Путинбург - Дмитрий Николаевич Запольский

районе героин, Саша Крупица, авторитет, крышующий все хлебокомбинаты города. И Боря занял у него деньжат, которых у Крупы было как махорки у дурика, закрыл на хрен гостиницу и затеял ремонт.

Вскоре вместо ресторана появился ночной клуб «Релакс» с блек-джеком и остальным. Изредка Боря проводил там угарные дискотеки с дымом и дыц-дыц[303]. Колеса с зайчиками[304] продавали прямо в баре. Но в остальное время посетителей не было. Порция виски стоила пятьдесят баксов. Я спрашивал Иванова:

— Зачем так дорого? Ведь никто не ходит, бедолага Нагиев с женой каждый вечер программы ведут в пустом зале!

— Хня, — отвечал Боря. — Пара друзей зайдет за вечер, купят по шоту[305], телок угостят. Глядишь, и на зарплату персоналу наскребем. А на фига нам тут толпы-шмолпы? Только ковры загадят!

У Бори интересная была бизнес-модель, своеобразная. Оборот героина и экстази приносил куда больше. В течение месяца Боря обошел все оборонные НИИ в районе и договорился, что вся обналичка — через него, вся аренда складов — через него, все кооперативы платят ему. Некоторые объекты он просто забрал с первого наезда, некоторые не сразу, но тоже забрал. В Политехническом институте открыл лесопилку и камнедробилку. Лесопилка приносила много, а камнедробилку Боря показывал сомневающимся.

— Знаешь, дорогой, какого цвета человек внутри? Думаешь, красного? Розового? Нет, ошибаешься. Серого. Как асфальт. Вот когда мы сюда, — Боб показывал пальцем на камнедробилку, — засовываем человека, отсюда, — Боб тыкал в лоток, откуда высыпается щебенка, — вытекает серая такая жижица. А знаешь, почему камнедробилка здесь так поставлена? Потому что люк канализационный сразу под лотком. А знаешь, почему труба водопроводная сюда подведена? Чтобы промывать сразу!

Сомнения развеивались.

Бригада у Бори была тоже необычной — не деревенские пацанчики на тонированных «девятках». Боря был серьезным парнем и ребят набрал серьезных. По две-три ходки[306]. Почти все на хмуром. Беззубые, ободранные торчки с татуированными рожами. Малосимпатичные ребята. И за числом не гнался, не как другие — по тысяче быков набирали. У Бори всегда была сотня. И жили они в туберкулезном диспансере на Тореза, в общежитии персонала неподалеку от «Спутника». В центр не ездили. Вообще дальше метро «Площадь Мужества» носа не показывали. Но все ларьки, кабаки, шалманчики были под неусыпным контролем. Второго такого бандита в Петербурге не было — Боб никогда за границы района нашего детства не лез, но и в него никого не пускал. И еще: Боря никогда не таскал с собой наркоту и не носил пистолет. За ним ходил специальный носатый малый с борсеткой под мышкой. Там были заряженные баян[307] и волына. Иванов говорил: я плачу ему три штуки баксов в месяц за риск. Но он не наш, поэтому на грев[308] в случае чего пусть не рассчитывает. Мне всегда было очень жалко этого шибздика.

На Институтском проспекте был огромный квартал военных НИИ. Какие-то ГИРИКОНДы, ФТИ и прочие умирающие предприятия, созданные в лучшие годы для того, чтобы пустить энергию лишних людей на создание лишних вещей. Боря облюбовал проходную гигантского Института постоянного тока. Помню, мы в детстве все смеялись над этим названием и гадали: чем там занимаются сотни мэнээсов и сэнээсов[309]? (Ответ: радиолампами для передатчиков космической связи.) Я не знаю, демонстрировал ли Боря директору этого замечательного заведения свою камнедробилку, но центральную проходную институт ему отдал в аренду с радостью. И Боря за пару-тройку месяцев превратил ее в байкерский клуб «Вервольф». Так уж получилось: я был одним из учредителей байкерского движения в Петербурге и даже совладельцем этого клуба вместе с Крупой и Бобом Кемеровским. Мы гоняли по району на своих чопперах, устраивали какие-то безумные вечеринки в Борином клубе, собирали крутых друзей-музыкантов и слушали рок-н-ролл.

Это был 1995 год. Клуб был только для своих. И это было прикольно: днем мы были чиновниками или журналистами, дипломатами или адвокатами, предпринимателями или просто студентами, а вечером в косухах и кожаных штанах пили пиво под живую музыку в байкерском клубе. А Боря сидел в своем кабинете и тер терки, решал вопросы, вмазывался и гонял по ноздре первого. В принципе, нам не было до него никакого дела. Но часто его гости оставались потом на вечеринки и тусовались с нами, в том числе заведующий секцией того самого мебельного магазина, доросший с легкой Бориной руки до директора всего «Ленмебельторга». Пиво было исключительно с завода «Балтика». Как-то Боря в коматозе сказал, что «Балтика» принадлежит ему. Я не поверил, но все-таки спросил у Боллоева[310], знает ли он моего одноклассника. Тимур после мхатовской паузы выдавил, что знает, Борис Иванов — их акционер. Я не знаю, сколько у Бори было процентов акций, но кто-то мне сказал, что шесть или восемь. В середине девяностых это было уже миллионов сто долларов. Ну или чуть меньше.

Потом мы поругались. Уже навсегда. Боря продал мне машину с поддельными документами. Точнее, с измененным годом выпуска. Я спросил его:

— Зачем ты меня обманул?

Боря на голубом глазу заявил:

— А ты не спрашивал, настоящий год выпуска или левый.

Но все-таки сбросил цену, не кинул.

— Кстати, я тебе не сказал. Там есть бонус. В подголовнике водительского кресла тайник. Помещается ТТ[311]. ПМ тоже влезет, но я не советую — ТТ намного лучше, если не чешский.

Я холодно кивнул и больше в клуб «Вервольф» не ходил. Потом из автомата расстреляли Александра Викторовича Крупицу, генерального директора АО «Петрохлебснаб». Моего друга Сашку Крупу. Соучредителя нашего байкер-клуба. Я сразу подумал на Борю. Потом так и оказалось. Один совладелец гостиницы «Спутник» заказал другого. А и Б сидели на трубе. Осталось их двое: Боб Инкассатор и Боб Кемеровский.

Потом был кризис девяносто восьмого года, у меня закрылся мой очень успешный телепроект, и мне стало совсем не до тусовок. Надо было создавать все с нуля. Время было трудное. Я тогда смог вернуться на «Региональное телевидение» с новой авторской программой. Уже не про криминал. Девяностые годы закончились. Меня интересовала политология. Бандиты опостылели. Но совсем выйти из образа криминального репортера я не мог, и самые громкие события приходилось освещать все равно. Утром 16 августа 1999 года я ехал на студию, зазвонил мобильник. Дежурный редактор:

— Шеф, камера с собой? На Кантемировской[312] десять минут назад громкое убийство. Два автоматных рожка, три трупа!

Я был неподалеку. В узком проезде стоял Борин шестисотый «мерседес». Его изрешетили, как дуршлаг на