Знойное лето - Александр Кутепов

Не договорив, Басаров решительно направился к сварщику.

— Ну-ка, Серега, спец-огурец!

Кто был поблизости, бросили работу и подошли, зная, что Егор Басаров обязательно устроит какое-нибудь представление. Но ничего такого не случилось. Егор Харитонович стал неузнаваемо серьезен, нахмурил неказистые брови. Молчком отнял у смущенного Сергея рукавицы, примерился к щитку, взвесил в руке держатель электрода… Хорошую выучку прошел Басаров в азиатских песках и сибирской тайге. Не прерываясь засияло, забивая солнечный свет, пламя сварки. Шов на стыке труб лег ровный, густой и плотный.

— Уже? — удивился Глазков, когда Егор Харитонович поднялся и потянул провода сварочного аппарата на новое место.

— А что? Егор трепаться не любит, — напомнил Басаров и закричал: — Шевелись, мужики, не допускай простоя!

Стараниями Кутейникова обед был устроен здесь же, на поляне в тени берез. Из деревни привезли две фляги молока, только что испеченного хлеба, вареного мяса. Улыбаясь, Николай Петрович ходил от одной группы к другой и ласково приговаривал:

— Больше ешьте, работнички, сил еще много понадобится.

— Николай Петрович! — закричали ему. — Зачем музыку выключил? Пусть играет.

— Это мы с удовольствием, — отозвался Кутейников и поковылял к машине, где располагалось все радиооборудование. И опять грянуло по лесу «День Победы». Слушая песню, Егор Харитонович забыл про еду, затих и только часто-часто моргал влажными глазами. Пашка, сидевший рядом, засмеялся.

— Не смей! — с необычной интонацией в голосе заметил ему отец. — Нельзя тут смеяться, Павел… Это дело, между протчим, святое…

С полчаса после обеда народ нежился в тени, а потом вдруг, будто кто подал команду, поднялись все и пошли по своим местам. Работалось дружно и весело, каждому хотелось показать ухватку и чем-то отличиться. Ловкому — ловкостью, сильному — силой, веселому — веселостью.

Солнце уже садилось, когда был сварен последний стык. Егор Харитонович отбросил щиток, с натугой распрямил спину и затряс онемевшими пальцами.

— Все, что ли? — облегченно спросил кто-то.

— Все, товарищи, все! — возбужденно заговорил Кутейников. — Я что хочу сказать, товарищи? Большое спасибо вам! Про эту стройку не напишут в центральных газетах. Она вроде маленькой запятой в толстой книге дел и свершений. Но это важная, очень нужная запятая, без нее не понять смысла многих больших и важных слов. Особая цена ей в том, что поставлена она общей силой, нашим коллективным трудом.

Несколько мальчишек наперегонки кинулись бежать к насосной, остальные столпились на берегу Кругленького. Прошли томительные минуты ожидания, и вот с веселым шумом по черному обнаженному дну ринулся бурный ручей.

— Ура! — загорланил Глазков и побежал к воде. Клич подхватили. Егор Харитонович тоже кричал и швырял вверх фуражку. Потом полез, как и все другие, в веселые брызги.

4

По дороге в райцентр на пленум райкома партии Глазков, привыкший все подвергать строгому анализу, прикидывал, за что его могут ругать и за что нельзя ругать. Первая оценка сейчас ставится за молоко. Здесь он может рассчитывать почти на «хорошо». Снижение надоев прекратилось, они хоть и не высоки, но где возьмешь по такому лету. Вот пойдет зеленая подкормка, тогда кровь из носа, а давай прирост… Другая оценка сейчас ставится за пропашные. Тут тоже вроде бы порядок. Механизаторы в звеньях толковые, дело знают. На кукурузе, на подсолнухе в междурядьях ни соринки. Хоть немного, а соберется силоса… На поливные участки вода идет полной нормой.

За что могут и будут ругать? Поторопился с повторным севом на двенадцатом поле. Едва в районе узнали об этом, как примчался начальник сельхозуправления Федулов. Кричал, колотил кулаком по столу, топал ногами… «Тут час дорог, не то что день», — оправдывался Алексей. «Порядок дорог, — стоял на своем Федулов. — Сперва надо обследовать поле, составить акт на списание посева, утвердить акт списания, а уж потом решать о возможности вторичного сева зерновой или иной культуры». — «Чиновник ты, Федулов», — сказал на это Глазков. «За чиновника ответишь!» — «Посев на этом поле погиб полностью». — «Я этого не знаю». — «Но я-то знаю! Почему не веришь мне, руководителю хозяйства и агроному?» — «Я верю только документам, а за чиновника ответишь!» — пригрозил еще раз Федулов. Теперь грози не грози, а дело сделано. Овес на том поле посеян, полив налажен. Из двух зол, убеждает себя Глазков, будем выбирать меньшее: лучше выговор и сено, чем ни выговора, ни сена… Но если Дубов сразу же не потребовал расследования и наказания, значит понял Глазкова и его действия…

Едва выйдя у райкома из машины, Алексей наткнулся на Матвея Савельевича Коваленко. В легком сером костюме, в ослепительно белой рубашке с отложным воротом, с коричневой папкой из тисненой кожи Матвей Савельевич выглядел солидно и представительно, как дипломат.

— Кого я вижу? Здравствуй, соседушка! — загремел Коваленко и полез обниматься. — Не узнаешь Матвея?

— И правда еле узнал, — засмеялся Алексей. — Как жизнь?

— Какая тут к чертям собачьим жизнь! — Матвей Савельевич обреченно и глубоко вздохнул. — Нету у меня жизни, Алеша, а одно существование. Хоть бы ты по-соседски пожалел бедного Матвея. У меня же целая трагедия на днях случилась, — Коваленко убавил голос и оглянулся по сторонам. — Сейчас все расскажу, как на духу. Я знаю, ты не поверишь, но все было так.

Глазкова не очень-то обрадовала эта встреча. Намечал до пленума побегать по районным организациям, но от Коваленко теперь не отвязаться. Это же репей, так и ждет, в кого бы вцепиться.

— Пойдем сюда, Алеша, в тенечек, на скамеечку, — приговаривал Матвей Савельевич, подталкивая Алексея в райкомовский садик, где растут чахлые акации вперемежку с тополями. — Вот сюда, Алеша, садись, вот сюда. Разреши я газеточку подстелю. Вот так… Теперь слушай, — Матвей Савельевич еще раз оглянулся. — Ты в прошлую субботу мелиорацию на поля двигал, нынче тебя снова в пример поставят, а с Матвея шкуру спустят. Потому что Матвей…

— Конкретней можно о твоей трагедии? — попросил Алексей.

— Сейчас расскажу, к чему могут привести излишества в материальном стимулировании, — Матвей Савельевич заглядывает Алексею в глаза и на всякий случай, чтобы тот не убежал, крепко держит его за рукав. — Понимаешь, Алеша, дернула меня нечистая насеять нынче турнепса. Землю выбрали, что надо, удобрили, все чин-чинарем. С этих-то удобрений и полезли сурепка с просянкой, в пояс почти вымахали. А турнепса и не видать. Что тут будешь делать? Давай мараковать. Отрядил десяток баб на прополку, да вижу — им как раз до зимы хватит. Как тут быть? Опять сижу, думаю. И надумала дурья голова! Сам никому ни слова, а через одного шустрого мужичка пущаю слушок. Дескать, председатель составляет особый список на прополку турнепса. Потому что будет двойная выгода: всю траву можно забрать себе на сено, а во-вторых, что особенно заинтересовало моих мужиков, на другом краю поля будет сидеть председатель, то есть я лично, а при мне три ящика водки… И что ты думаешь, соседушка? Все мужики, сколько их есть, на заре явились и давай кричать, чтобы их на прополку пустили.

— Погоди, Матвей Савельевич, — остановил его Глазков. — Ты что, действительно на ящиках водки сидел? Или фантазия?

— В том-то и дело! Сидел, Алеша, и следил за состязанием. Ох, как они работали! Сам не видел, не поверил бы.

Алексей в сомнении качает головой, подозревая, что Коваленко все это выдумал и через час будет рассказывать всем, как разыграл он соседа.

— Ты что, не веришь? — почти с угрозой спросил Матвей Савельевич. — Дело, конечно, твое… Не успел я награды раздать, а в районе уже известно. Подозреваю, что мой новый секретарь партбюро постарался. Подсунули на мою голову! Впрочем, твой Кутейников тоже виноват, все наставления дает моему, опытом делится. Ну, это я так, к слову… Вечером сам Дубов прикатил. А что тут проверять, полна деревня пьяных, песняка наяривают. Ну, это ладно, это дело мне привычное. Но они же сукины дети так торопились к выпивке, что драли все подряд — и траву, и турнепс заодно. Угробили поле, можно сказать… Я, Алеша, мастак ругаться, но послушал бы ты, как крыл меня дорогой наш Виталий Андреевич! Прорвалась флотская закваска. А после хвать за сердце и с копылков долой. Вот тут я струхнул! Пока врачиха уколы делала, я ни живой ни мертвый был. Ладно обошлось, а то бы прямая дорога Матвею в убийцы. На мое счастье, с ним агроном из управления был, убедил Дубова, что турнепс тот проклятый все равно не вырос бы. А траву мы сгребли и два добрых стога поставили.

— То есть как — поставили? — не понял Глазков. — Ты же обещал отдать траву участникам прополки?

— Лично я ничего никому не обещал.

— Но это же нечестно!