Благословенный (СИ) - Коллингвуд Виктор

Итак, я написал Кваренги с просьбой сообщить день и время, когда мы могли бы встретится. Записку отправил через Протасова, который из моего воспитателя плавно превращался в секретаря. Тот ответил очень любезно, что для меня всегда свободен; впрочем, на улице уже выпал первый снег, строительные работы завершались, а отделочные ещё не были начаты, так что, именно сейчас архитектор имел чуть менее дел, чем всегда. Осталось договориться с Кулибиным. Итак, на следующий буквально день, сразу после фриштыка я разговаривал сразу с двумя живыми легендами одновременно.

Джакомо выслушал меня внимательно, с сосредоточенным взглядом качая головой.

— Каков будет вес сиих труб? — спросил он меня по-французски.

— Трубы надобно свернуть из самого тонкого листа, какой только можно сыскать, — ответил ему я. — Тяжелым будет только вентилятор, да и то, больше, от веса солдат, которые будут его вращать!

— А как вывести отдушины в зал?

— В потолке придётся проделать отверстия.

— Но, это же будут дыры в отделке, а там росписи!

— Отверстия надобно затянуть нарядною сеткой.

— Я должен посмотреть, как это будет!

Мы пошли по залам, искать, сколько и где будут сделаны отверстия. В каждом зале их должно было быть несколько: одни для притока свежего воздуха, другие для удаления душного, и находиться они должны были в отдалении друг от друга, чтобы уличный воздух шел на освежение зала, а не затягивался сразу же в вытяжки. К тому же, надо было расставить отверстия так, чтобы они не очень бросались в глаза, что было непросто — потолки в залах были с лепниною, и, чаще всего, расписные. Нельзя было допустить, чтобы решетка, пусть даже декоративная, вылезла на голове какого-нибудь купидона! К тому же надо учесть прохождение потолочных балок; в общем, дело это оказалось не так просто. В итоге Гваренги и Кулибин полезли на чердак, мне же, для безопасности, настрого это запретили — и я поневоле остался внизу. В общем, самодержавие сегодня было жёстко посрамлено.

Они лазили там до вечера; наконец, спустились, страшно замёрзшие, засыпанные паутиной и пылью.

— Вы прямо себя не бережёте! — мягко пожурил я их.

— Чего не сделаешь ради синьора заказника! — с юмором ответил архитектор, отряхивая пыль с канифасовых кюлот, видимо, специально рассчитанных на лазанье по стройкам.

— Ну уж нет, вы от меня ни заказа не получите, даю честное благородное слово!

— Отчего же? — поразился итальянец.

— Вы скоро всю Россию разорите. Куда не плюнь — везде леса и стройки! В Петербурге скоро яблоку негде будет упасть от этих ваших дворцов!

Посмеявшись, Кваренги с Кулибиным отправились по домам — один рисовать схему, второй — считать сечения воздуховодов и проект вентиляционного устройства.

На большой прием 24 ноября, конечно же, мы не успели. Впрочем, императрица очень любила праздники — и балы, и куртаги, и маскарады, и прочие развлечения выдумываемые как ею самою, так и гофмейстером Нарышкиным. 30 ноября назначен был праздник Андреевских кавалеров — день, когда чествуют всех, награждённых этим орденом. В этом году он прошёл без участия императрицы — она как раз заболела. Затем, в честь моего дня рождения, 12 декабря, был устроен «детский маскарад» для избранных особ. Ну а, кроме того, в Зимнем дворце Императорские балы являлись каждую неделю: по средам проводили «куртаг», то есть приём, а в пятницу — маскарад в Эрмитаже, считавшийся «публичным» — туда по билетам пускались и не принадлежавшие ко двору петербуржцы, в том числе даже и из купцов.

Но, если вы подумаете, что другие дни были свободны от праздников, то жестоко ошибётесь. По четвергам и воскресеньям проводились «эрмитажные собрания», проходившие в оранжерее зимнего сада, а в оставшиеся дни были театральные представления и балет! Конвейер развлечений работал практически без перерывов!

Всё это сильно мешало работам: ведь надо было проделать отверстия в потолке зала, и укрыть их декоративными решетками. Впрочем, мне удалось договориться со шталмейстером, чтобы часть балов и маскарадов на время проведения работ перенесли в другие залы.

После Рождества, с окончанием Филиппова поста, предстояли новогодние праздники, особенно многолюдные, и к тому времени всё должно уже быть готовым. Трубы из кровельного железа все были готовы и установлены; под начальством Кулибина смонтированы вентиляторы с лопастями из липовой планки. К моему удивлению, Иван Петрович даже оснастил их шариковыми подшипниками! Запаздывали только декоративные решётки — придворный ювелир Иван Лазарев был страшно занят русско-турецкою войною. Сам по рождению армянин, с истинной фамилиею Лазарян, он всячески хлопотал через посредство Потёмкина добиться облегчения для своих соотечественников, которым под властью Порты становилось всё тяжелее и тяжелее. В общем, с решётками вышла задержка, и пришлось делать их бронзовые, безо всякой позолоты.

Тем не менее, хотя бы один, Гербовый зал, к новогоднему балу удалось оснастить вентиляцией. Доделывалось всё, как обычно, в последний момент — рабочие домазывали алебастр вокруг решеток и разбирали леса, когда слуги уже расставляли свечи в огромные люстры.

С некоторым волнением ждал я начала праздника. Конечно, мы успели опробовать вентиляцию еще в процессе строительства, но толку от этого было мало. Вроде бы дует, вроде бы вытягивает, а вот насколько хорошо — неизвестно; без тысяч зажжённых свечей и сотен танцующих людей понять, достаточна ли мощность вентиляторов и толщина воздуховодов, понять это было затруднительно.

Наконец, настал день новогоднего бала. Уже с 11 часов вся площадь вокруг дворца уже была напружена каретами и другими экипажами, число которых ежеминутно умножалось. Начиная с многочисленных запряженных шестернею карет, и кончая одноконным экипажем, так называемыми дрожками, все едущие стараются обогнать друг друга, чтобы поспеть получить место для своего экипажа. Недостаток парковочных мест в это время ощущался сильнее, чем в московских дворах 21-го века!

В окно мы с Костиком наблюдали, как съезжаются гости. У крыльца в это время стоял руководивший трафиком дежурный офицер, поторапливающий приезжих. Как скоро какой‑нибудь экипаж достигает дворцового подъезда, сидящие в нем поспешно покидают его, чтоб не вышло задержки от вновь прибывающих. Толпы приезжих шарахаются по лестницам, не зная, куда им идти — многие отказываются тут в первый раз. Наконец, с помощью пажей и лакеев, расставленных во всех дверях, гости оказываются освобождены от шуб и выстроены в зале, где предстоят танцы. Слуги торопливо зажигают пальником* (длинная палка с разожжённым трутом — прим.) свечи — делается это в последний момент, дабы они ранее времени не прогорели, и не нагревали зря залу.

Императрица на балу появлялась всегда не одна, а со свитою, — впереди шли лакеи, расчищавшие проход через толпу, далее императрица в сопровождении гофмаршала Нарышкина, фрейлины Протасовой, фаворита, и иных сопровождающих лиц, в число которых нередко входили и мы с Костей. В этот раз, однако, я отговорился хлопотами с вентиляцией, и наблюдал всё сверху, с галереи. Здесь же был и Иван Петрович, скромно прятавшийся за колонною.

Зала быстро наполнялась гостями, которые, почти совсем непринужденно, прохаживались, стояли, или сидели на мягких, расставленных вдоль стен стульях, и оживлённо друг с другом разговаривали. Императрица, как это обычно бывает с дамами и важными особами, задерживается: разряженный Нарышкин, волнуясь, всё чаще подсматривает в тонюсенькую щелочку в дверь; вот, наконец, лицо его меняется, он торопливо отскакивает в сторону и тут же машет платком музыкантам на дальнем конце галереи.

Одним разом пажи настежь распахивают огромные, золотою резьбою украшенные двустворчатые двери; оркестр гремит, заиграв торжественную, шумную увертюру с трубами и литаврами.

В дверях появляется Екатерина в бальном платье и в многочисленных украшениях; наряд её блистает бриллиантами. За нею — статс-дамы, носящие на шее портрет императрицы, и фрейлины, чьи платья украшены особыми бриллиантовыми заколками, называемыми «фрейлинский шифр». Среди них непременная Анна Степановна Протасова, первая статс-дама, — она, как я понял, выполняла обязанности «некрасивой подруги» Екатерины. Мужскую часть свиты из камер-юнкеров (помоложе) и камергеров (постарше) возглавлял фаворит Александр Мамонов, вечно разряженный, как павлин. Слонявшиеся ранее по зале гости составили тотчас «проход» — как будто бы коридор, по которому императрица со свитою и прошла в середину залы, под блеск великолепных бриллиантов и неописуемо прекрасных дамских нарядов.