому ваша излишняя скромность. Да не может быть, чтобы вам все этого не говорили, потому что все же это видят, другим-то вы можете поверить?

- Они так не говорят.

- Не могут не говорить.

- Во всяком случае, не говорят мне в лицо, как вы, - продолжала она, постепенно втягиваясь в разговор, который она сначала твердо намеревалась пресечь.

- Но вы знаете, что они так думают?

- Нет, то есть я слыхала, конечно, от Лидди, что обо мне говорят, но... - Она запнулась.

Сдалась... Вот что означал, в сущности, несмотря на всю его осторожность, этот наивный ответ, сдалась, сама того не подозревая, признала себя побежденной. И ничто не могло выразить это более красноречиво, чем ее беспомощная, неоконченная фраза. Легкомысленный сержант усмехнулся про себя, и, должно быть, дьявол тоже усмехнулся, высунувшись из преисподней, ибо в эту минуту решилась чья-то судьба. По лицу, по тону Батшебы можно было безошибочно сказать, что росток, который должен взломать фундамент, уже пустил корни в трещине: остальное было делом времени и естественного хода вещей.

- Вот когда правда вышла наружу! - воскликнул сержант. - Ну, как может быть, чтобы молодая леди, которой все кругом восхищаются, так-таки ничего об этом не знала. Ах, мисс Эвердин, уж вы простите мою откровенность, но ведь вы, в сущности, несчастье рода человеческого!