Последнее желание - Галина Зарудная

Ее голос задрожал и она замолчала.

— Мне это напоминает одну болезнь, — сказал отец. — Наркоманию. Люди меняются до неузнаваемости, они знают свою беду, но ничего не могут сделать, как бы глубоко при этом не заглядывали в собственную душу или в глаза своих детей. Даже очень хорошие люди способны терять волю… А красивая жизнь и слава кого не прельстит? Это все напоминает пестрый цветок с мифическим названием «дионея», распыляющий запах дурмана, завлекающий и пожирающий опьяненных мух!.. Мне жаль, что ты оказалась в их числе, очень жаль. Но, — на задумчивом его лице возник вопрос, — как же вышло так, что ты настолько ясно все это понимаешь? Одновременно и судья, и подсудимый. Ведь безнравственный человек никогда и ни за что не увидит и, тем более, не признает своих ошибок…

Валерия какое-то время обдумывала все его слова и особенно этот вопрос.

— Не знаю, — призналась она наконец. — Мне страшно и противно. Но так было всегда, я почти уверена в этом. Я что-то поняла еще до того, как очутилась здесь, но не могу вспомнить, что именно и как это случилось… Ахх, я ужасный человек, папа! Такая черствая, эгоистичная, грубая! Сейчас мне проще бросить взгляд на карту собственной жизни, ведь я все потеряла. Абсолютно все! Не за чем трястись и хвататься за жалкие крохи своей гордости… Скорее всего, мне уже ничего не вернуть. Но с тем, что происходит сейчас я тоже не могу управиться, потому что я — уже не я. Вот что страшно! Все понимать, но быть бессильной! Я не восьмиклассница, а только пародия на нее. Я не знаменитый модельер, а только призрак прошлой жизни. Я не что-то общее даже, не микс, а полностью поломанный конструктор — ни то, и ни это. Я даже не уверена, насколько все реально… Все, может, еще хуже, чем я думаю…

Валерия хотела сказать еще что-то, но запнулась.

— Ты имеешь в виду — сошла с ума? — спросил отец.

Такие сильные эмоции трудно было выразить банальной репликой, это было очевидно, и поэтому она продолжала какое-то время молчать, беспомощно теребя край скатерти. Лицо ее выражало множественные внутренние пытки, побороть которые казалось невозможным.

— Никто, в действительности, не знает законов жизни, — снова заговорил отец. — Именно поэтому нет тех, кто бы не ошибался. И твой рассказ можно было бы принять за сумасшествие, не вслушиваясь в подробности… Одни верят в НЛО, а другие в черта. Кто-то верит в иконостас, а кто-то в дерево. И выходит, что у каждого настолько противоположные убеждения, знания и вера, что и реальность у каждого — своя! Но ведь никто же не считает себя сумасшедшим? Я не слышал про такие случаи, чтобы сумасшедший мог признать себя сумасшедшим, Богом — да, фараоном или царем — да, но, думаю, только человек, находящийся в здравом рассудке, может сомневаться в своей нормальности.

Его умозаключение заставило ее улыбнуться.

— Раз так вышло, что ты все понимаешь, — сказал он, — тебе придется учесть все эти перемены. И много работать.

— О чем ты?

— О терпении. Вот тебе первый пример. Ты маме сказала, что думала, но ее реальность другая, и ее позиция не менее тверда. Ты можешь быть сто раз права, но метод внушения выбрала самый не подходящий.

— Нужна какая-то стратегия? — заинтересовалась Валерия.

— Не стратегия, а такт, — поправил он. — Тебе придется научиться владеть эмоциями. Кем бы ты себя не ощущала внутри, но окружающие видят только девочку-подростка. И поскольку ты одна против всех — борьба неравная, а значит — бессмысленная.

В животе защекотало.

— К чему ты клонишь? — спросила она осторожно.

— Стань девочкой-подростком, — сказал отец. — Забудь о том мире и о том ритме жизни, что были в прошлом… Другого пути не существует.

Лера похолодела.

В то же время она думала обо всем хаотично, перескакивая с мысли на мысль, не сразу охватывая перспективу им сказанного.

Они не просто житейский вопрос обсуждают. Что можно рекомендовать человеку, который проснулся в прошлом? Слишком много аналогий с фантастическими фильмами и ни одного разумного объяснения. Чем настойчивее она пыталась сформулировать объяснение, тем сильнее путалась, доходила до ужаса, становилось все очевиднее, что поиски причин лишены логики, потому что все происходящее само по себе алогично. Пытаясь найти причины ее нового положения, можно очень скоро расстаться с рассудком. Отец прав, оставалось только принять происходящее, как есть. Просто смотришь фильм. Как часто в фильмах все становится на свои места лишь в конце!

Это обычный принцип жизни. От тебя вроде бы зависит все, и в то же время — ни черта!

Разве что ее сознанию сорок лет, а телу — пятнадцать!

— А ты, — спросила она. — Ты смирился? Год назад, если бы не операция, ты был бы на ликвидации в первых рядах!

— И счел бы это долгом, — сказал он.

— Да, но… прости этот эгоизм… зато мой отец жив и здоров!

Он трагично улыбнулся:

— Для меня это никак не связано с карьерным пылом. Хорошая служба всегда означала возможность позаботиться о людях… Смирение. Что еще мне осталось? Я болен и дни мои сочтены.

— Это не правда, — возразила она. — У тебя десятки лет впереди!

— Невообразимо долго, — он с сомнением покачал головой.

— И даже больше, если выберешься из депрессии…

— Я не желаю говорить на эту стариковскую тему…

— К сожалению, ты ошибаешься. Не только военные отставники чувствуют себя за бортом… Как тебе детские депрессии? Это, кстати, основной недуг моего времени — все необходимое в кармане, но в душе пустота.

— Что значит, все необходимое в кармане? — удивился он.

— Целый мир.

— Целый мир в кармане? — Отец недоверчиво наморщился. — Кому нужен весь мир в кармане? Если у тебя есть все, то больше незачем жить… Это еще хуже, чем когда нет ничего. Я не понимаю, как можно уместит целый мир в кармане. Дитя, это был бы конец света, поверь мне! Я думаю, случилась какая-то подмена, заставившая вас думать, что весь мир лежит у вас в кармане. Но никогда такого не будет на самом деле. — Он покачал головой. — Это не депрессия, это обман, который каждый чувствует, даже не понимая того. У вас забрали стремление развиваться, двигаться навстречу миру — вот что страшно. Самая ужасная нереализованность — это та, что заставляет поверить, будто путей реализации не существует! В моем случае — жизнь, перепланировать которую не суждено, разве что вернуться в прошлое… Я не в унынии, я в тупике.

— Но твоя жизнь не кончена, — возразила Лера, — а пути для реализации существуют. Ты мог бы написать книгу.

— Книгу? — На его лице отразилось откровенное изумление. — О чем?

— О чем угодно. Ты мог бы много полезного оставить потомкам.

Он слабо качнул головой:

— Мне трудно представить себя писателем…

Затем, после минутного молчания, неловко поинтересовался:

— К тебе сегодня кто-то приходил?

Лера готова была расшибить лоб о край стола, настолько расстроило ее это напоминание.

— Глупо было надеяться, что ты ничего не услышишь!

— Этот парень… докучает тебе?

— Пустяки! Просто школота, что с него возьмешь? А мне как раз ухажера и не хватало для полного веселья.

— Значит, ты ему нравишься? — продолжал отец.

— Папа, он моего сына младше на два года! Ты представляешь, какими глазами я на него смотрю?

От его прямого взгляда ей сделалось не по себе.

— Валерия, этот юноша видит только хорошенькую девушку, — заметил он серьезно. — И больше никого другого. Не разбивай ему сердце.

Лера тяжело сглотнула.

Отец не только слышал, как она спровадила парня, но и понял, что она нарочно унизила его. И тут же заерзало, затыкалось что-то мерзкое в душе. Она опустила глаза, бессознательно изучая красные квадраты на клеенке, которые еще вчера, на этом же месте, ритмично обводила ногтем мать. Они показались ей до того отчетливыми, многомерными, въедались в глаза…

— А пицца мне понравилась, честно, — сказал отец. — Я почти все съел, как видишь. Это при учете, что от моих таблеток аппетит пропадает вовсе. Так что — лучшего комплимента ты нигде не услышишь.

Лера благодарно улыбнулась ему.

— Но сейчас меня зазывно манит койка, и я не в силах противиться, — признался он устало.

Улыбался он скромно, как будто не решался проявить эмоции полностью, или как человек, которому болят зубы. Лицо его мгновенно покрывалось морщинками — такими резкими, безжалостными, необратимыми. Его печальное до немоты лицо, так напоминающее Пьеро! — она ведь забыла его, совершенно забыла!

В груди разлился кипяток, ошпарил до самих позвонков и плавно перешел в длинный душевный спазм…

Отец поднялся, придерживаясь пальцами за стол:

— Что же касается Люси, — пояснил он, — у этой женщины нет ни семьи, ни близких, и в этом смысле ей очень не повезло. Но натура она простая, без дурных помыслов. Ей нужно делиться с кем-то заботой…