Стиль модерн - Ирэн Фрэн

Машина замедлила ход. Они подъезжали к отелю. Файя открыла глаза, встряхнулась в своем дорожном манто. Лиана почувствовала, как гладкие и сильные ноги подруги придвинулись к ней и на мгновение ощутила сквозь ткань жаркое тело. Автомобиль остановился. Вентру бросился открывать дверцу — конечно, сначала со стороны Файи, бодро выскочившей на тротуар.

Вокруг все сверкало огнями. Танго, скрипки. Там танцевали, пели. На проспекте, ведущем к морю, прогуливались десятки парочек в вечерних платьях. Слышны были громкая речь, смех, кто-то обнимался. «Замечательно, — подумала Лиана, — по крайней мере, развлечемся».

* * *

Они и правда развлекались. То ли благодаря случайности, встречавшейся с завидным постоянством в отелях Европы, то ли Файя обладала сверхмагическим даром объединять вокруг себя всех тех, кто ее любил или будет любить, но, еще не переступив порог отеля, Эдмон д’Эспрэ наткнулся на свою старинную любовницу — Кардиналку — в сопровождении одного из ее протеже, художника-кубиста Минко, решившего поволочиться за этой слегка поувядшей куртизанкой, потому что, по его собственному выражению, «музы его оставили». Почти в тот же момент они увидели проходящего через вестибюль Стеллио Брунини; поскольку всюду был анонсирован «Русский балет», можно было предположить, что и Лобанов неподалеку. К удивлению Лианы и к еще большему удивлению Эдмона, Вентру тут же оторвался от руки Файи и перекинулся с бывшим маклером дома Пуаре несколькими любезностями, будто они были знакомы целую вечность.

Договорились через час встретиться за ужином при свечах. Лиана очень долго к нему готовилась, пытаясь привести в порядок свои мысли. Все люди, как и те, с которыми они только что познакомились: художник Минко и Кардиналка — все вполне благожелательно относились к Лиане, но, видя в ней лишь сожительницу аристократа, не могли сдержать при этом иронию, хотя она читала в их взглядах признание своей красоты. И в то же время при виде Файи их движения становились натянутыми, руки дрожали, глаза увлажнялись, и они опускали взор. Она всех делала покорными, неожиданно робкими, почти детьми. Именно эту ее силу Лиана хотела разрушить.

В какое-то мгновение, причесываясь, она вспомнила об их прежней дружбе и пожалела об угасшей нежности, так облегчавшей им жизнь даже в затхлости Сомюра. Кто виноват в том, что все прошло? Сама ли Файя, или окружавшие ее мужчины? Или, возможно, дело было в чем-то другом, что раньше ускользнуло от взгляда Лианы, — в этой магии, притягивающей всех мужчин, кем бы они ни были: банкирами или магараджами, аристократами или жалкими мазилами типа Минко, едва вырвавшегося со своего злосчастного Монпарнаса. И вплоть до Стеллио…

Правда, существовал и Вентру, спокойный и вроде бы чуждый этому любовному ажиотажу, Вентру и его замечательное безразличие. Но и в его жестах — когда он потребовал ключи от комнат, предъявлял фальшивые паспорта, давал указания портье, — проглядывал невидимый постановщик. Лиана пересилила себя, заставив отмести все сомнения. Нужно покончить со всей этой абсурдной магией. Да, она брюнетка, а не блондинка, как Файя, но ее волосы пышнее, с рыжеватым отливом. Глаза немного серее, а тело менее угловатое, чем у подруги, полнее, круглее, аппетитнее.

Будто бросая всем вызов, Лиана выбрала самое красивое платье — узкое, прямое, из красного фая, — и украсила себя драгоценностями.

Когда она спустилась к ужину, все уже были там. Файя царила во главе стола, Эдмон — по правую ее руку, а Вентру — по левую. Она была в белом платье, и, как у юной невесты, ее шею обвивала простенькая золотая цепочка.

Ужин прошел довольно весело. Лишь Стеллио оставался мрачен. Садясь за стол, он объяснил, что у Лобанова «творческие муки» — тот вынашивал идею балета и хотел сразу же показать его Дягилеву, жившему в это время на даче в Италии. Лобанов послал ему очень красноречивую телеграмму, стоившую целого состояния; потом свернулся под своими простынями и обещал до той поры не вылезать из постели, пока маэстро ему не ответит. Бесполезно было надеяться получить от него хотя бы билетик на завтрашнее представление — даже непонятно, будет ли он танцевать.

— Ладно! Я достану вам билеты, — заявила Кардиналка.

— Я тоже могу, — перебил ее уверенный голос.

Это был Вентру. Он обернулся к д'Эспрэ:

— Сколько вам надо? Три, четыре билета? Я принесу их завтра перед завтраком.

— Нет, — перебила Кардиналка, — это я их принесу.

— Спорим?

— Спорим! — ответила Кардиналка, — и вы, месье, проиграете. И подарите мне… скажем… куст орхидей!

Вентру расхохотался:

— Ну нет, мадам! Это вы угостите меня шампанским!

— Увидим! — оборвал их д'Эспрэ. — Если я правильно понял, в любом случае нам обеспечены билеты на балет. Замечательно! Обидно, если наш дорогой Лобанов не будет танцевать.

Нарушив свою обычную сдержанность, Стеллио сказал:

— Если Лобанов будет долго капризничать, однажды Дягилев от него избавится. Как он порвал с Нижинским после его женитьбы. Дягилев нетерпелив, это всем известно, но и Лобанов неудержим… Он становится…

Стеллио не закончил фразу и побледнел, почувствовав на себе взгляд Лианы. До этой минуты она не обращала на него внимания. У Пуаре он едва открывал рот в ее присутствии, лишь подбирал ткани и втыкал булавки. Теперь его слова заинтересовали ее, и она захотела все о нем узнать.

Еще не подали закуску, а Кардиналка и Минко стали развлекать собравшихся. Они в самом деле были очень странной парой, даже эксцентричной. Кардиналке было уже далеко за пятьдесят. Ей грозило ожирение, но она не пыталась это скрыть своим фиалковым платьем из органзы, с большим декольте, приталенным, как у девушки. Она была обвешана новомодными украшениями, что удивило Лиану, поскольку д’Эспрэ представил ее как куртизанку, отошедшую отдел. Ведь не от несчастного молодого художника получила она эти драгоценности! Минко еще не было двадцати пяти лет; очень тощий, с редкой бороденкой, он бы сошел за ее сына, если бы оба не афишировали свои отношения. Оба любители покривляться, они разыгрывали комедию страсти. Кардиналка успевала следить за аудиторией, и ничто не ускользало от ее взгляда. Шутливо разглядывая Файю, она заметила:

— Ах, милочка, как он на вас смотрит, мой художник! Держу пари, он сделал из вас свою музу, мой Дезирэ Коммин!

— Дезире Коммин?

Файя захлопала ресницами, что было знаком самого пристального внимания, какое она могла бы кому-нибудь уделить. Стеллио повернулся к ней. Граф, ощутив неловкость, нагнулся к Кардиналке:

— Дорогая моя, прошу, оставьте нашу подругу в покое…