Изгнание - Чарльз Паллисер

Хелен удивленно посмотрела на меня.

– Все думают, что вы автор непристойных писем и проделываете по ночам все эти кошмарные мерзости.

Должно быть, я уставился на нее, словно идиот. Неужели так думают все? Не только миссис Куэнс и родители Люси?

– Жена настоятеля получила еще одно письмо и верит, что его написали вы, потому что в нем самые ужасные угрозы мистеру Давенанту Боргойну. И еще написано про мальчика.

Я удивился:

– Какого еще мальчика?

Гувернантка не ответила, и не успел я спросить еще что-то, как она убежала к своей группе. Миссис Гринакр все еще следила за нами.

Мама поначалу шла, не заметив ничего, но Евфимия обернулась, посмотрела на нас и коснулась руки мамы. Она тоже остановилась, чтобы посмотреть, как мы беседуем с девушкой.

Стало быть, все в деревне уверены, что я и есть тот безумный монстр! В это верят все: Энид, Гвиневер, миссис Дарнтон, Старая Ханна. Но не мисс Биттлстоун! И не Люси, если только преступник не она сама!

Как оправдать свое имя? Думаю, только разоблачив истинного злоумышленника, и, уверен, я к этому близок.

Если грязные письма пишет Люси и отсылает подруге в Торчестере, чтобы та их разослала по почте, все же остается вопрос: кто бродит по ночам, выкалывая глаза скоту и вспарывая животы беременным лошадям? Есть только один ответ: ее отец. Я был свидетелем гнева и яростной жестокости этого человека с хлыстом в руке. Не представляю, каковы их мотивы, но теперь знаю, что в основе всего противоестественная связь между ними.

Но что, в самом деле, имела в виду очаровательная гувернантка? Какого мальчика обвиняют в угрозах и почему? И мама, и мисс Биттлстоун упоминали какого-то мальчика, значит, все они говорят о ком-то одном?

Маленькая гувернантка рискнула работой, чтобы предупредить меня, и, возможно, только потому, что влюблена в мою персону. Как глубоко, как невероятно приятно, что эта крошка, бледноликое милое создание, верит в меня. Я ценю ее поступок в тысячу раз больше, чем если бы какой-то владыка деревушки, вроде мистера Гринакра, стал бы уверять, что верит в мою невиновность. Не представляю, как я не смог сразу заметить ее красоту, прекрасные серо-зеленые глаза, с их привлекательной близорукостью, нежный изгиб губ и аккуратненький подбородочек. Так не похоже на резкую соблазнительность дерзкой Люси.

Шесть часов вечера

Мама пришла из деревни, переполненная новостями о том, что дом миссис Пейтресс закрыт и все из него вывезено. Она сказала, что у дома стояли фургоны и крытые телеги, и люди грузили ковры и мебель. Ходят слухи, что кредиторы миссис Пейтресс заслали к ней судебных приставов и что ее показное благосостояние было лишь фикцией, основанной на ложных кредитах. Евфимия не осмелилась заступиться и ничего не сказала. Но я в это не верю.

Десять часов вечера

За обедом Евфимия спросила меня:

– Что такого секретного сообщила тебе та девушка, гувернантка? Ричард, что ты ей сделал?

Я сказал:

– Ей хватило порядочности предупредить меня, что все считают, будто грязные письма рассылаю я.

Вместо того чтобы выразить негодование, мама спокойно произнесла:

– Слышала, что миссис Куэнс получила еще одно.

Я произнес:

– И она обвиняет меня в том, что автор я. Мама, разве тебя не возмущает, что люди в это верят?

Она не ответила, но Евфимия сказала:

– Ты не объяснил, почему мистер Вебстер обвиняет тебя в том, что его сын покончил с собой.

Я был захвачен врасплох и глупо произнес:

– Мама, в этом виновата ты. Ты должна была написать мне, что папа умер. Мне показали некролог в газете. Я разозлился на Эдмунда и был так расстроен, что, совсем не подумав, послал ему письмо, которое посылать не стоило.

Евфимия сказала:

– Из-за этого он совершил самоубийство?

– Не знаю, намеренно он умер или случайно. Но декан нашел мое письмо рядом с ним.

Евфимия спросила:

– И что было там такого предосудительного, что тебя отчислили из колледжа?

Я сказал, что такие письма обычно пишутся, если ты очень зол на человека. Полагаю, тут я не покривил душой.

* * *

Мама легла спать рано, и, оказавшись наедине с Эффи, я сказал:

– Спросив меня про Кембридж, ты нарушила обещание, поэтому я тоже не связан обещанием и на бал не пойду.

Очень спокойно она произнесла:

– Ричард, прошу тебя сделать это не для моего удовольствия, но ради мамы. Она всем сердцем желает, чтобы я там была, хочет вспомнить свою молодость, пока еще может.

– Она совсем не хочет на бал. Ты ее вынуждаешь.

Сестра ответила:

– Как плохо ты знаешь маму. Думаешь только о себе. Полагаю, ты уверен, что ее постоянный кашель связан лишь с зимним холодом?

– Что ты имеешь в виду? – потребовал я ответа.

– Дать маме возможность увидеть меня на балу – вот то немногое, что мы с тобой еще можем сделать для нее.

– Не знаю, что ты подразумеваешь, но я принял решение. Я не иду на бал.

Половина первого ночи

Удивительно, когда мама и Эффи ушли, я почти до одиннадцати часов читал у тлеющего камина и уже собрался идти спать, как заметил, что Бетси несет наверх кувшин горячей воды, и вспомнил, что Эффи попросила ее приготовить ванну. Поэтому я был удивлен, когда спустя минут пять Бетси постучала в мою дверь и сказала, что сестра хочет немедленно увидеться со мной.

Я постучал в дверь Эффи и услышал, как она пригласила меня войти. Поначалу я подумал, что она приняла меня за Бетси, потому что, хотя в комнате было темно и единственным источником был огонь в камине, я увидел, что жестяная ванна стоит перед огнем, а в ней сидит Эффи. Я стал отступать, закрывая дверь, но она позвала:

– Не стесняйся, Ричард. Входи.

Я старался не поднимать глаз, и сестра велела мне сесть на застланный ко сну диван, стоявший рядом. Дверь во внутреннюю комнату была открыта, и я увидел там большую кровать. В комнате было очень тепло, в камине пылал огонь, а воздух был наполнен каким-то очень экзотическим ароматом – розовое масло, сандал? От запаха у меня помутилось в голове. Когда мы разговаривали, я поднял взгляд и увидел силуэт сестры на фоне огня. Мне немного была видна ее грудь, и я почти не обращал внимания на то, что Эффи говорила. Заметив смущение, она засмеялась и сказала:

– Ты же мой брат, Ричард. И здесь совсем темно, все пристойно.

Я поднял глаза, а она плеснула водой себе на шею и грудь, заговорив о бале и о том, как они с мамой предвкушают это событие и как сильно ранит маму, если мы не пойдем на бал. Не помню, что она говорила, но я сдался и сказал, что не предполагал, что мой отказ будет воспринят серьезно.

Я ушел и вернулся сюда.

[Это следующее из анонимных писем по этому делу, и оно снова адресовано миссис Куэнс. Прим. ЧП.]

Этот праклитущий думает што если он плимяник герцога то может делать все што захочет. Он опозорил имя хорошей девушки. Он бросил Эфи и позволил захомутать себя такой девке как Мод каторая и десяти таких не стоит.

Я его ненавижу также как ты. Хотела бы ты увидеть как он умрет?

Он мою собственную девушку таскает туда где устроился на холме для траханья девок и ее он там трахает потому что она все еще его любит даже хотя он ее бросил. Бедняжка Эфи. Она слишкам доверчивая. Он ее опять пагубит.

Он не должен жить. Я воспользуюсь своим прекрасным острым ножиком. Воткну ему в брюхо и распотрошу кишки. Он их вытряхнет как корова свои лепешки а я буду смеятся.

От этого у шлюхи Мод витакер смит глаза повылазят. Так ей и надо. Она заставила этого маленького парнишку Парсифаля разбрехать вранье о невинаватом чилавеке. Он у меня поплачет за это. Удавлю его собствеными кишками.

Гарри Мучитиль

Пятница, 8 января, 11 часов

Сегодня утром мама ушла очень рано, еще до того, как я спустился к завтраку. Евфимия уже приготовилась идти в Трабвел.

Когда матушка вернулась, она сказала, что ходила в деревню попросить миссис Куэнс показать письмо, о котором мне говорила гувернантка.

– Зачем ты это сделала? – спросил я.

Не глядя мне в глаза, она тихо произнесла:

– Я была потрясена, сильно потрясена. Там говорится о твоей сестре и что…

Вдруг матушка спросила:

– В школе тебя звали Гарри?

– Да. Тогда я предпочитал называться так. И что с того?

Она молча уставилась на меня. И тогда я понял и сказал:

– Мама, ты ведь не веришь в то, что эти письма пишу я?

Она не ответила и продолжала прятать глаза. Сказать было нечего. Если она способна верить в такое обо мне, то защищаться я не собирался. Я встал и вышел.

* * *

Неужели матушка действительно верит, что я извергаю такую мерзость? Неужели она думает, что я обосновался здесь, ежедневно кропая письма, какие может сочинить только сумасшедший, переполненный яростью и жестокостью?

Три часа

Полное, полнейшее умопомешательство. Я шел по деревне, пытаясь отыскать Евфимию и проследить, не гоняется ли за ней Ллойд, как вдруг у магазина столкнулся с этим лунатиком Фордрайнером. С побагровевшей физиономией он заорал на меня, обвиняя в краже какого-то инструмента.