Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна

— Они что же, поддерживали партизан?

— Да не так чтобы поддерживали, — старшина почесал в затылке. — Против своих-то кто же за чужих встанет. Хотя если кто и ушел в леса, о том мне не докладывались. У нас же промысел лесной, за всеми не углядишь, кто куда пошел. Помогали они партизанам или нет, а все ж таки одной они веры с ними. Вот мы бедноту эту и выгнали из села от греха подальше. Не убивали, не думай лишнего про нас, комиссар. Если и побили кого, так разве только кто сам первый в драку полез.

— Ясно-понятно… и что же, где эти люди теперь, куда они пошли?

— Да где им быть-то? Недалеко они ушли, со стариками и детьми малыми. В летних овинах сидят. Тут версты три будет. Вот и дома их для солдат ваших пригодились.

— Уже неделю, говоришь… А ведь зима близится. У них есть еда, инвентарь, скотина?

— Да чем они там будут скотину кормить, — старшина отвел глаза. — Мы ее изъяли. В счет долгов.

Похоже, не одни только бедняки норовили под шумок разжиться чужим имуществом.

— И как же они там живут, в этих овинах?

— А то уже не моя печаль, — буркнул старшина. — По-людски, в мире с соседями, они сами не захотели жить. Власть себе забрать хотели, чтобы долгов не платить. Так пусть теперь как знают, так и живут.

— Проводи меня к ним. Прямо сейчас.

— Один пойдешь, комиссар? Конвой хоть возьми.

— Не нужен мне никакой конвой. Я представляю правительство Северной области. Мы одинаково защищаем всех — и богатых, и бедных. И своих людей мне бояться нечего.

* * *

Вокруг овинов прямо на сжатом поле раскинулся лагерь изгнанников. Чадили костры из сырого хвороста, над ними висели котелки — кой-какое продовольствие у «большевиков» все же было. Кто спал прямо на сырой земле, кто пытался соорудить из жердей некую конструкцию, кто тупо смотрел в огонь или куда придется. Преобладали бабы, дети и старики; мужиков, особенно молодых — раз-два и обчелся. Простоволосая молодая женщина укачивала на руках младенца, хотя он и не плакал; чем дольше он молчал, тем сильнее она трясла его с какой-то нематеринской яростью… похоже, надеялась разбудить — только вот он все не просыпался. Максим поспешно отвел глаза.

На одинокого пришлого в британской военной форме — старшина благоразумно вернулся в село от кромки леса — косились настороженно, но будто бы без особого интереса. Похоже, из-за усталости и истощения изгнанники сделались равнодушны даже к собственной судьбе. Потому Максим вздрогнул, когда из-за спины прозвучал женский голос:

— Ты кто такой будешь? Надобно чего здесь?

Максим обернулся и увидел сухую бабу лет сорока с не по-женски тяжелым взглядом.

— Я правительственный комиссар. Пришел, чтобы помочь вам.

— Да ну⁈

Максим вздохнул. Эти мрачные взгляды исподлобья и кривые усмешки успели ему осточертеть.

— Как тебя звать? — спросил он женщину.

— Ну, Марфа.

— Послушай, Марфа. Я понимаю, властям вы не доверяете и не ждете от них ничего доброго. Потому что любая власть была за богачей и против вас. А большевики вам обещали, что при Советской власти будет по-другому. И вы поверили, потому что больше верить вам было не во что. Верно я говорю?

Женщина глянула на комиссара недоверчиво и скорее опустила веки, чем кивнула. Максим все же считал это как знак согласия.

— И видишь, Марфа, куда это всех нас привело? Мы воюем сами с собой, сами себя истребляем. Потому мы должны это изменить. Хотя бы попытаться. Иначе конец нам всем, богатым и бедным, деревенским и городским, тем, кто уходит в леса, и тем, кто надеется отсидеться. Ты меня понимаешь, Марфа?

В этот раз кивок был уже чуть более уверенный.

— Видишь, я один пришел. Я не стану никого наказывать за то, что уже произошло. Нам надо вместе решить, как быть сейчас, там, где мы все есть. Кто у вас старший?

— Дак в каждой семье свой большак. Я у Игнатьевых, как муж на фронте сгинул…

— Хорошо. Собери старших в семьях… большаков. Мы просто поговорим.

Максим отошел в поле на полсотни шагов. В лагере началось вялое движение, люди стали перемещаться между кострами, переговариваться. Пожалуй, если какой-нибудь агент партизан решит пристрелить правительственного комиссара от греха подальше, у него есть к тому все возможности; мало ли трупов уже разбросано по окрестным оврагам… Однако четверть часа спустя к Максиму подошла пара десятков человек. Примерно две трети — женщины среднего и старшего возраста; на Севере, при всей его патриархальности, женщина во главе семьи не была редкостью даже и до войны. Среди мужчин трое… нет, четверо — инвалиды. Все смотрели на Максима с усталым равнодушием, если и ожидали от него чего-то для себя полезного, то старательно не подавали виду.

Максим откашлялся и заговорил, стараясь придать своему голосу уверенность:

— Послушайте, я вижу, что вы в отчаянном положении. Давайте решать эту ситуацию, — черт возьми, надо говорить так, чтобы они понимали! — То есть вместе подумаем, как нам всем выбраться. Вы поверили, будто Советская власть — это ваша власть. Но теперь видите, как она вас обманула. Красные партизаны не защищают вас. Они грабят, насилуют и убивают таких же крестьян, как вы сами. Они жгут хлеб, который присылают нам союзники через море. Это из-за них вы остались без крыши над головой, и вам нечем накормить своих детей.

Видимой реакции собравшиеся не выдали, но все-таки продолжали слушать.

— Я не буду вас наказывать за то, что вы поверили большевикам. Жизнь уже наказала вас за это. А я пришел, чтобы помочь вам вернуться в свои дома.

— Так как же мы в свои домы вернемся, коли там солдаты ваши живут? — спросила Марфа.

— Солдаты пришли, чтобы защитить Усть-Цильму от красных партизан. Как только эта задача будет выполнена, мы сразу уйдем. Вернемся в Архангельск. Если успеем до ледостава и не застрянем здесь до санного пути по льду. Нас больше, чем большевиков, мы лучше вооружены и готовы к бою. Вот только партизан трудно найти, потому что где они прячутся, мы не знаем. Зато знаем, что у многих из вас, если не у всех, есть родственники, которые к ним ушли.

Слушатели зашевелились, по рядам пробежал гул отрицания. Что имел в виду Жилин, когда говорил, что получение сведений о партизанах — военная необходимость? На какие методы ведения допроса он решится? Такого допустить нельзя.

— Поклеп это, комиссар, — сказал за всех однорукий мужик. — Напраслина. Оба сына моих на вырубке, лес по реке сплавляют. Усть-цилемские против своих не воюют.

— Даже против тех своих, кто на зиму глядя вас из домов выгнал? Послушайте, я не затем здесь, чтобы вас судить. Знаю, вы сами уже не рады, что партизанам помогали, вот только выхода теперь не видите. А выход есть.

Теперь все напряженно смотрели на комиссара, боясь упустить хотя бы одно слово. Максим заговорил отчетливо и энергично:

— От лица правительства Северной области я вам обещаю: кто из жителей Усть-Цильмы сложит сейчас оружие и выйдет из партизанских отрядов, тот никакого наказания не понесет. А если вы сообщите военным властям, где партизаны скрываются, то я добьюсь, чтобы вам вернули ваши дома и имущество.

— А как же долги? С долгами-то что? — спросили вразнобой сразу несколько человек.

— Ваши долги будут реструктуризированы… пересмотрены и пересчитаны. Введем разумные отсрочки. Никто не должен за долги лишаться того, что необходимо для выживания. Правительство скоро примет закон об этом.

Насчет последнего Максим вроде бы соврал, но одновременно и нет: такой закон в самом деле следует принять в ближайшее время, он настоит на этом — иначе гражданская война опрокинется в каждую деревню.

— Если же кто-то не захочет оставаться здесь — в Архангельске идет мобилизация, а значит, каждый день освобождаются рабочие места, — продолжил Максим. — Дело найдется для всех, даже для подростков и женщин. Профсоюзы бдительны, условия труда достойные, оплата справедливая. Желающие могут подойти ко мне, я выпишу билет на пароход. Уедете, пока Двина не встала. Но сперва нам нужны от вас сведения о партизанах. Штаб находится в здании школы. Мы будем ждать.