Перловый суп - Евгений Будинас

— ...

— Ни хрена... — паровоз в зубах Будинаса выпустил такой густой клуб дыма, что и сам Евгений Доминикович закашлялся... — ... аете! И когда я утром пришел, он не только вернул рукопись прочитанной, он на ней места живого не оставил!..

— ...

— А что он сказал? То же сказал, что я тебе сказал. Хочешь — можно твою хуйню оставить нетронутой, для того правка карандашом и вносится. Хочешь — можно поработать.

— ... чу...

— Тогда — смотри! Может, хоть ты обучаем в этой стране. А то — сплошь ... — и дальше пошло слово, которое на бумаге я могу лишь стыдливо прикрыть многоточием, подобно тому, как сам произнесший его Будинас немедленно скрыл сказанное очередным паровозным выхлопом.

Так мы и начали работать.

Единственные три дня, когда он не работал моим редактором, — это день до операции, день в операционной и день после операции. Все остальное время я находился на дистанционном управлении — по телефону.

— Федута, не будь свиньей! — хрипел он в трубку. — Ты что, не понимаешь, что я от тебя требую? Ты можешь нормально разбить главу на подглавки? Логика у тебя есть? Хотя откуда у вас у всех логика? Вас никто и никогда в жизни не учил ни чему. Ты знаешь, что такое абзац? Ты не знаешь, что абзац — это завершенная мысль. Абзац — это...

И дальше он пел оду абзацу приблизительно так же, как Михаил Самуэлевич Паниковский воспевал гуся. Гусь был для Паниковского смыслом жизни, а смыслом жизни Буди-наса был в этот момент каждый абзац — не его! — моей! книги.

И он выдавливал из меня эти абзацы, как пасту из тюбика.

— Опаздываешь, — свирепо оглядывал он меня. — Это хамство — отнимать два часа жизни у умирающего человека своим опозданием.

— Вы хорошо выглядите, Евгений Доминикович.

— Это ты так думаешь. Танечка с тобой не согласна, — кивал он на медсестру, принесшую ему очередную порцию лекарств. — Она считает, что я уже совсем не интересен в качестве объекта воздыханий. Правда, Танечка?

Бездыханная трубка с вишневым чубуком вяло болталась у него во рту. Незажженная, она была подобна катетеру — вроде, выполняет какую-то функцию, но... хуйня, в общем...

— Мне позвонил Лева Тимофеев. Сказал, что вроде, у нас с тобой что-то получается.

— ...сибо...

— Он это врет, чтобы меня не огорчать. Он считает, что горбатого (то есть, тебя) могила (моя могила!!!) исправит. Раньше ты писать не научишься. Или — научишься?

Я глотал больничный воздух пересохшим ртом. Он диктовал очередное домашнее задание по поводу очередных двадцати пяти страниц. Каждый день в больнице — по двадцать пять страниц.

Мы оба были прикованы к его больничной койке.

И когда рукопись была сокращена в полтора раза (!), Будинас, вышедший из больницы, осмелился послать ее — в распечатанном виде — Анатолию Ивановичу Стреляному,

Через три дня пришла телеграмма:

«Прочел пятнадцать страниц. Герой поступил в пединститут. За что вы его так ненавидите?».

— Хуйня, — сказал Будинас, спрятавшись от смущения в облаке дыма. — Все хуйня. Нужно переписывать.

Стреляный был прав: за что ненавидеть мальчишку-безотцовщину, только-только поступившего в провинциальный пединститут? За то, что ему предстоит стать первым президентом Беларуси? Вот станет — тогда и ненавидьте. Если есть, за что.

И мы во второй раз с топором в руках, пропахшие табаком, прорубались через дебри неуклюже расставленных слов и неточно сформулированных мыслей,

Когда моя книга «Лукашенко. Политическая биография» вышла в свет, главным комплиментом ей было:

— Как легко читается!

Конечно, легко. Так же легко гуляется по регулярному парку, разбитому на месте прежней чащобы. Я хотел бы позвонить ему и сказать:

— Евгений Доминикович, Вы — гений!

— Да? — с наигранным удивлением спросил бы он. — Ты уверен? Тогда приезжай.

Геннадий Лисичкин

Почему я завидовал Жене Будинасу

Совеем не потому, что он гораздо моложе меня. Я знал, что это очень сомнительное преимущество, которое или так быстро исчезает из жизни, или не успевает реализоваться. В результате старик может остаться молодым, а молодой — не вылупившимся цыпленком, то есть не успеет «прокукарекнуть».

Жене повезло. Он из числа тех, о которых в свое время сказал наш замечательный историк Натан Эдельман: только второе, не битое татарами поколение могло выйти на поле Куликово и одержать победу. Женя был одним из тех, кто не битый коммунистами, вышел, не имея нашего страха перед этим чудовищем, и начал говорить о том, о чем мы боялись говорить даже шепотом. А многие и думать. Мы смотрели на него и, завидуя, боялись: а вдруг его, а заодно и нас загребут. Не загребли. И от этого, то есть от него, мы стали бойчее. Этого не понять тем, кто не пережил страх сталинизма, даже не пострадав сам непосредственно от него. Тут был смешной эффект электропастуха. Я с удивлением наблюдал его, работая в колхозе. Стадо (в данном случае коров) загонялось на пастбище, огражденное не колючей, а тоненькой ниточкой проволоки, по которой шел ток от жалкой батарейки. Корова тыкалась носом в проволоку и получала легкий щелчок по носу. И так, весной, один-два раза повторялось. У коровы хватало разума не нарываться на неприятное ощущение. Она не подходила к проволоке весь сезон, до осени. Уже давным-давно батарейки отсырели и не работали, а электропастух продолжал свое устрашающее действие.

Женя, к стыду нашему, один из тех немногих, который сказал: «Братцы, никто вас даже по носу не стукнет. Идите безбоязненно вперед по человеческому, а не стадному пути».

Ему хорошо было так говорить. Он в партии не побывал и был таким природным, естественным, то есть нормальным человеком среди нас, уже ненормальных. Так что Женя, повторяю, будучи моложе нас, оказался нашим воспитателем. Он оказал огромное влияние на тех, кто мне близок и очень заметен в писательской среде: А. Стреляный, Ю. Черниченко, Ю. Калещук...

Наблюдая жизнь не из кабинета, а в самой ее гуще, он смог подняться от описательства ее, к проникновению в суть социальных процессов. Я имею в виду его рассуждения о так называемом «промежуточном человеке». По сути это то, что югославский политик, диссидент Милован Джилас назвал «новым классом». Люди этого класса сами ничего не создают, но они поставлены быть надсмотрщиками над теми, кто создает, кто работает. И не только наблюдать, но и предписывать, что и как надо делать в производстве, науке, искусстве. Это очень опасная порода людей, которые, будучи элементарно безграмотными, командовали всеми, поучая как сеять, когда; что писать и как бороться с теми, кто пашет и пишет не так, как они, эти «промежуточные люди», учат. Женя, духовно породнившись с такими людьми, как Герои труда, председатели колхозов Бедуля, Калачек, остервенело боролся с самозванцами. Не без успеха, но и не без подзатыльников.

Женю отличает от многих и многих писателей еще и то, что он не был настырным дидактиком, поучающим, что и как надо делать. Он сам, засучив рукава, занялся практическим делом. Я не сказал бы, что «бизнесом». Бизнесом занимаются ради прибыли, меркантильно. Он построил свои «Дудутки» по-русски: и не по-маниловски, но и не по-американски. В первую очередь для души. Не только своей, но и окружающих. И тут есть над чем задуматься, над его поиском. Можно ли в России, с ее традициями, идти только одним путем, путем неутолимой жажды наживы? Русские мыслители все время сомневались в том, что только капитализм с его волчьими законами может быть путем к прогрессу. Женя, стихийно, не на макро, а на низшем уровне, продолжает размышлять над этим. И не без успеха. Во всяком случае, я вижу в его работе на земле много очень полезного, далеко выходящего за рамки прагматического смысла.

И еще одно качество его деятельности мне хочется отметить. Русская, а потом и советская интеллигенция отличается прежде всего тем, что она ненавидит тех своих коллег, которые думают чуть-чуть иначе, чем принято в определенном кругу. Вспомним «проститутку» Троцкого, «космополитов безродных», «врачей-отравителей»... Многое, очень многое надо было бы вспомнить, чтобы понять, как раздрай в кругу интеллигенции приводил к торжеству сталинизма, фашизма.

Спросят, а причем здесь Женя Будинас?

Причем.

Это Женя был организатором ряда крупных, представительных «круглых столов». Там собирались, спорили, «притирались» люди самых разных убеждений и из разных мест: Брест, Тбилиси, Минск, Прибалтика...

Так уж происходит в жизни, что человек-созидатель вдруг уходит, только-только начав расправлять крылья. Созидателей мало, разрушителей полным-полно. Неожиданный выход Жени из сценария, который он писал, в который он многих из нас вмонтировал, оставил сценарий незавершенным. Будем надеяться, что кто-то из молодых продолжит то, что начал делать Будинас, что жизненно важно для нормализации нашего бытия в этой стране.