Улица Венеалме (СИ) - Иолич Ася

– Твоя улыбка очень кровожадная.

– Неужели? – спросила Аяна почти совсем не фальшиво, сбегая вниз по лесенке. – Да не может такого быть!

Ишке сидел на её коленях, сыто и довольно мурлыкая, и приподнимал свой большой подбородок, топорща усы, ласкаясь. Аяна чесала его шею, щёки, гладила по спине, пока он не плюхнулся, подставляя её пальцам коричневый мягкий живот, рядом с ней на кровать. Иллира стояла на пороге комнаты, с улыбкой глядя на них.

– Отъелся, хоть на человека стал похож. Смотри, ласковый какой.

– Иллира, ты подкармливаешь его?

– Кимо кормит. С руки.

– Кимат? – удивилась Аяна.

– Да. Ему нравится, он хохочет. Особенно когда тот ему ладошку лижет. Я сначала боялась, ты видела его клыки? Но он на Кимо ни разу не шипел. Верделл, помню, за хвост таскал кошку старую, которая у соседки по комнате прикормлена была, и та его кусала. Ох и ссорились мы из-за той кошки... Смотри, видишь? Он кота против шерсти гладит, и ничего.

– За тобой экипаж, – крикнул из лавки Садор.

Аяна схватила Кимата и стиснула его, потом так же обняла кота, отпустила его, недовольно дёргавшего шкурой, и встала.

– Ещё пара недель, и я сама его буду кормить. Ты не представляешь, как я этого жду!

29. Просто будь счастлива

– Что с твоими волосами? – ужаснулась Гелиэр, глядя, как Аяна расплетает косу и расчёсывается.

– Ты только заметила? Они такие уже полторы недели.

– Тебе не жалко было?

– Отрастут. Знаешь, как голове легко?

– Дэска Оринда говорила, что это одно из главных украшений женщины...

– Дэска Оринда много чего говорила. Волосы – это просто волосы. Хотя, знаешь, в степи мне сказали, что если постричься, пока носишь дитя, то это укорачивает ему жизнь и осложняет роды.

– Аяна... ты...

– Ты что! – воскликнула Аяна с лёгким ужасом. – Нет!

Гелиэр расширила глаза.

– Тебя ужаснула мысль о том, что ты можешь понести ещё одно дитя без бумаг... Или это действительно так страшно?!

Аяна погрызла губу, придерживая её пальцем, потом куснула ноготь, но одёрнула себя. Какой смысл скрывать? Гелиэр рано или поздно это предстоит.

– Вообще, в этом есть приятные стороны. Твои волосы, которые главное украшение, станут ещё гуще и более блестящими.

Она задумалась.

– И? – спросила Гелиэр.

– Что "и"?

– Ты сказала "стороны". Волосы – это одна сторона.

– Я не могу больше ничего вспомнить. Прости. Но это не так страшно, – быстро добавила она, глядя на отчаяние на лице киры Атар. – Неприятно только последние недели, когда кажется, что у тебя внутри кит.

– Я не хочу кита, – неуверенно сказала Гелиэр. – Я хочу плавать в бухте.

– Вот и плавай. Это полезно. И киту, и тебе.

– Вообще-то нет. Говорят, нужно беречься. Стараться не покидать комнат, иначе можно навредить ребёнку, и он может родиться... нездоровым.

– Посмотри на меня, – сказала Аяна, весело наморщившись. – Я провела весь срок в дороге, в седле. Видела бы ты Кимата! Он не просто здоровый. Он здоровенный! Правда, один раз я всё же перенапряглась. После того случая в постоялом дворе... С тех пор я береглась. Ну, сейчас я понимаю, что, конечно, это всё равно было слишком, но я тогда стремилась к Конде. Только после рождения Кимата я осознала, что вела себя неосмотрительно. Я тряслась на телеге по дорогам Фадо и спала на земле. Только Верделл согревал меня своей тощей спиной.

– Вы спали рядом?

– Не делай такие глаза, Гели! Он мой друг. Ты тоже спала со мной на одной кровати, не помнишь? Это то же самое. Он стал мне как брат. Я мечтаю, чтобы он вернулся и увидел Кимата. Он был рядом с первого дня моего срока до последнего. Но он скоро вернётся. Я очень этого жду. Я с такой радостью стисну его в объятиях!

Аяна схватила себя за плечи и зажмурилась, стискивая руки, потом вздохнула печально и села на краешек кресла.

– Его женили ради того, чтобы он вернулся. Нужно было поручительство двух родов, а у нас был лишь один.

– Ты не говорила.

– Да. Я стараюсь не думать об этом. Конда сказал, этот брак заочный, и жену его мы не увидим. Но есть опасения, что ему откажут в разводе, потому что та женщина с изъяном.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Одноногая?

Аяна ошарашенно подняла на неё глаза.

– Одноногая? – переспросила она.

– Да... Как внучка крейта. Она родилась с одной ножкой, бедняжка.

От ужаса у Аяны по коже пробежали мурашки.

– Ох, храни меня духи... Несчастная! Внучка крейта?

– Да. Её выдали замуж, когда ей было пять. Ну, заключили договор. Через три года её передадут в род мужа.

Аяна содрогнулась, потом сморщилась, потирая рукава, под которыми неприятно топорщились волоски на руках. Каково понимать, что на тебе женятся только из-за родословной? Она вспомнила Конду и его слова про придаток к родовому имени. Да уж...

– Да уж! – сказала она, прогоняя ещё одну волну мурашек. – Слушай, это ужасно. Я надеюсь, что у неё ничего такого, и она найдёт своё счастье после того, как мы выплатим за неё выкуп и откуп за этот развод. В конце концов, не все смотрят лишь на внешнее. Некоторые видят ещё и то, что глубже. Тем более, она вроде как с юга.

– Как моя бабушка, – сказала Гелиэр. – Она была просто красавицей.

– Да уж кто бы говорил, – состроила Аяна гримасу. – Твои глаза – как залив в ясный день, когда солнце ласково гладит его тёплой ладонью по мелкой блестящей ряби на чистой воде. Интересно, какими будут ваши с Миратом дети?

– А на кого похож твой сын? – спросила Гелиэр, но тут же спохватилась, увидев, как Аяна печально прикусила губу.

– Он вернётся сегодня или завтра, Гели. Всё хорошо. Видишь, я даже не поддалась этой тревоге ожидания. Кимат похож на него так, что не узнать невозможно. Только брови у него, говорят, мои.

– Ох...

– Ты что это такое сейчас имеешь в виду? – возмутилась Аяна. – Это что это за "Ох"?

– Вот это, – тихо прошептала Гелиэр, смуглым пальчиком робко показывая на её лицо. – Вот оно, опять. Если у него глаза этого твоего безумного кира и такие вот брови, то... Аяна, ты что, плачешь?

Аяна тряслась, закрыв руками лицо, потом наконец успокоилась и села, вытирая выступившие от смеха слёзы.

– Единственное в нём, на что можно было бы сказать "Ох!", – это его неуёмная бодрость и та громкость, с которой он выражает несогласие, когда его отрывают от игры, что его увлекает. Когда-нибудь ты увидишь его, Гели. А я хотела бы посмотреть на твоих детей. Давай пообещаем поддерживать наше общение, хорошо? Я не знаю, как сложится дальше моя жизнь, но мне бы этого хотелось.

– Мне тоже. Мы с тобой всего четыре месяца, но ты изменила мою жизнь.

– Не я, а мы с Кондой. Без него ничего бы не получилось.

– Я помню. Аяна, я не знаю, как буду тут без тебя. Ты уходишь послезавтра, и я останусь тут с Юталлой.

– И Ридой.

– Да... Ты знаешь, я гуляю с ними в саду, пока тебя нет. Только в последние дни Айлери стала поживее, а то такую тоску на меня навевала... Она как... как...

– Я понимаю тебя, Гели, – вздохнула Аяна. – Прекрасно понимаю. Она красивая, как цветок, и изящная, и танцует, но мне тоже невыносимо рядом с ней. Она вроде не говорит ничего такого, но каждым словом будто укоряет за то, что я не соответствую здешним нормам морали.

– Но ты правда... Прости. Я не хочу тебя обидеть. Когда ты молчишь и смотришь вниз, опустив и сложив руки, то может показаться, что ты отсюда, из Арная, родом, и что ты действительно капойо Аяна. Но стоит тебе пошевелиться или начать говорить, как всё это развеивается.

– Если бы я стояла, сложив руки и просто наблюдая, что несёт мимо течение реки, я не знаю, что бы со мной было сейчас.

– И со мной. Как мне отблагодарить тебя?

– Просто будь счастлива, Гели, – сказала Аяна, обнимая её. – Просто будь счастлива и постарайся передать это счастье ещё кому-нибудь, хорошо?

Дождь шуршал за окном, оставляя тёмные пятнышки на жёлтой штукатурке, и Аяна представляла, как маленькие хрупкие иррео залезают глубже в трещины, складывая свои переливчатые крылышки, прячась от ночной прохлады, неизбежно приближавшейся по мере того, как на улице темнело. Она слышала, как за стеной грузно опускается на скрипучую кровать Вилмета, как по коридору ходят, переговариваясь, девушки, собравшиеся спать, и вдыхала запахи мокрой земли и штукатурки, почти такие же, какие она ощущала когда-то в родной долине, лишь чуть-чуть иные.