А жизнь одна... - Иван Папуловский

Белые ночи кончились, разъехались по районам и городам многочисленные гости — участники очередного, как всегда красочного и веселого, Праздника песни.

Айме проснулась среди ночи от неясного беспокойства. Привычным движением включила бра над головой, взглянула на часы, стоявшие на темном полированном комоде: без четверти три. С сожалением, не поворачивая головы, ощутила пустоту на мужниной половине широкой двуспальной кровати. И услышала слабый голос ребенка — за окном пятиэтажного панельного дома. Что-то вроде «ма-а» или просто «а-а», но столько тоски почудилось молодой женщине в этом ребячьем крике, что она уже не могла заснуть и долго лежала при свете бра, боясь пошевелиться, пропустить новые звуки детской тревоги.

Почему-то сразу вспомнился четырехлетний сынишка Лайне Жимкус. В последний раз видела его на Певческом поле с гирляндой разноцветных воздушных шариков. В толпе мать не боялась отпустить мальчика от себя, а он, зачарованный необычным зрелищем, убегал к самой эстраде и смотрел на седовласого дирижера, управляющего пением многотысячного хора. Взмахнет серебряной палочкой — люди поют, а то вдруг сделает какой-то знак — и хор умолкает на самой высокой ноте…

Мама впервые взяла мальчугана на такой большой праздник, а то почти каждый выходной запирала одного в квартире и уходила надолго. Только в дни, когда возвращался из рейса папа — ласковый, с теплыми добрыми руками, мама даже с работы отпрашивалась — никуда не уходила из дому. Это были самые счастливые дни в жизни маленького Антса!

Говорили, что Лайне погуливает без мужа, но Айме как-то не верила слухам. Мало ли что говорят про жен моряков, на долгие месяцы остающихся без мужской опоры и тепла. Айме сама все это отлично знает, никого спрашивать не надо. Ведь ее Эрвин, окончив судоводительский факультет в зрелом уже возрасте, тоже часто уходил в Африку или еще дальше на долгие месяцы, а дни и ночи на берегу для них обоих были столь коротки…

«Уходил»… Теперь уже не уходит — после дикой истории в западноевропейском порту. Закрыли ему визу, уволили из пароходства. Несправедливо, явно для перестраховки, и сей прискорбный факт сбил ее Морехода с привычного фарватера, жизнь с ним вскоре стала невыносимой.

Далекий крик ребенка опять насторожил молодую женщину. Не из многодетной ли семьи, что поселилась в угловой квартире на первом этаже, кто-то не спит? Восемь детей в той семье, и только трое старших ходят в школу. Муж работает фрезеровщиком на заводе, жена — та еле успевает управиться по дому, а ребятишки такие дружные, крепкие, веселые. Два пятилетних мальчугана — близнецы. Что за прелесть эти парни! Почти в любую погоду целыми днями они на улице или во дворе, что-то, пыхтя, переносят с места на место, строят, босиком шлепают по лужам и, кажется, никогда не простужаются. Ничем не болеют. Сколько энергии, сколько деловитости в этих двух маленьких человечках. Семье, наверное, материально живется нелегко, большую хорошую квартиру получили только год назад, а ни ссор в этой семье, ни зависти у ребятишек к маменьким сынкам, получающим дорогие подарки… Да и жена с мужем всем своим видом словно говорят иным сердобольным соседям: «Все в порядке, друзья! Вот подрастут наши богатыри — еще не так заживем!»

И заживут, им можно верить.

А чего не хватало Айме с Эрвином? Как хорошо начинали они свою жизнь — в комнате общежития, не обремененные ни вещами, ни мировыми заботами. Теперь появилось все — и что-то безвозвратно ушло из жизни, надломился какой-то очень важный стержень.

Конечно, Айме понимает, какую жестокую обиду, даже оскорбление нанесли ее мужу этой проклятой историей. Она полностью разделяла его чувства. Но нельзя же топить обиду в водке, так опускаться. А если б у них была куча детей? Повлияло бы это на поведение Эрвина?..

Внизу, за окном, раздались громкие голоса. Кто-то куда-то бежал, тяжело топая сапогами. Уж не Эрвин ли объявился?

Айме, на ходу накинув на плечи легкий халатик, подскочила к окну, слегка отдернув тяжелую занавеску. На улице еще было темно, несколько тусклых фонарей освещали только себя… Но вот проехала «скорая помощь» — значит, в чьем-то доме беда. У женщины сжалось сердце. Опять вспомнила маленького Антса Жимкуса. Как завороженно смотрел он наивными голубыми глазенками на дядю-дирижера, даже наклонив набок светлую головку, а потом быстро бежал к первому ряду, где сидела мама, и что-то рассказывал ей, захлебываясь от восторга. Ярко одетая брюнетка с густо накрашенными полными губами и голубыми, как у сына, глазами, Лайне покровительственно притягивала Антса к себе и, как казалось со стороны, явно позировала перед толпой молодых ребят, сгрудившихся позади нее. Вот она какая красивая и внимательная молодая мама!..

Утром, не выспавшись, Айме спустилась вниз и на площадке первого этажа встретила соседку — полную, страдающую одышкой Мари.

— Слышала? — громко спросила Мари. Она всегда говорила громко, потому что работала в ткацком цехе и к сорока восьми годам стала жаловаться на уши.

— «Скорую помощь» видела…

— Вот-вот, была «скорая». Да не скоро пришла. Врачи сказали, что два перелома у мальчика — ручка и ножка.

Айме почувствовала, как будто что-то оборвалось в груди.

— С Антсом беда?

— С ним, бедняжкой. Проснулся ночью — мамы нет, на вечеринке у приятельницы задержалась. Парень как-то сумел открыть дверь на балкон…

Сердце у Айме уже ныло от дурного предчувствия, губы пересохли.

— С третьего этажа? — прошептала она.

— С третьего. Хоть жив остался. А если бы выше жили?

Страшное известие потрясло впечатлительную душу Айме. «Жив, жив остался!..» — часто повторяла она про себя. И представляла хрупкие ручку и ножку ребенка, сломанные при падении, и прямо-таки на себе ощущала невыносимую боль, которую должен был испытать несчастный малыш.

Лайне она увидела на другой день возле ее подъезда. Уже не столь яркую и накрашенную, но зареванную и несчастную. Почему-то Айме не почувствовала жалости к этой обычно гордой, даже надменной женщине. И прошла мимо, не поздоровавшись.

Надолго запомнилась Айме та страшная летняя ночь, тяжелые облака, закрывавшие небо. Долго еще тревожил и будил ее далекий крик ребенка. И жалела она, что это не ее ребенок — уж она-то уберегла бы свое дитя. И Эрвин стал бы другим. Не пришлось бы закрыть перед ним дверь, когда он две недели назад поздней ночью возник грязный и пьяный.

— Уйди! — жестко сказала Айме. — Ты не человек больше, я не люблю тебя!

Она искала еще более хлесткие, обидные слова, но он не дослушал, он, оскорбленный и не раскаявшийся, молча развернулся на сто восемьдесят градусов, тяжело пошел вниз по лестнице…

2.

Эрвин сидел в «Норде» пятый час. Он не заметил, когда за окном ясный августовский день сменился прохладным и темным вечером, когда в зале включили большой свет. Он сидел за маленьким столиком возле окна. Вначале один (собственно, почти один во всем ресторане!), потом вдвоем с каким-то бритоголовым толстяком, похожим на мясника, затем с кем-то еще, чей образ совершенно не удержался в памяти. А сейчас перед ним сидела улыбчивая молодая чета — он и она.

На ней было ярко-вишневое вечернее платье с глубоким прямоугольным вырезом на груди. Пожалуй, Эрвин вначале заметил этот вырез, затем его внимание привлекли огромные, под жемчуг, бусы, свисавшие на грудь, потом, через долгий промежуток времени он взглянул девушке в лицо. И задохнулся от изумления: обладательница бус, как две капли воды, походила на его жену!.. Светло-русые, вьющиеся волосы, красиво спадавшие на плечи, полные щеки с ямочками, тонкие влажные губы и большие черные глаза — тоже немного удивленные, грустные, проникающие в сердце…

Левая рука Эрвина медленно и судорожно поползла по краю стола и замерла на полпути к пустому графину. Под синевато-белой морщинистой кожей, как жгуты, вздулись толстые вены. Заиграла музыка, и никто не услышал, как скрипнули его прокуренные, но еще крепкие зубы. Сосед по столику увел девушку на танец.

Айме… Он помнил о ней постоянно, в каком бы состоянии ни находился. Уютная, теплая, добрая. Да, именно добрая, хотя и выгнала его жестоко, безоговорочно, навсегда! Сейчас она, наверное, вернулась из своей библиотеки, надела цветастый халатик и мягкие, удобные домашние туфли, которые он, Эрвин, привез для нее с Канарских островов. Что она делает? Пишет письма родным, убирает квартиру, закручивает волосы? У нее всегда есть дело. А может быть… Столько приходилось слышать о скучающих женах моряков!..

Танец кончился, молодая пара вернулась к столику. Парень — высокий, голубоглазый, добродушный. На самом кончике носа крупная коричневая бородавка. «Носорог», — подумал Эрвин со злостью. Ему было обидно, что с девушкой, так похожей на его жену, сидит и по-хозяйски обращается другой.