В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком - Жан Беливо

Я захожу — точнее, меня вталкивают! — на заправочную станцию, чтобы спросить дорогу. Парень лет тридцати в футболке и бейсболке корпоративных цветов на мгновение отрывается от своего ноутбука и объясняет мне, как найти отель. Но едва я поворачиваюсь, чтобы уйти, он спохватывается и сам заводит разговор со мной. Его зовут Випул, этой заправкой он владеет вместе со своим дядей — и их бизнес процветает. Семье Випула также принадлежит несколько бензоколонок по всему региону, и парень с гордостью рассказывает мне об этом, облокотившись на прилавок, где по стойке смирно выстроились канистры с моторным маслом. А потом он приглашает меня поужинать, и мы коротаем время до закрытия заправки в неспешных беседах, знакомясь поближе. Однако стоит выйти на улицу — и меня снова сбивает с ног эта головокружительная суета, в которой я тщетно пытаюсь найти хоть какие-нибудь ориентиры. Наконец мы добираемся до скромного здания в глубине спокойной улочки. В дом Випула я ныряю, как в уютный кокон: во внутреннем дворике — о чудо! — шума и гама почти не слышно. Пожилая дама умиротворенно нежится в гамаке, который подвешен к лепному потолку галереи, опоясывающей здание. Нас встречает молодая жена Випула, девушка в пестром сари, переливающемся всеми цветами радуги, его родители, двое его детишек… Чуткий, очень проницательный Випул тотчас же позволяет мне окунуться в уют своего дома, ощутить его спокойствие и интимность. На время, пока я иду по Индии, именно он станет моим ангелом-хранителем, будет помогать мне с жильем, маршрутами, контактами друзей и даже подарит мобильник, чтобы я мог в любой момент с ним связаться. Следующим вечером, 12 ноября, он тащит меня на праздник Дивали, самый красочный в культуре индуизма. Все дома преображаются в эту ночь Огней, ведь она символизирует начало нового года. У порога каждой двери цветным песком нарисованы хитроумные орнаменты — ранголи[97]. Эти кропотливо выведенные на земле геометрические узоры предназначены для того, чтобы защищать семью на протяжении всего последующего года. Их яркие цвета приобретают особую таинственность, едва спускается ночь и в домах зажигаются масляные лампы. Люди выходят на улицу в праздничных одеяниях, и немыслимое количество петард устремляется в ночное небо над городом, сначала с одной улицы, потом с другой, и вот уже весь Порбандар сотрясается от неистового треска и грохота, а толпа жителей беззаботно смеется и поет до самого рассвета… Спустя несколько дней, проведенных в Индии, я чувствую, что окончательно погребен под грузом впечатлений, и каждый вечер валюсь спать, как подкошенный.

Индия

«Перестань меня благодарить, — то и дело повторяет Випул на следующее утро, — я тоже сделал это во имя детей, а еще потому, что это мой долг. И еще для твоей любимой! Для твоей Люси! Ваша история такая чистая!» Мы с жаром, искренне обнимаемся.

Невероятно. Всего каких-то сорок восемь часов тому назад мы едва были знакомы с Випулом. И вот уже между нами завязалась нерушимая дружба, будто оба наших сердца бились как одно. Не нагружая меня никакими советами, поверив мне, Випул открыл для меня не только двери своего дома, но и своей страны. Страны непростой, страны нереальных контрастов, где несметные богатства соседствуют с вопиющей нищетой. Федеральный штат Гуджарат считается в Индии самым бедным. Населяют его крестьяне, пастухи и мелкие торговцы, с трудом выживающие среди этих неплодородных земель.

Спустя несколько дней пути после выхода из Порбандара я наблюдаю на дороге поразительную картину. На несколько десятков километров в придорожной канаве протянулась цепочка людей, которые мотыгами и заступами роют землю. Здесь целые семьи — мужчины, женщины и даже дети. Совсем крошки посматривают на родителей из гамачков, развешанных неподалеку. Мне объясняют, что здесь будет проложена сеть телефонных кабелей местной компании связи Alliance. И за такую работу платят куда лучше, чем на ферме, где в день можно заработать максимум один доллар и семьдесят пять центов. Здесь им платят за каждый метр, и они работают с удвоенной силой. Ночуют тут же, в неудобных шалашиках, на скорую руку сложенных из веток и хвороста, кое-где прихваченных жестяными скобами, а дверью им служат обычные занавески. За оградой жуют траву козы, на кустах акации висит выстиранное белье. Дети, которые еще слишком малы, чтобы работать, играют в поиски сокровищ на кучах мусора, сваленных по берегам речушки. Женщины рядом затеяли стирку, а неподалеку пасутся дикие буйволы.

Здешние семьи угощают меня чудовищно острой пищей, но я с аппетитом и благодарностью ее поглощаю. Мне подносят еду на богато украшенном металлическом подносе, сопровождая свой дар тысячами церемоний, правда, готовится эта еда все в тех же сомнительной чистоты мисках, которые едва ополоснули на заднем дворе кухни, без мыла, в какой-то дурно пахнущей луже. Пара дней подобного питания — и у меня так раздувает живот, что, кажется, я вот-вот лопну. Внутри ужасная боль и нестерпимое жжение. Представьте себе картину: в облаке пыли я шагаю по дороге, лицо перекошено от боли, вдруг резко бросаю свою коляску и как умалишенный ныряю в придорожные кусты. Я не особенно осматриваюсь, но, кажется, внимания на это никто не обращает. В Индии нет табу, обязывающих скрывать естественные потребности организма. Как-то раз сквозь ветки кустарника я видел, как какой-то мужчина мастурбирует, причем с таким преспокойным видом, будто он просто ждет автобус. Вот вам еще один разительный контраст! Контраст между беспощадным загрязнением окружающей среды и скрупулезной чистотой, которая поддерживается в жилищах… Дом в Индии — это святилище, у входа в которое нужно непременно разуться, потому что вы входите в храм чистоты, оберегаемый от всяких загрязнений. Однако стоит выйти на улицу — и видишь, что все кругом заплевано красной слюной[98], валяются экскременты животных, дети играют в кучах мусора — и от этого зрелища сердце останавливается. Время от времени кто-нибудь поднимает с земли обрывок бумаги или кусок пластмассы — здесь ничего не пропадает и все может снова «пойти в дело», переживая новые и новые реинкарнации.

Мало-помалу я привыкаю к такой окружающей обстановке… и психологически настраиваюсь на тот же ритм, в котором теперь работают мой организм и бактерии в моем кишечнике… Я приучился есть только правой рукой, как это делают индийцы, ведь левая предназначена только для непристойных дел[99]. Теперь я потею, как индийцы. Я сморкаюсь, как они. И привычно вдыхаю воздух ртом, чтобы лучше прочувствовать вкус блюд. Я уже слился с их красками, содрал с себя шкуру европейца, и мне пришелся впору свойственный этой нации иммунитет. Индия не терпит полумер.

Как-то вечером, проведя много часов в пути, я встречаю на окраине арахисового поля семью, которая просит меня оказать им честь и вкусить с ними скромный ужин. Старшее поколение, молодое и самые младшие — десяток или полтора десятка детей! — живут все вместе в простеньком домишке. Кто-то приносит корзинку яиц. Дети, как цыплята на насесте, присели на верху лестницы и окликают меня: «Дядя! Дядя!» Они пока еще держат дистанцию в общении со мной. Первую горсть риса хозяин подносит гостю — в знак гостеприимства и радушия! — и кладет прямо мне в рот. Я любуюсь его черными натруженными руками, а потом принимаюсь за еду под их одобрительными взглядами. Я ем один как почетный, особый гость. По мере того как я беру с главного блюда овощи или самсу, кто-то из старших подходит к блюду и подвигает другие овощи ближе ко мне, соблюдая эстетику сервировки. Господа Бога следует принимать со всеми почестями и угощать первым, считают тут. Эти традиции заставляют меня краснеть, но в то же время я чувствую себя дорогим гостем. Мне рассказывают, что женщинам здесь приходится особенно тяжело: они вынуждены часами таскать на голове тяжелые тюки и подносы с землей. Засуха последних нескольких лет, свирепствовавшая в центральной части страны, погубила все живое, и теперь женщинам приходится выкапывать глубокие воронки, которые в сезон муссонов заполнятся дождевой водой.

Эта семья пользуется участком в десять гектаров и относится к тем восьмидесяти пяти процентам населения страны, которые принадлежат к двум низшим кастам в иерархии индусов — сословиям мелких торговцев, ремесленников, пастухов… и слуг. Несмотря на то что кастовое притеснение было окончательно упразднено в Индии с принятием конституции, система сословий настолько прочно укоренилась в обществе, что уйти от условностей не так-то просто. Да никто особенно и не жалуется… Индус верит, что после смерти он воскреснет в новом теле. Если он сейчас принадлежит к низшей касте или является парией, то есть неприкасаемым, то это лишь потому, что в прежних жизнях он недостаточно чтил правила своей касты. Поэтому в нынешней жизни он старается вести себя подобающе, чтобы переродиться уже брахманом. Бунтовать бессмысленно: свое нынешнее положение он полностью заслужил, это его карма. Такая концепция мира идет вразрез со всеми моими убеждениями, однако, куда бы я ни попал, даже в самой бедной семье никогда не сталкивался с переживаниями по этому поводу. В этой стране, где соседствуют демократия и парадоксальное неравенство классов, религиозные убеждения творят чудеса: они сдерживают развитие общества, но в то же время сохраняют в нем мир.