«Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го (часть 2) [СИ] - Виктор Побережных

Через десять минут, все присутствовавшие на совещании уже сидели на мягких, обитых синей тканью креслах, и смотрели на другой мир.

Сначала на экране появилась бетонная стена, перед которой, с левой стороны были установлены три кинокамеры, правой стороной к зрителям. Две полностью попадали в кадр, а третья только частично. Хорошо были видны люди, сосредоточенно управляющие ими, а затем… Как показалось зрителям, по серой, неокрашенной поверхности стены пробежала какая-то рябь, сменившаяся мельтешением серо-белых пятен, а затем, как-то разом появилось словно бы окно, без чётких формы и границ. Всё какое-то искривлённое, постоянно меняющееся, но ни разу не принявшее каких-либо правильных форм и определённого размера. Оно то сжималось почти в точку, то становилось огромным, захватывающим даже часть пола и потолка. Эта постоянная изменчивость вызывала неприятную резь в глазах и головную боль. Но все сидящие в зале, включая самого Лаврентия Павловича, заворожённо смотрели на экран, не обращая внимания на такую мелочь как головную боль. В мгновения, когда "прокол" становился достаточно большим, с той стороны была видна ночная улица незнакомого города, вся залитая огнями от светящихся вывесок на непривычных домах, казалось целиком состоящих из стекла и огней и бесконечный поток ярких, сверкающих автомобилей непривычных, округло-хищных форм. Люди, стоящие у камер не сразу обнаружили происходящее, а заметив, в шоке уставились на стену, забыв о своей аппаратуре. Тем временем "окно" стало менять свои размеры и форму всё быстрее и быстрее, а потом словно схлопнулось, но перед этим зрители успели заметить пламя, метнувшееся в сторону неизвестной улицы. Одновременно с этим, рухнули на пол ошарашенные операторы. Причём складывалось полное впечатление того, что из людей выдернули какой-то внутренний стержень, превратив их в куклы-марионетки, у которых кто-то обрезал нити. Ещё несколько минут камера бесстрастно фиксировала стену, кинокамеры и лежащих людей, а затем плёнка закончилась.

Берия смотрел на белый экран и, с каким-то его самого удивляющим спокойствием, прокручивал в голове просмотренные кадры. Что удивило его больше всего, это тишина происходящего там, в погибшей лаборатории. Не было криков, каких-либо переговоров, только гудение приборов, располагавшихся правее и не попавших поэтому в кадр, стрёкот кинокамер и шум чужого мира, пробивавшегося через ЧТО?

Прав майор. Пока эта плёнка ничего не объясняет. Скорее новые вопросы создаёт. И то, что в первую очередь проявляли плёнку, направленную на приборы, учёных, (мать их!) и место ожидаемого пробоя, тоже прав. Интересно, а что это за улица была на экране?

— Товарищ Муравьёв? А чем сейчас занят товарищ Максимов?

— Работает с показаниями приборов, товарищ народный комиссар, — как-то заторможено, не отводя взгляда от экрана, ответил начальник проекта. (Бывший начальник! Мысленно решил нарком).

— Сюда его. Срочно! — и Лаврентий Павлович снова окунулся в размышления, не обращая никакого внимания на перешёптывания сидящих в зале. Минут через десять в зал вошёл немного напряжённый Максимов

— Товарищ Максимов! Присаживайтесь рядом, — Берия похлопал по соседнему сиденью. — Давайте посмотрим интересный фильм. Хочется ваше мнение услышать. Включайте аппарат!

В этот раз Лаврентий Павлович не столько смотрел на экран, сколько наблюдал за лицом "попаданца". Когда зажёгся свет, Берия повернулся к нему.

— Ну? Что скажете?

— Лаврентий Павлович, я конечно могу ошибаться, но мне кажется, что это Америка, США, — Максимов как-то виновато улыбнулся, — и скорее всего, Нью-Йорк.

— Почему вы так решили? — наркому было искренне интересно.

— А можно снова включить и остановить на определённом месте?

— Конечно, товарищ Максимов. Выполняйте, товарищи.

На этот раз свет даже не выключали и, похоже, механик прокручивал плёнку вручную. В какой-то момент Максимов уверенно скомандовал:

— Стоп! — Подойдя к экрану он повернулся к Берии. — Товарищ нарком, можно свет выключить? Так лучше видно будет.

Через мгновение, уже на ярком пятне застывшего изображения он пояснял.

— Сам я в Штатах не бывал, но благодаря телевидению, фильмам и фотографиям много видел кадров американских городов. Именно на улицу американского города это походит больше всего. Характерные здания, рекламные огни и автомобили. Хотя такие можно увидеть в любой стране мира. Но два момента позволяют мне, теперь уже уверенно, утверждать – это именно США, и именно Нью-Йорк! Первое – это попавший в кадр полицейский автомобиль. Видите? Недостаточно чётко, но заметны буквы NY. Это аббревиатура именно нью-йоркской полиции. Поверьте, много раз доводилось видеть подобное и в кинофильмах, и в телепередачах. Второе – вот этот жёлтый автомобиль. Это нью-йоркское такси. Автомобиль с характерной расцветкой и рекламной надстройкой на крыше. Тоже очень знакомое мне зрелище из фильмов и телевидения.

— Интересно. Очень интересно! Товарищ Максимов, большое вам спасибо за оказанную помощь! Вы можете идти и продолжать свою работу. — Дождавшись, пока Максимов покинет зал, Лаврентий Павлович повернулся к Муравьёву. — Не правда ли, товарищ Муравьёв, очень интересная информация? Или… гражданин Муравьёв? Ведь именно вы ответственны за настройки, с которыми работала группа Самойлова? Да не нужно так реагировать – разберёмся! Абросимов! Головой отвечаешь за здоровье гражданина Муравьёва!

Голоса. То приближающиеся, то отдалённые, но одинаково неразборчивые, невнятное бурчание, словно звучащее через спутниковый телефон, с таким же характерным повтором-эхом. Какой нафиг телефон? Я же… А где я? И почему так трудно дышать? И темно. А-а-а, это глаза закрыты! Чёрт! Как же тяжело они открываются! Ещё чуть- чуть, ещё капельку, ну… О, свет! Что-то белое, а рядом? Тут же накрыла дурнота и БОЛЬ, пронзившая всё тело, белое перед глазами закрутилось, превращаясь в кроваво-чёрное, а потом наступила избавляющая от страданий темнота несущая покой.

— Как он? — какой знакомый голос.

— Без изменений, товарищ генерал. Швы сняли ещё две недели…

— Е-е-е… а-а-а-а?

— Очнулся!!! Тащ генерал! Покиньте палату! Сестра, быстро сюда! Да мне плевать кто вы! У себя командуйте! Вон, я сказал!!!

Опять перед глазами появилось белое пятно, которое сменилось худым, костистым лицом какого-то мужика в белой шапочке.

— Вы меня видите? Слышите меня?

— В-в-в…

— Не пытайтесь говорить, просто моргните глазами: два раза – да, один – нет. Поняли? О, чудесно, чудесно!

Ага. Тебе чудесно, а у меня каждое веко по килограмму весит! И зачем так кричать? В голову будто гвозди каждым словом забивают! И дышать тяжело, и двигаться не могу! Да что со мной такое, вашу мать?! Я же выехал из Ейска, потом… потом…

Перед глазами появилось грязное лицо какого-то оскалившегося мужика, с текущей изо рта кровью, и из-за этого похожего на вампира из дешёвых фильмов. Сдвоенный удар в грудь, вспышка и темнота… так это что, меня тот мудак, за которым мы гнались, поимел? Так что ли? А я в госпитале, получается?! Мать моя женщина! Да меня же родные начальники со всем моим навозом схрумкают, и не поморщатся даже! Опять ведь про свиней и грязь заговорят и про безответственность! Лучше бы насмерть! Похоже, что это не так страшно, как очнуться в госпитале с ожиданием дюлей. О, лицо сменилось. На знакомое. Мартынов.

— Не притворяйся, доктор сказал, что ты всё видишь, слышишь и понимаешь. Что же ты наделал, гад, а? Твое счастье, что меня опять выгоняют, я бы… Ну ничего, Андрей! Ничего! Раз очнулся, значит на поправку пошёл. Я с тобой потом, более плотно и продуктивно пообщаюсь!

Точно! Лучше бы я помер!!!

— Представляешь? Этот чудак мне заявляет, что мы плохо воюем! Каково? — Смирнов так взмахнул руками, что его костыль отлетел далеко в сторону. Сергей Смирнов, капитан, лётчик-бомбардировщик, рассказывал нам, как ему довелось общаться с английским коллегой, сбитым над Северным морем и спасённым нашими моряками. Потом, уже в Мурманске, тот и поспорил со Смирновым о том, кто умеет воевать а кто нет. Сам Смирнов попал в госпиталь уже в Москве. Вызвали в Главное Управление ВВС, а самолёт прямо на аэродроме грохнулся. Вот он теперь и летает по всему госпиталю, с костылём. Уже успел достать не только медперсонал, но и половину выздоравливающих, в том числе и меня. До того неугомонный характер у летуна, что просто кошмар! С такой энергией не бомбардировщиком управлять, а истребителем. Причём танков! Он своей беготнёй любому танкисту голову закружит, а уж если ещё и заговорит с ними…

— Нет, представляете, мужики? Мы уже к Варшаве подходим, румын из войны выкинули, венгров почти расфигачили, а всё воевать не умеем!

— А кто, по его мнению, умеет? — спросил Аслан Дзасохов, тоже капитан, только артиллерист. Невысокий, худощавый, подвижный словно ртуть, осетин, составлял хорошую пару летуну. Пара таких подчинённых, это кошмар любого руководителя. А два выздоравливающих офицера, вечная головная боль врачей госпиталя. Но мне нравилось общаться именно с этими парнями, сам не знаю почему. С начала июня, когда – наконец-то! — я начал ходить, эти парни меня то доводили до белого каления, то наоборот – заставляли успокоится и прийти в себя. Особенно, когда Мартынов рассказал о происшествии в Свердловске. Целая группа погибла пытаясь открыть проход в мой мир. Тогда разом погибли 19 человек, а почему, так и не выяснили. Из размышлений меня вывел Аслан, толкнув в плечо.