Мост в белое безмолвие - Леннарт Мери

Сауэр бежит, крестьяне клянутся, король заламывает руки, Эрталь торжествует, Форстер оттачивает перо, и Радищев тоже уже отправился в путь. Царица с отвращением отбросила "Путешествие из Петербурга в Москву". "Сие, думать можно, что целит на французский развратный нынешний пример", начертала Екатерина II на полях книги, а несколькими днями позже вывела своей великодержавной дланью: "Запрещается впускать в порты наши на разных морях находящиеся суда под флагом национальным французским". 7 августа писатель был уже арестован, признан Сенатом России виновным в государственной измене и под конвоем отправлен в мрачную Илимскую долину, на берег Лены, словно для того, чтобы и в Сибири проросли тайные семена свободы и равенства. А облаченный в полосатый жилет господин Сауэр засвидетельствует неподкупность истории, общность исторического процесса, перед которым окажется бессильной даже самодержавная царица: вернувшись на Камчатку, в живописном заливе Петропавловска, окруженного с трех сторон белозубыми вулканами, он увидит снаряженную на поиски Лаперуза "Ла Флавию". "Корабль шел под флагом новой Франции, и офицеры, носили на шляпах трехцветные кокарды".

Если бы мы могли оглянуться вокруг - в пространстве и во времени, нам открылась бы необычайная картина: вдоль речных долин, по берегам морей, сквозь густые леса и через океаны движется сюда, в край ветров и бурь, непрерывный и безостановочный поток бородатых людей. Он устремляется из трех стран света. Вместо четвертой страны - белая стена, конец света, зияющая пустота, Север, а может быть, Земля Санникова, Земля Андреева, Земля Святого Носа, вольный океан с шумящими пальмовыми островами, мечта о тропическом шлеме? Они наступали бы друг другу на пятки, все эти путешественники, если бы их не разделяла четвертая преграда природы, четвертое измерение - время. Годы и века. Здесь, на бумаге, мы разрушили эту стену, и рядом с Сауэром 1791 года встает Кокрен 1820-го. В апреле его шаги еще гремели в Эстонии по булыжной мостовой {165} города Тарту, напомнившего ему родной Нанси, а сейчас он стремительным шагом приближается к северо-восточной оконечности Азии. Иногда он перебирается через рухнувшие деревья и небольшие речушки. Рыжая шапка волос, если она достаточно буйная, прекрасно защищает от морозов на полюсе холода. Правда, пройдет еще немало времени, прежде чем Миддендорф и Фурман откроют полюс холода, но неведение порой согревает больше, чем знание. Кокрен отводит в сторону звенящие ветви кислицы, семена которой давно повыклевывали птицы, и смотрит поверх сверкающего снега в широкую долину, откуда несется жалобный вой собачьего хора. Над низкими, плоскими крышами серым восклицательным знаком повисла неподвижная кудель дыма. Неужели эта кротовая нора и есть Зашиверск? "Кровь застыла в моих жилах, когда я увидел наконец это место. Я странствовал в скалистых и снежных сиеррах Испании, в Андах Америки, в Пиренеях, в первобытных лесах Канады, но нигде не видел такой бесконечно печальной картины... Поселение состояло из семи жалких жилищ... Находясь на службе во флоте во времена, когда бывало трудно завербовать матросов, я встречал шестнадцатипушечные торговые корабли, команда которых состояла из пятнадцати человек, но еще ни разу не попадал в город, население которого составляет всего семь человек!" Эти строки написаны на берегу Индигирки, и до поймы Колымы оставалось совсем немного. Шестьдесят дней шел Кокрен из Якутска к Врангелю, двадцать раз без шапки и шубы ночевал в снегу у костра. "Я благодарил судьбу за то, что в это угрюмое, студеное время года не отморозил ничего жизненно более существенного, чем переносица", - записывал он. В какой-то юрте Кокрен повесил сушиться свои варежки на деревяшку, оказавшуюся идолом, и ему здорово попало от хозяйки. Служивый казак поспешил восстановить мир: разве женщина не видит, какие у пришельца волосы? Человек этот имеет полное право сушить варежки на истукане - ведь он английский поп! Прозвище пристало и, к немалому удовольствию и потехе путешественника, облегчало ему дорогу, пока в Среднеколымске он не дошел, наконец, до большой реки. А в ее устье, на берегу все еще далекого Ледовитого океана, ни о чем не догадывающиеся Врангель и Матюшкин, ставший совсем неразговорчивым в его обществе, скупали в астрономическом количестве селедку для ездовых собак своей экспедиции. {166} Среднеколымск был тоже крохотной деревушкой, и новость о пришельце быстро распространилась. Поп, настоящий, пришел засвидетельствовать ему свое почтение; осенив себя крестным знамением и не обращая внимания на протянутую руку, он благословил путешественника. Кокрен был не из тех, кто лезет за словом в карман, к тому же за время путешествия он научился русскому языку и в свою очередь тоже благословил опешившего попа. Ведь он тоже был учеником Руссо и, кроме того, умел ценить хорошую шутку.

ПОПЫ И ШАМАНЫ

Якуту, разговор с которым Врангель записал в свой дневник, было восемьдесят два года, он был здоров, бодр и полон сил. Вот что писал Врангель:

"По его мнению, якуты утратили искусство писания, а вместе с тем и средства к дальнейшему образованию своему, при разлучении от единоплеменных им татарских орд. Также утверждал он, что якуты обитали некогда в странах, далеко отсюда на юг лежащих, и доказывал свое мнение тем, что в древних народных песнях и преданиях упоминается о золоте и драгоценных камнях, о львах, тиграх и других предметах, совершенно не известных нынешним якутам, жителям полярных стран. Подробностей о прежнем состоянии и древней отчизне своего народа старик не знал оттого, что они сохранились только в преданиях, которые исчезли вместе с шаманством при введении христианской религии".

Теперь мы знаем, что заключение это было слишком пессимистическим, но в том-то и заключается ценность приведенного отрывка. Пройдет всего двадцать лет, и Миддендорф - опять Миддендорф! - опубликует первый отрывок из якутского героического сказания. Сейчас их записано около восьмидесяти, и объем каждого не уступает "Калевале". Эпос "Нюргун Боотур" стал литературной основой якутской национальной оперы, которая с успехом была показана и на московской сцене. У старика якута, однако, есть оправдание он не мог предвидеть социалистического возрождения якутской культуры. Но дело не в этом. В его лице мы встретили достаточно образованного для своего времени человека, интеллигента, в словах которого звучит забота о будущем своего народа. Его пессимизм далек от безнадежности. Прос-{167} то он не доверяет Врангелю, он запутывает следы, стараясь утаить от него огромное богатство якутского фольклора, которое к тому времени конечно же не могло исчезнуть. Трагично, пожалуй, только то, что он таился именно от Врангеля, не распознав в этом двадцатипятилетнем молодом человеке... А впрочем, кого? Ученика Руссо? Или лейтенанта флота? Представителя царя? Может быть, как раз своим молчанием он и способствовал возрождению якутской культуры! Православие, как и повсюду, распространялось в Якутии туго и носило формальный характер. Попы ревниво обвиняли в этом своих соперников, создав легенду о всемогущем шамане, связанном с злыми духами, и сами первыми попадались в собственную ловушку. Для старика шаманы - это прежде всего сказители, хранители древних преданий, это они из поколения в поколение передавали песни и легенды. Наряду с другими достоинствами фольклор содержит в себе определенную этическую систему. Вытекающая из жизненного опыта местного населения, она была проще и убедительнее догматического учения церкви о добре и зле и уже поэтому оказывалась достаточно стойкой, во всяком случае, способной выдержать соперничество христианства. Именно по этой причине острие церковной пропаганды, а заодно и административные репрессии были направлены преимущественно против сказителей, которые неожиданно были повышены в сане и приравнены к служителям культа. Как известно, исторический образ мышления никогда не был сильной стороной миссионеров. Так что у нашего старика якута было достаточно причин, чтобы не слишком откровенничать с Врангелем.

Теперь, спустя столько времени, трудно с достаточной степенью точности оценить роль миссионеров православия в создании того романтического флёра, который окружает шаманизм. На протяжении двухсот лет попы должны были как-то оправдывать свой хлеб. Еще до Октябрьской революции стало очевидным, что шаманизм стал жертвой несостоятельных социологических схем, импортированных из Европы. Так как шамана изображали соперником попа, то заведомо предполагалось, что он должен соперничать с ним по зажиточности и социальному положению, должен быть таким же нетерпимым. Историю легко сконструировать из типовых деталей, такая постройка окажется вполне удобной - ведь в ней заранее все известно. Согласно этой схеме шаман - тунеядец, {168} вот почему в первые годы советской власти он был лишен гражданских прав. А совсем недавно, в 1969 году, этнограф В. Туголуков отметил, что шаманы, наоборот, в подавляющем большинстве принадлежали к самым бедным слоям населения. В первобытном обществе отношение человека к богу было по-домашнему простым и доверительным, в нем присутствовал даже оттенок добродушного подшучивания, которое сопровождалось сознанием того, что речь идет об обряде или роли, и в зависимости от обстоятельств человек исполняет или разыгрывает ее. Конечно, игра легко могла перейти в реальность и наоборот. Кук пишет, что индейцы Аляски держали идолов на почетном месте и только после серьезного размышления разрешали их срисовывать. В то же время любой из них готов был обменять своего божка на медные пуговицы. "Я думаю, что мог бы вывезти всех местных богов за самое минимальное количество железа или меди", - замечает он. А Богораз был свидетелем того, как после неудачной охоты или рыбной ловли чукчи лупили своих божков - хранителей домашнего очага. Нетерпимость и животная тупость родились в лоне католической, православной, магометанской церкви после того, как патеры, попы и муллы узурпировали церковные обряды, монополизировав духовное общение человека с "иным миром", и стали взимать деньги за посредничество в надеждах, горе, мечтах и отчаянии.