Как живется вам без СССР? - Лариса Бабиенко

Среди пассажиров арабского рейса Анна увидела мужчину, толкающего впереди себя тележку, на которой поверху чемодана лежала большая картонная коробка.

— О небеса! Где же его шевелюра? — в ужасе подумала она, разглядывая пассажира, у которого когда-то была черная густая шапочка волос. Помнится, Хади так любил поглаживать ее обеими руками.

«А где твои косы?» — оборвала свои критические размышления Анна и поневоле дотронулась рукой до своей короткой прически.

Мужчина остановился, внимательно оглядел встречающих и скользнул взглядом мимо ожидающей его женщины.

«Неужели так постарела?» — перепугалась Анна, но все же шагнула навстречу гостю.

— Добрый день! Здравствуй!

— Здравствуй! — выдавил из себя пассажир и как-то виновато отвел глаза в сторону.

— Что у тебя в коробке? — быстро отвлекла его внимание от себя женщина.

— Манго, — ответил Хади, — специально вез для тебя.

Автобус мчался мимо незасеянных полей, недостроенных гаражей и новых высоток.

— Вот этого здания прежде не было, и этого тоже! — удивлялся он, внимательно оглядывая московские улицы. — О, как в Москве теперь хорошо! Глобализация вам очень помогла!

— Очень! — горько усмехнувшись, нехотя подтвердила женщина.

В квартире гость вытащил из чемодана подарки: ткань на платье, духи, лакомство «Twix». Однако глаза его при виде Анны особой радостью не сверкали. Она поблагодарила его от всей души, поставила на стол угощение, подала вилки, ножи, а сама подумала о том, как вот нынче после его отчужденного взгляда сблизиться им, мужчине и женщине, спустя тридцать шесть лет после их последней, да и то мимолетной встречи? И ради чего они сегодня встретились, что скажут один другому? А коли, несмотря на годы, встретились-таки, сидят нынче за одним столом, как же найти им друг друга, как вновь уловить душу, чувства, тепло их многолетних отношений?

— В твоей стране кончилась война? — вежливо спросила Анна.

— Не совсем, — ответил Хади и опять уставился в стол. — В России теперь все хорошо, демократия… Я рад за вас… Наконец-то! — тоже вежливо произнес он.

— Ты это всерьез? Ты что-нибудь читал о моей стране за последние двадцать лет?

— У нас ничего по телевидению о России не рассказывают. Русского Интернета нет. Весь мир думает, что в Советском Союзе было всем плохо, а сегодня в России хорошо, потому что эта страна богатая… Я думал, что вы живете сейчас лучше, чем прежде.

Медленно доходило до Анны очень горькое: весь мир, натворив в ее стране чудовищное, забыл о России, и она, как растерзанная планета, искры от которой больше не обжигают, не волнуют и ничего нового уже не несут, как жалкие осколки прежде огромной Звезды, больше для этого мира, упокоенного ложью, не существует и покоится теперь где-то глубоко на дне человеческого сознания всей остальной цивилизации. И как нынче вызволить хотя бы из души гостя интерес ко всему тому, что действительно происходит в стране Анны, а значит, и в ее жизни? Как пробудить боль и сострадание к огромным утратам хотя бы в ее судьбе за последние два десятилетия?

— Как в арабском мире отреагировали на смерть Каддафи? — спросила она его вдруг совсем о другом.

Гость развел руками.

— Как? Ну, сорок два года у власти. Везде вмешивался. Надоел всем. Даже в Африке.

— И за это убивать?

— Сорок два года, понимаешь?

Анна не понимала, почему по этой причине столь варварски и по-людоедски надо решать судьбу страны, лидера и его семьи: детей, внуков…

— Английская королева 60 лет на троне, давай ее бомбить?

— Зачем? — искренне удивился гость. — Она ничего в своей стране не решает.

— Как не решает? — отказывалась верить Анна в сказанное и спросила напрямик: — Почему английские премьеры докладывают обо всех делах парламента и страны королеве? Почему королева состоит в Комитете трехсот, в который входят самые богатые люди мира, решающие судьбы мира?

— Не переживай, теперь в Ливии все будет хорошо!

— Закон о многоженстве — это хорошо? Законы о возврате к шариату, об отсечении рук, ног… Это хорошо?

За много лет разлуки мужчина и женщина, жившие все эти годы на разных континентах, в иных политологических системах и в разных психологических мирах, уже абсолютно по-иному глядели на жизнь. Что теперь их объединит?

— Как теперь ты относишься к тому, что англичане в девятнадцатом веке пришли в Судан? Это плохо?

Собеседник поморщился, махнул рукой, как бы отметая прошлые огорчения.

— Сейчас нормально отношусь. Англичане строили у нас железные дороги, телеграф, открыли школы…

В самом начале английского фильма «Четыре пера» (2003 г.), посвященном подавлению национального движения в Судане в конце XIX века, есть титр, в котором сообщается, что в конце XIX века британские войска захватили каждый четвертый километр планеты.

«И после такой агрессивности Британия еще кому-то предъявляет претензии? — думала в это время Анна. — России подобное хамство и в голову прийти не могло. И если бы Среднюю Азию захватили британцы, на ее территории был бы вечный Афганистан: нищета, постоянные бойни, а на улицах — голодные дети и жалкие женщины в черных тряпках с головы до ног. Уж бритты не отказали бы им в религии, вкушайте ее, сколько хотите, только оставайтесь смирными идиотами».

— В нашей стране на уровне суданских улочек даже спор был тогда, не рано ли мы выгнали англичан? Некоторые люди говорили, что надо бы подождать еще лет двадцать, чтобы они побольше понастроили.

— Чего именно?

— Мостов, больниц…

— То есть того, что стоит дороже, что силами одной нации не осуществить?

Помнится, как-то в одну из поездок в Польшу Анна слышала, как в Варшаве на автобусной остановке спорили два поляка, и один из них сказал то же самое:

— Мы их рано выгнали. Надо было подождать, пока русские построят в Варшаве хотя бы метро.

И вот теперь оказывается, что не только сильный бывает хищником, но и затаившаяся, вроде безразличная ко всему хитрость малого и обиженного.

— Значит, твой прапрадедушка, исходя из нынешнего мышления, был неправ в том, что боролся против англичан?

— Защищая свой дом, мой прапрадедушка был прав… — спокойно ответил Хади. — Но тогда мало кто понимал, что прогресс сильнее национальных чувств. Рано или поздно прогресс потащит страну на веревке, как раба. Всем необходимо идти вместе с прогрессом, а кто отстает… Мы, африканцы, отстали… Весь мир уже с электричеством, а наш континент без электричества… Везде уже железные дороги, мы же в основном по тропкам. Как такое могло быть? И прогресс пришлось догонять так, через колониализм. Через множество войн и смертей. В таком развитии истории и мы, африканцы, виноваты. Надо было думать не только о бананах. Да, Махди и мой прапрадедушка боролись за независимость, но что было в Нубии после их победы? Опять все хватали и продавали друг друга в рабство. Страна уже обязана была уйти в другую формацию.

— Когда-то ты говорил, что боишься стать чернокожим англичанином. Теперь почему им стал?

— Не стал. История пошла на другой виток, и все увидели прошлые события с другой стороны.

— И все же… — разочарованно протянула Анна, как всегда, желая тут же подвести черту.

— Без «все же…». В Судане не носят джинсы. И на мне никогда их не увидят. Почему? В джинсах ходили у нас английские колонизаторы.

— Ну, это не доказательство, — решительно отмахнулась Анна.

— Когда я учился в Англии, мне на кафедре предлагали остаться. Говорили, куда ты едешь, там пески, дикость… Я вернулся домой. Как видишь, я далек от восхищения капитализмом, но истину видеть обязан.

— Это тоже не доказательство. Из Москвы ты тоже вернулся домой.

— Сейчас я работаю в составе группы по созданию нескольких атомных станций в Судане.

— Да? А средства после войны в стране откуда?

— Несколько миллиардов долларов дает Китай, — объяснил Хади. — Конечно, не бескорыстно. В кредит.

И на этом диалог между хозяйкой и гостем не окончился.

— М-да, в кредит, — проворчала собеседница и, как всегда, вставила, будто штырь, возражение: — Советский Союз отпустил огромные деньги Египту лишь за бананы… Повезло, да?

Не случись катастрофы с собственной страной, наверно, Анна по-житейски, по-мещански возмутилась бы: у нас, мол, и нынче своих проблем хватает, к чему тратить деньги на чужие проекты? Однако ни той страны, ни денег, ни прежних надежд на сотрудничество между разными народами теперь нет. Все лучшее — в прошлом. И как же горько было Анне, что страна ее, вот эта… новая, будто лоскут от прежнего платья, настолько умалилась, настолько ослабла, что присутствие ее уже нигде толком в мире не обнаруживается, а тем более, с точки зрения современной спесивой российской дипломатии, в какой-то Нубии…