Слезы пустыни - Халима Башир

фронтом. Они провозгласили себя «правительством ислама», чья миссия — очистить страну от всяческого неисламского образа мыслей, неисламских деяний и народов. Они собирались превратить Судан в чисто исламское государство, управляемое исламским законом шариата.

Национальный исламский фронт пообещал учетверить усилия в достижении победы над черными африканскими «неверными» на юге страны и призвал молодых мужчин присоединиться к этому джихаду. Тот, кто откажется записаться добровольцем, будет призван на военную службу.

Отец понимал, какая угроза будет исходить от правительства, состоящего из солдат и исламских экстремистов. Он знал, что оно станет правительством арабов для арабов. Инстинкт подсказывал ему — в Судане начинаются страшные времена. Вся страна окажется втянутой в войну, и населению Дарфура не избежать серьезных последствий.

Тревога истерзала отца, и он решил, что мы должны покинуть страну и уйти за границу, в Чад. Но мама и бабуля отказались. Они говорили, что он слишком остро реагирует. К тому же как быть с нашей учебой? В ближайшие месяцы мы узнали о нескольких семьях, бежавших в Чад. Они ушли, пока еще была возможность, утверждал отец, и нам нужно последовать их примеру. Но мать и бабуля решительно отказались покинуть свой народ и свою деревню. И мы остались.

Опасения отца мрачной тенью легли на мои школьные дни. Как ни старалась я сосредоточиться исключительно на учебе, сейчас мне все виделось в ином свете. Всякий раз, проходя по фешенебельному району города, я смотрела на всех этих важных людей, на их роскошные дома и терзалась от противоречивых чувств. С одной стороны, я хотела иметь то же, что имели они. С другой, я знала, что среди них — мужчины, которые украли власть и погубили мечты моего отца.

Однажды ранним утром я покупала еду на базаре. Мне нужно было немного салата и хлеба на ланч. Внезапно ни с того ни с сего вспыхнула ссора. Базарные торговцы слушали по радио последние известия о войне на юге Судана. Повстанцы одержали незначительную победу. Мускулистый черный человек затеял горячий спор с арабом: чье дело правое?

— Идиот! Что ты думаешь? — кричал араб. — Ты думаешь, мы позволим черным собакам победить нас и управлять нами? Ты так думаешь?

Черный человек молча смотрел на араба; его глаза горели гневом. Несколько секунд оба молчали, затем араб взорвался:

— Абед! Абед! Раб! Раб! — завопил он. — Что уставился! Абед! Ты просто черный раб. Убирайся отсюда, пока цел!

Чернокожий бросился на него и одним ударом сшиб на землю. Торговцы пытались удержать его, но он был вне себя от ярости. Он ударил араба кулаком в лицо, и я одновременно возликовала и испугалась. Часть меня хотела, чтобы чернокожий вколотил голову араба в пыль, чтобы тот никогда больше не поднялся. Но другая часть боялась непредсказуемых последствий.

Я повернулась, чтобы уйти, но в этот момент раздался визг шин — остановился полицейский лендровер. Шестеро арабов в униформе выскочили из него с дубинками в руках. Без малейших колебаний они начали зверски избивать чернокожего. Он упал под градом ударов. Я с ужасом смотрела, как они опускали эти тяжелые дубинки на его спину и голову, слышала глухой стук дерева по кости. Они втащили его, окровавленного, в заднюю часть лендровера и с шумом покинули место действия.

Я почувствовала, как во мне закипает ярость. Полицейские даже не попытались выяснить, кто затеял ссору. Они просто избили чернокожего, не тронув араба. Вокруг меня торговцы и покупатели гневно роптали, возмущаясь несправедливостью происшедшего. Безжалостная арабская элита управляла страной, даже не пытаясь замаскировать свою расистскую политику. Теперь в стране господствовал закон джунглей. Сильный победит слабого, и страна окажется в огне.

В смятении я пошла прочь от базара. Араб открыто назвал африканца «черной собакой» и «черным рабом». Значит, он и меня назвал черной собакой и рабом — мы с тем африканцем были похожи и цветом, и чертами лица. Неужели разница в оттенках кожи дала арабу основание полагать, что он выше меня? Неужели более острые, точеные черты лица позволили ему считать себя моим хозяином?

Я была сбита с толку, разгневана, обижена и напугана. Я родилась такой. Я — это я, и меняться не собираюсь.

Вскоре страхи отца обрели конкретную форму в нашем собственном доме. Появилась новая телепрограмма под названием Фисах Харт эль Фидах — «Голос с Поля битвы мучеников»: ежедневная сводка новостей, в которой показывали жестокие кровавые бои на юге Судана. Увидев программу впервые, я пришла в ужас и спросила у бабули, о чем это. Бабуля, обожавшая бряцание оружия и шум битвы на экране, объяснила, что мусульмане борются с неверными и правильно делают.

Но всякий раз после этой программы меня мучили кошмары. Однажды мы с братьями и друзьями как завороженные, в ужасе смотрели «Голос с Поля битвы». Бабуля не отводила глаз от экрана, словно впитывая в себя сцены насилия и кровопролития. Но отец, подойдя к нам, понял, что мы смотрим, и в сердцах выключил телевизор.

Впервые в жизни я увидела, как он напустился на бабулю.

— Зачем ты позволяешь детям смотреть такие вещи? На всю эту злобу и жестокость! Ведь ты — старшая среди нас! Годы принесли тебе мудрость. Кому и знать, как не тебе!

И бабуля в кои-то веки не нашлась что ответить. Никогда отец так не говорил с ней.

— Как ты можешь гордиться этой войной? — спросил он. — Ты ничего об этом не знаешь! Ничего! Это неправедная война, плохая война и нечестивая борьба.

— Но в телевизоре говорят, что это джихад, — пыталась возражать бабуля. — Воины Аллаха сражаются против неверных, против людей, у которых нет веры…

— Джихад? Джихад? Чушь собачья! — перебил ее отец. — Я скажу тебе, что это такое: это пропаганда, и насаждают ее те, кто украл власть в стране, — вот что это такое. Сплошное вранье, выдуманное кучей преступников, убийц и воров.

Возникла неловкая, смущенная тишина.

— Я тебе расскажу о твоих так называемых неверных, хочешь? — добавил отец. — Четыре миллиона из них бежали в лагеря беженцев, просто чтобы укрыться от храбрых «воинов Аллаха». В основном это женщины и дети. Очень многие из них — мусульмане. Ты убиваешь своих собратьев-мусульман, ты убиваешь женщин и детей, и ты называешь это джихадом?

Отец ущипнул себя за руку.

— И все эти «неверные» — такие же черные африканцы, как и мы. Так что думай, прежде чем забивать детские головы пропагандой, чушью и враньем.

Отец скрылся в сумерках. Бабуля на самом деле не разбиралась, что правильно или неправильно в этой войне: она просто наслаждалась