Тайна острова Солсбери - Сергей Зверев

Каждый раз уголовник утробно хрюкает – примерно так же он реагировал несколько дней назад на «воспитательный процесс» в вонючем сортире.

Я полагаю, что инициатива окончательно перешла ко мне, но не тут было. Изловчившись, Крапивин бодает головой мой подбородок, а затем принимается молотить кулаком по раненому плечу. Эта сволочь знает, как досадить мне и вызвать болевой шок.

Боль пульсирует по левой половине тела, из глаз сыплются искры. Отлетев, я падаю на пол из твердой как камень породы.

«Только не закрывать глаза! – приказываю сам себе. – Только не закрывать глаза и держать его в поле зрения! Иначе конец!..»

Лидер группировки замахивается и со всей силы опускает калбик, целя в мое тело.

Ужом кручусь на полу, то перекатываясь, то отползая, то перемещаясь…

Долго ли я продержусь таким способом? Вряд ли.

Крапивин оказывается выносливым, упрямым и неимоверно злобным типом. Он молотит с таким постоянством и такой силой, что от ударов зубила разлетается мелкая крошка породы, больно иссекая оголенные участки кожи.

Я старательно выбираю момент для атаки. Левая рука не слушается, плечо заливает кровь, однако ноги в порядке. Я жду удобного случая. И он наступает.

Внезапно от стены камерно-столбовой разработки доносится громкий крик, и Крапивин повторяет мою ошибку: буквально на секунду поворачивает голову туда, откуда исходит голос. Этого хватает с лихвой.

Опершись на здоровую руку, я приподнимаюсь и с хорошей амплитудой бью ногой, целя в широкую латеральную мышцу бедра…

Это элементарный прием, которому обучают в любых силовых и спецподразделениях. Результатом точного удара по латеральной мышце является мощный спазм, на некоторое время парализующий ногу и лишающий противника подвижности.

Я попадаю подъемом тяжелого ботинка настолько удачно, что не верю своим глазам.

Крапивин оказывается колоссом на глиняных ногах. Охнув, он роняет калбик и, завалившись на бок, хватается за бедро.

Настает моя очередь…

* * *

Поднявшись, подбираю его оружие.

Раздумывать некогда – где-то в районе двери, через которую мы попали в штрек камерно-столбовой выработки, находятся мои друзья, и по меньшей мере один из них нуждается в медицинской помощи.

Размахиваюсь. Уголовник пытается отползти назад, но правая нога не слушается.

С силой опускаю калбик, и острие зубила вонзается в голову Крапивина.

Он умирает мгновенно, не издав ни единого звука.

Тяжело дыша, оглядываюсь по сторонам. Чуть вдали лежат тела двух убитых нами уголовников. У моих ног валяется бездыханный главарь. Нет моих друзей и цыгана Бахтало, которому хорошо досталось по «достоинству» в начале поединка.

Прислушиваюсь…

Ни криков, ни стонов. Лишь еле слышные равномерные удары с секундным интервалом.

Один, второй, третий, четвертый…

Меня накрывает необъяснимая волна беспокойства.

Что это может быть? На удары по металлической двери не похоже. Тогда что?

Выдернув из башки Крапивина острие калбика, я удобнее перехватываю его здоровой правой рукой и быстро шагаю в направлении источника странного звука.

Не знаю, что заставило ступать по твердой породе с максимальной осторожностью, бесшумно. То ли привычка боевого пловца подкрадываться к цели незаметно, то ли обостренное чувство самосохранения. Сделав шагов сорок, я обхожу каменный столб и останавливаюсь, увидев страшную картину.

Неподалеку от стены и металлической двери лежат мои товарищи: Даниэль и Боулинг.

Над последним стоит Бахтало и колотит по его телу клеваком – заостренным с одной стороны молотом, посаженным на деревянную ручку.

Плохо соображая от вскипевшей внутри ненависти, поднимаю над головой калбик и кидаю в цыгана…

В слабом сумрачном освещении я не вижу запущенного снаряда, не вижу, куда он попадает. Зато слышу глухой удар, после которого Бахтало тюкается лбом в пол рядом с Боулингом.

Выдохнув, подхожу к телам.

У стены мало света, но я понимаю: от бедолаги Боулинга ничего не осталось. Тело, голова и раскинутые руки представляют собой сплошное кровавое месиво. Вероятно, и ноги изуродованы до такой же степени. На них лежит Бахтало с воткнутым в спину калбиком.

Ожидая увидеть похожую картину, перемещаюсь к Даниэлю, нахожу его ладонь.

И вдруг с удивлением обнаруживаю, что тот почти цел. Почти, потому что кровью залита правая часть лица.

Падаю на колени, прижимаю ухо к его груди…

Жив! Сердце отстукивает слабый ритм, а легкие исправно прокачивают воздух.

– Даниэль! – приподнимаю его голову. – Ты меня слышишь?!

Тот молчит.

Схватив валяющуюся рядом балду, подскакиваю к двери и пять раз с равномерным интервалом бью по металлу.

* * *

Дальнейшее происходило словно в густом, вязком тумане.

В медблок я спускался самостоятельно, неотступно следуя за носилками, на которых лежал Даниэль. Сам разделся в кабинете врача, сам улегся на операционный стол. И после этого провалился в неизвестность…

Очнулся под вечер. Я лежал на обычной кровати, рядом кто-то сидел на стуле и читал книгу.

Настроив резкость, узнаю Чубарова.

– Эй, тебе же нельзя читать.

Тот подскакивает, словно ужаленный.

– Евгений Арнольдович! Вы очнулись?

– Вроде того.

– Как ваше самочувствие?

Смотрю на левое плечо, осторожно трогаю тугую бинтовую повязку…

– Нормально. Почти не болит. Там что-то серьезное?

– Глубокая рваная рана. Кость не задета, но мышечная ткань повреждена основательно. Я присутствовал на операции в качестве второго ассистента, мне разрешил местный хирург. Он, кстати, неплохой специалист.

– Что за операция?

– Ничего особенного, – успокаивает Андрей Викторович. – Он обработал и зашил рану. А я испросил у него разрешения делать вам перевязки. Никогда не доверял младшему медперсоналу, а здешних медсестер вообще побаиваюсь. Так что лучше уж я сам за вами пригляжу…

– Я не против.

Помолчав, словно побаиваясь услышать страшную весть, я все же спрашиваю о главном:

– Что с Даниэлем?

Чубаров отводит взгляд. Потом набирает полную грудь воздуха и выдыхает:

– Плох Даниэль. Здешняя операционная не приспособлена для сложных операций, да и соответствующих специалистов нет. Единственный хирург сделал все, что мог.

– Так он жив?

– Да. Лежит в коме.

Напряжение отпускает. Главное – жив. Даниэль – сильный, здоровый мужик, и я искренне надеюсь на его выздоровление.

– Это еще не все, – печальным голосом сообщает Андрей Викторович.

Молча смотрю ему в глаза, гадая, что же еще он припас напоследок…

– Нашим товарищам не повезло в турнире забойщиков.

Покопавшись в памяти, я припоминаю последнюю встречу с Гошей и Антохой. Они действительно заявились для участия в турнире. Как, впрочем, и Степаныч с Серегой.

– В каком смысле не повезло? Не стали победителями?..

– Все четверо попали под завалы.

– Все?!

– Да. Трое погибли. Степаныч остался жив, но состояние крайне тяжелое.

Вот это новость.

– Надежда есть?

– Лежит в реанимации. В сознание не приходит, – качает Чубаров головой. – Врачи сомневаются, что он выживет…

* * *

Ужин в палату принес Чубаров. Поначалу он попытался пристроить поднос на одеяло, но я наотрез отказался признать себя лежачим.

– У меня проблемы с плечом, а не с ногами или головой, – решительно усаживаюсь на постели. – Давай сюда мои тарелки, умираю с голоду…

За ужином бывший врач с опаской и уважением интересуется ходом турнира на пятнадцатом уровне. Не углубляясь в детали, делюсь впечатлениями. А в конце рассказа добавляю:

– Так что наш главный враг повержен, и никто тебя больше по голове не тюкнет. Ты, кстати, сам-то оклемался?

– Да, вполне, – веселеет он. – И знаете, кажется, моя квалификация понравилась местному хирургу.

– О как. Надеешься найти тут приют и работу?

– Неплохо было бы. Шахтер ведь из меня никудышный, сами знаете.

– Неплохой вариант вернуться к профессиональной деятельности, – говорю я вслух.

А про себя думаю: «Для тебя, Андрей Викторович, это один из немногих вариантов выжить на этой шахте. Выжить и здоровеньким вернуться домой».

Аппетит был в порядке, с ужином я расправился за пять минут.

– Спасибо, дружище, – передаю поднос с пустыми тарелками. – Как там наш Даниэль?

– Пока в реанимации.

– У него травма головы?

– Да, черепно-мозговая травма.

– Жить будет?

– Думаю, да, – кивнул Чубаров, вновь избегая смотреть мне в глаза. – Но пока остается главный вопрос: будет ли он нормальным человеком.

– Неужели все так серьезно?

– Понимаете, Евгений Арнольдович, ему только сегодня сделали сложнейшую операцию.