Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Шопперт

свободу путем просвещения ее изнутри, без насилия над ней». Но в этике искупления таятся свои опасности: она легко вырождается в «трансцендентный эгоизм», в исключительную заботу о спасении собственной души, убивающую любовь к ближнему. Поэтому этика искупления должна быть дополнена этикой творчества. И Бердяев выстраивает настоящую апологию творчества («Смысл творчества. Опыт оправдания человека» и «Судьба человека. Опыт парадоксальной этики»). Творец, говорит он, забывает о себе и заинтересован в самом акте, в самих приметах своего творчества. Поэтому творящий всегда бескорыстен: он любит свое творение, как Бог любит мир. Творящий не скован религиозным страхом, ибо человеческая творческая сила остается в нем божественным вдохновением: «Творчество стоит как бы вне этики закона и вне этики искупления и предполагает иную этику… оно обращено не к старому и не к новому, а к вечному». Иными словами, в творчестве человек становится свободным соучастником миротворения. Во время творческого процесса с человека снимается печать первородного греха, и он становится «меньшим братом Божиим».

Свою этику Бердяев называет «парадоксальной», поскольку она выходит за пределы эмпирической жизни и вступает в область трансцендентного. Суть ее он выражает в следующем замечательном афоризме: «Нравственное сознание началось с Божьего вопроса: "Каин, где брат твой Авель?" Оно кончится вопросом: "Авель, где брат твой Каин?"» — и поясняет, что спасение невозможно, если хоть одна душа мучается в аду, «спасение может быть лишь соборным». В главе об аде («Эсхатологическая этика») Бердяев настаивает на мысли, что трагедия ада состоит не в том, что Бог не может простить грешнику его грехи, а в том, что сам грешник не может простить их себе, что ад есть не внешняя сфера, где мучаются грешники, а абсолютное одиночество, где голос совести, заглушенный при жизни, жжет грешника страшным неугасимым огнем самоосуждения. И только когда в Геенне Огненной огонь самоосуждения выжжет из последнего грешника всю его греховность, наступит спасение для всех — в виде воскресения из мертвых в новом, преображенном теле.

Религиозные идеи

В своей автобиографии Бердяев пишет, что не получил религиозного воспитания в семье, а когда началось его «духовное пробуждение», не Библия запала ему в душу, а Шопенгауэр. Настоящее его обращение к Церкви произошло гораздо позднее, после того как он оставил идеи марксизма. Бердяев считал это обращение «новым религиозным сознанием» и «нехристианством». Он был склонен к отвержению «исторического христианства», ибо пришла «новая всемирно-историческая эпоха». «Историческое» христианство Он (вслед За Мережковским) воспринимает как чисто аскетическое, полагая, что для «человека нового религиозного сознания… нужно сочетание язычества и христианства». Новые перспективы, которыми занят Бердяев, очень увлекательны: «…пространство и время должны исчезнуть»; «будет "земля", преображенная… вневременная и внепространственная»; государство есть «одно из дьявольских искушений»; «в апокалиптическом христианстве будет вмещено то, что не вмещалось историческим христианством»; «человекобожество, богоборчество/демонизм являются божественным началом».

Правда, несколько позже Бердяев все же смягчит свой подход к вопросам религии. Он напишет о том, что «новое религиозное сознание» надо рассматривать-в «неразрывной связи со святыней и священством». Бердяев уже не хочет находиться «в области священной человеческого самомнения». Впрочем, он ожидает «глубочайшей революции», верит, что в мир входит новый религиозный принцип, наступает время «искусства, преображающего бытие». В книге «Философия свободы» он пишет, что «философия не может обойтись без религии», что она должна быть «органической функцией религиозной жизни» и даже «должна быть церковной». Знание оказывается «формой веры». Бердяев считает, что «законы логики — болезнь бытия»; индивидуальный разум ниже разума церковного, а «смысл истории — в искуплении греха». Теперь он полагает, что «обновление христианства состоит не в синтезе с язычеством, а наоборот, в освобождении христианства от языческого быта».

И вот наступает период, когда Бердяев пишет книгу «Смысл творчества», где говорит о том, что «не только человек нуждается в Боге, но и Бог нуждается в человеке». «Человек должен из состояния религиозно-пассивного… перейти в состояние религиозно-активное и творческое», — отмечает он. Это и есть «новое, небывалое еще религиозное сознание». «Бог ждет от человека откровения творчества»… и цель жизни — «не спасение, а творческое восхождение».

Все эти мотивы достигают своего высшего выражения в главной книге Бердяева (по вопросам религии, конечно) «Философия свободного духа». Бердяев не хочет быть богословом, он предпочитает оставаться философом даже тогда, когда трактует церковные темы. Он позволяет себе некоторые «вольности», рассуждая о Святой Троице и рассматривая другие вопросы, связанные с религией.

«Вся плоть мира есть символ мира», — пишет Бердяев. С его точки зрения, и Боговоплощение, и все события в жизни Спасителя (рождение, смерть, воскресение) — это лишь символ, хотя «и центральный, и абсолютный». Бердяев учит, что «Бог возжелал "другого" и ответной любви, в силу чего и сотворил мир», но миротворение совершилось лишь «в духовном плане», наш же природный мир «есть уже результат грехопадения». По Бердяеву, «в природном мире, замкнутом в себе, нельзя открыть смысловой связи, и природная жизнь человека лишена смысла». Бердяев не признает никакого «натурализма» в учении о Боге, он против «статического понятия о Боге».

Мы не ставим перед собой задачу досконально проанализировать богословские идеи Бердяева. Нам важна эволюция его религиозных воззрений, а она, если говорить кратко, движется к возвышению человека и ослаблению реальности Бога. Во имя этого Бердяев склоняется к антропологии и постоянно настаивает на первичности «духа», отвергая первичность «бытия».

Вот что пишет А. Ф. Косарев (История европейской философии. СПб., 2000): «Метафизика Бердяева в качестве исходного имеет понятие "Ничто", или "Ungrund" (по Беме, лишенный основания, первичный хаос), — некий первичный, предшествующий Богу и миру бесструктурный принцип. В этом Ничто и коренятся иррациональная свобода, которая поддерживает бесструктурность (хаотичность) и, следовательно, само существование Ничто. Из него и рождается Бог-Творец, который силою своего Духа создает из Ничто мир. Сотворение мира Богом есть, следовательно, акт вторичный».

С этой точки зрения можно сказать, что свобода не создается Богом: оба они выступают из Ничто. А это значит, что Бог не может нести ответственности за свободу, которой Он не создавал, и за все то зло, которое порождается свободой. По Бердяеву, «Бог-Создатель является Всемогущим над, бытием, над сотворенным миром, но у Него нет власти над небытием, над несотворенной свободой». Эта свобода первична по отношению к добру и злу и может порождать как то, так и другое. Бог может способствовать только тому, чтобы свобода создаваемых Им существ была обращена в добро. Зло появляется тогда, когда иррациональная свобода приводит к отпадению от Бога из-за гордыни человеческого духа, желающего поставить себя на место Бога. Своей концепцией свободы Бердяев пытается разрешить основную антиномию христианского догмата,