Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов - Дженнифер Тиге

очень сильно отличается от той, которую они помнили.

На одном из вечеров в Гёте-Институте я разговорилась с шестидесятилетним израильтянином. Он сказал, что три года учил немецкий в гимназии. Я отметила его хорошее произношение. Потом он вдруг добавил, что почти вся его семья погибла в концлагерях. Я онемела и лишь спустя пару минут пробормотала: «Что ж, главное, мы сейчас сидим друг напротив друга и беседуем».

Судя по всему, мужчина заметил мое замешательство. После этого он то и дело дружелюбно улыбался и закидывал меня вопросами — например, бывала ли я когда-нибудь в Берлине, знаю ли немецкую панк-группу Die Toten Hosen.

Резкая смена темы выглядела странновато, но в то же время такое отношение довольно показательно для молодого поколения израильтян. Для них Германия ассоциировалась не только с нацизмом, но и с современностью. Меня расспрашивали о Борисе Беккере[24], Гельмуте Коле и объединении Германии. Как раз пала Берлинская стена.

* * *

Натан Дёрст — психолог, заместитель председателя Американской кампусной группы по борьбе с антисемитизмом. Это Национальный центр психосоциальной поддержки переживших Холокост и их семей в Израиле. По мнению Дёрста, существуют различия между отношением к прошлому у второго и третьего поколений потомков жертв.

Дети жертв росли в атмосфере молчания. «Отпрысков часто называли в честь погибших родных. Тем не менее родители не обсуждали прошлое. Но не потому, что не хотели бередить раны, а, скорее, потому, что им было стыдно за пережитое унижение». Впрочем, по мнению Дёрста, дети все равно чувствовали, что с их родителями произошло нечто ужасное. Может быть, поэтому для второго поколения все еще чужда мысль о примирении. «Многие дети выживших испытывали неприязнь к немцам, их переполняла ненависть и желание отомстить».

Третье поколение уже оценивает немцев не так линейно и проводит четкую границу между прошлым и настоящим. «Оказалось, бабушки и дедушки нередко делятся воспоминаниями о концлагере с внуками, рассказывая им о том, что так долго хранили в тайне. Это оказалось полезно для всех членов семьи. То, что проговаривается, легче осмыслить».

* * *

В Израиле установлен национальный День памяти Катастрофы и героизма. Звучат сирены, а потом люди двумя минутами молчания отдают дань памяти жертвам Холокоста. Вся страна замирает. Эти минуты очень значимы. От безмолвного обычая исходит огромная сила. Стоя в такой день в толпе израильтян, я разделяла общее еврейское горе.

В общении со сверстниками, с друзьями из Израиля моя национальность и прошлое не играли никакой роли. Мы с Ноа обсуждали повседневные темы, учебу. Наша дружба зиждилась на легкости, нас занимало то, чем так часто забиты головы людей в 20 лет. Например, мы делали ставки, какая девушка следующей окажется в постели Цахи, моего симпатичного соседа.

После переезда в Израиль я погрузилась в изучение национал-социализма. Тогда это стояло на повестке дня. В годы моей учебы в Южной Африке настал конец эпохе апартеида. Поскольку я занималась африканистикой, для меня те события стали особенно важной темой.

На другом учебном направлении мы изучали конфликты на Ближнем и Среднем Востоке. В отличие от однокурсников я регулярно ездила в регионы Западный берег реки Иордан и сектор Газа.

Мне хотелось не только слушать лекции израильских профессоров о том, как живут палестинцы, но и общаться с этими людьми напрямую, самой оценить положение дел.

Впервые я приехала в Газу с подругой, она там работала в гуманитарной организации. Помню, меня потрясли разрушенные дома и убогого вида улицы. Повсюду висели плакаты с изображением Ясира Арафата, председателя Организации освобождения Палестины.

Лагеря для беженцев находились в плачевном состоянии. Десятилетиями не видевшие родного дома люди по-прежнему ютились во временных приютах. Повсюду носились дети, но я не заметила ни игровых площадок, ни зелени — только пепел и отчаяние. Палестинцы, с которыми я разговорилась, повторяли: «Жизнь и смерть в Божьих руках». Я не стала спрашивать о вине и ответственности и забыть о страданиях этих людей не могу.

За четыре года моей жизни в Израиле политическая обстановка накалилась до предела. Как-то утром я стояла на автобусной остановке в Тель-Авиве. Привычный путь до Гёте-Института. Остановился автобус № 5, и он был набит до отказа. Я села в следующий, он приехал чуть позже. Когда через 20 минут я добралась до института, я уже знала, что случилась беда. Гёте-Институт находился рядом с больницей Ихилов. Туда под вой сирен мчались кареты скорой помощи с включенными мигалками. В институте все столпились у телевизора, транслировали срочное сообщение: автобус № 5 в центре Тель-Авива подорвал террорист-смертник. Показали лужи крови и автобус, от которого мало что осталось.

Я на нем часто ездила. Тогда впервые я осознала, что в этой чужой для меня стране могу расстаться с жизнью.

* * *

Взрыв автобуса на улице Дизенгоф — террористический акт, который произошел 19 октября 1994 года в Тель-Авиве. Трагедия потрясла город, который считали символом открытости Израиля миру. Погибло 22 человека, 50 были ранены.

Это стало первым крупным терактом радикальных исламистов ХАМАС после переговоров, которые известны как Соглашение в Осло. В мае 1994 года в Каире правительством Израиля и Организацией освобождения Палестины было подписано соглашение «Газа-Иерихон», в том числе о постепенном выводе израильских войск из сектора Газа и анклава Иерихон. Предусматривалась также палестинская система самоуправления и отказ от насилия. Тем не менее самые острые вопросы — о еврейских поселениях на занятых территориях, статусе Иерусалима и возвращении палестинских беженцев — были вынесены за скобки. Предполагалось, что их решат позднее.

В 1994 году израильскому премьер-министру Ицхаку Рабину, председателю Организации освобождения Палестины Ясиру Арафату и Шимону Пересу, в то время министру иностранных дел Израиля, присудили Нобелевскую премию мира. Ицхак Рабин на церемонии заявил, что «столетнему кровопролитию положен конец».

За проводимую политику Рабин постоянно подвергался нападениям радикально-правых израильтян. Одновременно исламистские организации ХАМАС и Палестинский исламский джихад пытались сорвать процесс примирения бомбардировками.

4 ноября 1995 года, после митинга в поддержку мирного процесса, израильский ультраправый активист Игаль Амир трижды выстрелил в Ицхака Рабина.

Первый теракт в переполненном израильском автобусе не был последним. Жители Тель-Авива, да и всего Израиля, больше не могли спокойно ездить в автобусах, посещать кафе, дискотеки и торговые центры.

Убийство Ицхака Рабина лишило людей надежды на мирное урегулирование ситуации на Ближнем Востоке. На сегодняшний день ситуация не изменилась.

* * *

Убийство Ицхака Рабина шокировало меня. В стране воцарился траур. Израильтянин убил израильтянина. Угроза пришла