Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

В 1924 году бурная дискуссия в партии развернулась вокруг новой книги Л. Троцкого «Уроки Октября». Опережая события, Троцкий «пророчески» предсказывал революцию в Англии. В главе «Филистер о революционере» Троцкий критикует скептически настроенного автора — Герберта Уэллса, «обывателя с узким кругозором» и недвусмысленно предрекает:

«Мы берем на себя смелость предсказать, что не в столь уж отдаленном будущем в Лондоне, например на Трафальгарсквере воздвигнуты будут рядом две бронзовые фигуры: Карла Маркса и Владимира Ленина… Ибо и английская социальная революция совершится по законам, установленным Марксом».

В этой же книге в главе «О больном»: «И если раздастся с Запада набат — а он раздастся (…) мы откликнемся без колебаний и без промедления».

Эмиль Кроткий, как говорится, лукавил. Есенин внимательно следил за всеми большевистскими газетами, а книгу Троцкого прочитал одним из первых. «Осведомленный человек» был из той среды, о которой Есенин сказал: «До чертиков надоело вертеться с моей пустозвонной братией». А потом еще покрепче добавил: «Очень уж опротивела эта беспозвоночная тварь со своим нахальным косноязычием».

А.К. Воронский, знавший поэта лучше других, в одном из писем отметил, что он как умный крестьянин — сдержан и всегда себе на уме;

«Есенин был дальновиден и умен. Он никогда не был таким наивным ни в вопросах политической борьбы, ни в вопросах художественной жизни, каким он представлялся иным простакам…

Он был сметлив и смотрел гораздо дальше других своих поэтических сверстников. Он легко добился успеха и признания не только благодаря своему мощеному таланту, но и благодаря своему уму…

Казался он вежливым, смиренным, спокойным, рассудительным и проникновенно тихим… И представлялось непонятным и неправдоподобным: как мог не только буйствовать и скандалить, но и сказать какое-либо неприветливое слово этот обходительный, скромный и почти застенчивый человек!»

Прощаясь, заметил:

— Будем работать и дружить. Но имейте в виду: я знаю — вы коммунист. Я — тоже за Советскую власть, но я люблю Русь. Я — по своему. Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду. Это не выйдет».

Воронений, как все друзья и знакомые, в воспоминаниях не обошел клеветой поэта, иногда «перепевает» с чужих слов (в основном, Эрлиха), а эпизоды со скандалами преподносит в искаженном, нарочито усугубленном варианте:

«Некоторые шутки его в последнее время были странны и непонятны. Явившись как-то ко мне навеселе, он принес с собой пачку коробок со спичками, бросил их на стол и сказал, улыбаясь:

— Иду и думаю: чего бы купить в подарок. Понимаешь, оказывается, воскресенье, все закрыто. Вот нашел на лотке только спички, бери — пригодятся. Или лучше: отдай своей дочурке, пусть поиграет».

Воронскому непонятна выходка Есенина. Читатель тоже подумает: действительно, что-то непонятное творилось с поэтом. Но ответ на загадку легко найти в главе «1922 год» романа А. Мариенгофа «Циники»): «Сегодня по купону № 21 продовольственной карточки выдают спички — по одной коробке на человека». В разоренной большевиками Москве не было больше НИЧЕГО. Просто Воронений темнит, «перенеся» странный подарок во времени — на конец жизни Есенина. А непосвященному читателю какая разница — ведь это было? Было.

О том же вспоминает Виктор Шкловский:

«Был месяц сахарина, когда в магазине нельзя было найти ничего, кроме пакетиков с ним. Был месяц, когда все ели одну капусту… Был месяц — все ели картофельную шелуху… Был месяц падающих лошадей, когда каждый день и на всякой улице бились о мостовую ослабевшие лошади, бессильные подняться. Умирали просто и часто».

А по мнению Есенина, «Мелочи для историков будут иметь более важное значение, чем имена людей и крупные события, которые и без афиши не будут забыты». Об этом рассказывает «последний имажинист» Рюрик Ивнев:

«Я показал ему афишу большого концерта, в котором участвовал; он прежде всего обратил внимание не на известные имена, а на извещение в конце афиши: «Зал будет отоплен».

(…) Есенин вспомнил пример из моего документа 1918 года, — это была официальная бумага с тремя подписями: наркома просветления А.В. Луначарского, управделами Наркомата Покровского и начальника канцелярии КЛ. Федина (известного писателя). Эта любопытная бумага гласила: «Прошу выдать моему секретарю тов. Ивневу РЛ. теплые перчатки, которые ему крайне нужны, так как ему часто приходится разъезжать по служебным делам в открытом экипаже». Как он хохотал тогда, читая этот документ».

Так что пусть потомки помнят и этот коробок спичек, подаренный Воронскому. И его свидетельство — поистине уникальный документ, граничащий с идиотизмом воспетого Маяковским «заседания по поводу покупки склянки чернил губкооперативом». Ведь и это было в жизни страны, управляемой большевистскими руководителями, и заседания на самом высоком политическом уровне по поводу покупки партии консервов в голодный 1921 год. Этому факту Ленин отвел в докладе не две строки, а две страницы!

Кстати о Маяковском. На словах Ленин одобрил стихотворение «Прозаседавшиеся», а на деле строго взыскивал за нарушение установленных бюрократических порядков.

Глава 2

Есенин и колхозы

Много разного в мемуарах Юрия Либединского, и все же, несмотря на их абсурдность, они заслуживают более пристального внимания. В расширенные и дополненные мемуары Либединский включил фрагмент, на анализе которого следует остановиться особенно обстоятельно. Рассказывая о последней встрече с Есениным, он пишет:

«Я, опираясь на одну из последних работ Ленина «О кооперации» и на недавние постановления правительства и партии, говорил о возможности другого, кооперационного, социалистического пути развития.

Слово «колхоз» еще не было произнесено, но оно носилось в воздухе. Речь шла о переходе «к новым порядкам путем возможно более простым, легким и доступным для крестьянина». Именно эта сторона процесса больше всего интересовала Есенина, он вставлял в наш диалог вопросы о том, что предстоит пережить крестьянину при переходе к социализму, насколько мучительно отзовется на крестьянине этот процесс перехода, какими душевными изменениями ознаменуется для крестьянина этот переход.

И вот, когда мне пришлось нести на плечах гроб Есенина, я все вспоминал эту последнюю нашу встречу у него дома, наш горячий спор и милое, полное искреннего и самозабвенного волнения лицо его: ведь спор шел о самом для него дорогом — о судьбе родины, о социализме, о пути родного ему крестьянства».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});