Стиль модерн - Ирэн Фрэн

Вот почему, едва приехав в Бордо, граф поспешил встретиться со своим помощником, который показался ему вполне способным к исполнению бесчисленных обязанностей. Но наружность этого человека совершенно не соответствовала тому образу, который создал себе д’Эспрэ: в противоположность своей фамилии, Раймон Вентру[49] был высоким, поджарым и даже мог бы казаться стройным, если бы не косая сажень в плечах и великолепный торс с мускулами, выступающими под тонкой рубашкой. Граф, описывая помощника своим подругам, использовал обиходное выражение, но оно точно выражало сущность Раймона Вентру: он был «здоров».

С соломой в волосах после вагона для скота, изнывая от ломоты во всем теле после тридцати часов путешествия, обе женщины остались безучастны к навязанным им на вокзале лирическим описаниям д’Эспрэ. Высокомерие Файи никого не удивляло. Лиана же, напротив, всегда очень живо воспринимала все события и остро чувствовала опасность, поэтому позже сама была поражена собственным безразличием к прозвучавшему имени Раймона Вентру. Но она тогда так устала, — ей хотелось побыстрее добраться до кровати, зеркала, кувшинов с теплой водой, — что вся ее интуиция улетучилась.

Тем временем д’Эспрэ не скрывал своей радости:

— Сама судьба послала мне Вентру! Подумайте, в прошлом погонщик быков, торговец лошадьми, ему известны все комбинации, цены на бобы, на соленую треску, на килограмм сала! А все эти поставщики, мелкие посредники! Он их всех заткнул за пояс!

Новая манера разговора д’Эспрэ развеселила Лиану:

— Берегитесь, Эдмон. Вы набрались выражений у вашего подчиненного.

— На войне, как на войне, мадам. Вам также должно понравиться, что он занимается не только провиантом. Он может достать обувь, ткани, бумагу, лошадей, антиквариат. Редкий человек. Он многое может. В остальном… — Граф замялся.

— Что в остальном? — заинтересовалась Лиана.

— … Думаю, мое присутствие рядом с ним… будет совершенно бесполезно. Утром я пойду в управление, лишь чтобы завизировать приказы на закупки, почту…

Он замолчал, рассматривая свои изящные перчатки табачного цвета. На его лице уже не было того сурового выражения, казавшегося приличным в начале августа. Костюм тоже не смотрелся мрачно: как и кокотки, д’Эспрэ добавлял капельку фантазии в свою одежду — кожаные гетры цвета зарумянившегося хлеба, шарф цвета глазированных каштанов, вся эта тонкая гармония бежевых и коричневых тонов, замечательно сочетавшихся с золотистыми оттенками осени в Бордо. Казалось, он сам удивлялся своей новой элегантности.

Искоса взглянув на Файю, граф смущенно продолжил:

— Впрочем, я совсем не хочу надолго здесь задерживаться.

От удивления обе женщины одновременно повернулись к нему. Лиана нарочито выдернула запутавшуюся в волосах соломинку и поправила юбку и манто.

— Эдмон! Мы только приехали!

— Конечно, конечно… Но когда вы отдохнете, мы поедем в Сан-Себастьян.

Он ждал одобрения и с делано равнодушным видом сосредоточился на нежной коже своей обуви. Было очевидно, что его августовские патриотические порывы развеялись без следа.

— Сан-Себастьян? — спросила Файя.

Этот вопрос подбодрил д’Эспрэ.

— Да, Сан-Себастьян, — заговорил он с воодушевлением. — Это в Испании, недалеко от Биарица. Даже мой начальник приватно заверил меня, что тоже туда отправится. И начальник секретариата министра просвещения! Может быть, даже, — разумеется, инкогнито, — заместитель государственного секретаря. Ах! Сан-Себастьян… Гранды, инфанта, король Испании, дипломаты, балы, казино… Всё!

— Всё, — повторила Файя, и ее глаза заблестели.

Д’Эспрэ поправил перчатки:

— Недели две или три отдохнем, я пока приведу в порядок мои дела на службе, а потом готовьтесь к отъезду. Само собой разумеется, нам придется взять с собой этого бывшего погонщика волов, Вентру. Понимаете, я не могу проехаться за его счет, не вознаградив его, такая, как бы сказать, компенсация, что-то вроде…

Он запутался. Они уже подошли к его машине — красивому служебному автомобилю с военным шофером. Солдаты суетились вокруг чемоданов. Не обращая внимания на их взгляды, Лиана прикрыла рукой рот своего любовника:

— Молчите, Эдмон, мы вас поняли. Надо думать и об удовольствиях подчиненных, не правда ли? Развлекаться, не поделившись с ними…

— Именно так! — обрадовался д’Эспрэ и поцеловал ей руку.

Лиана и Файя, несмотря на усталость, с одинаковой улыбкой согласились с его планом. Широким жестом он открыл им дверцу автомобиля.

* * *

Надо ли говорить о том, что Лиана и Файя обладали отменным здоровьем. Скука — единственное, что могло ему угрожать. Оказавшись в незнакомом месте, они на следующее утро встали такими же свежими, как и накануне отъезда. Но через три дня их румянец померк. Бордо быстро нагнал на них тоску, и если бы впереди не манила Испания, они, возможно, впали бы в неизбежную апатию.

Когда до них дошли вести о том, что гаубицы обстреливали столицу и вражеские войска были уже на Марне, девушки начали благословлять тот день, когда покинули Париж. Жителей Бордо не слишком волновало их положение кокоток, и они с улыбкой смотрели им вслед, радуясь внезапному появлению красивых женщин. В город прибыли почти все актрисы из «Комеди Франсез» во главе с Сесиль Сорель, большинство танцовщиц из «Фоли-Бержер» и все дамы, связанные теми или иными узами с министрами и парламентариями. Последние явились сюда в сопровождении сразу нескольких женщин: же, новой, будущей, а иногда и законной. Все это напоминало гарем: впечатление усиливалось от того, что светская жизнь вертелась вокруг пяти улиц и трех отелей.

Но главное — здесь было безопасно, да и осень на берегах Гаронны была очень мягкой. Настоящим наслаждением было расположиться к шести вечера на террасе со стаканчиком портвейна! Дни были похожи один на другой, а сумрачная окраска гарнизонного города напоминала подругам Сомюр. Ничего от блистательного season, обещанного д’Эспрэ! Рано утром мужчины расходились по учреждениям или в «Альгамбру»[50], превращенную в парламент. Там они целыми днями обсуждали успехи врага и необходимые срочные меры. Даже сам Пуаре обивал пороги этих учреждений, чтобы вынудить военную администрацию согласиться на новую модель солдатской шинели. Его посылали от генерала к полковому портному, от помощника секретаря к министру, требовали бесконечного оформления бумаг, но это его не обескураживало: казалось, он решил никогда больше не одевать — и даже не раздевать — ни одного женского тела.