Собирал человек слова… - Михаил Александрович Булатов

в лицо:

— Кто это? Ты?

— Я, друг мой.

— Что это, я не мог тебя узнать?

И снова сжимает руку Далю:

— Пойдем!

Какое счастье, страшное, горькое, — и все-таки счастье — быть с Пушкиным в последних его грезах.

— Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!

Руки у Пушкина холодны и белы как снег.

Просит:

— Подними меня.

Даль берет его под мышки, приподнимает повыше.

Пушкин, будто проснувшись, широко раскрывает глаза, произносит ясно, четко:

— Кончена жизнь.

От неожиданности Даль переспрашивает:

— Что кончено?

— Жизнь кончена…

На память о Пушкине достались Далю перстень, который поэт называл талисманом, и простреленный черный сюртук с небольшой дырочкой против правого паха. Тот самый — выползина.

Нет у нас подходящей пословицы. Песня есть. Печальная песня — плач.

Разнадеженька мой, мил сердечен друг, Уж куда же ты снарядился, Уж куда же ты сподобился, Уж во какую ты путь-дороженьку?

ЧИНОВНИК ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ

УРАЛ — КАЗЧ

Уральские казаки промышляют рыбу. У каждого свой долбленый челнок — бударка, — легкий и ходкий. Правят бударкой с помощью одного короткого весла. На красную рыбу заведена особая сеть — ярыга, шести сажен длиной и четырех высотой, или, как здесь говорят, «стеной». Если ловко и с умом выкинешь ярыгу, достанешь осетра. Громадина осетр тяжело бьется о борта, качает бударку. Его глушат ударом по голове — чекушат, — приговаривая почему-то не «хороша рыба», а «хорош зверь».

Зимой первым делом ищут ятовь — омут, в который красная рыба ложится на зимовку. Она лежит тесно, один ряд на другом, как в бочке. Стальной пешней просекают толстый лед, опускают в прорубь длинный багор, щупают им дно, поддевая рыбу. Белуги попадаются такие, что одному не вытянуть. Случается, пока тащишь, раз-другой окунешься по шею. Однако и холод не берет: на морозе, в одной мокрой рубахе, рыбак только потеет, упарившись.

Про свою реку казаки говорят: «Урал — золотое дно, сребряна покрышка».

Однако простой казак и рыбу ест простую, черную; красная же — белуга да осетр — идет на продажу. Хлеб недешев, скот тоже — не до осетринки: полгода на столе у рядового казака пустые щи да кашица. Хорошо еще, что принято здесь свято соблюдать посты: не так обидно глядеть, как уплывает твоя рыбка на подводы саратовских и московских купцов. В походы берут с собой казаки кокурки — хлебцы с запеченным внутри яйцом.

К походам уральцы привычны, собираются быстро. Винтовку на плечо, саблю на бок, пику в руки, сам — на коня. Случается, требуют уральцев и в дальние походы. Даль видел их на турецкой войне, за Балканами. Зимой узнавал по черным смушковым шапкам, летом — по синим фуражкам с голубым околышем.

Женщины, которых здесь — будь то мать, жена, сестра или дочка — всех именуют «родительницами», шьют рубахи и сарафаны, вяжут чулки, ткут пояски шелковые. По этим пояскам, говорят «родительницы», отличают на том свете казацких ребят от «нехристей».

Уральские казаки — старообрядцы. В обычаях своих берегут «древлее благочестие». Едят из особой посуды, которой никому другому касаться нельзя, не пьют, табаку не курят, ругательских слов не произносят, однако и не поют, не пляшут и сказок не сказывают. Строгости часто оборачиваются изуверством.

От уральских нравов еще пахнет Русью старой. Для Даля здесь — заповедный уголок, жизнь самородная. Картины быта новы и незнакомы, оттого западают в память, всякая мелочь кажется примечательной. Далю уже трудно носить в себе увиденное. Пальцы просятся к перу.

Из заветного ларца достает пушкинский перстень — талисман. Лежит на распахнутой ладони тяжелое кольцо. Можно подхватить перстень кончиками пальцев, поднести к глазам, заглянуть в чуть продолговатый зеленый камень. Камень бездонно глубок, до черноты, и лучист. Так смотрят в глаза.

Даль объясняет друзьям:

— Теперь этот перстень и мой талисман. Как гляну на него, так пробежит во мне искра — хочется писать.

Нужно писать обещанный Пушкину уральский роман.

Его высокоблагородие, чиновник особых поручений при военном губернаторе, коллежский советник В. И. Даль часто