Татуированная кожа - Данил Корецкий

Стопроцентных гарантий не бывает. Особенно в таких делах, где на кону стоит твоя собственная голова. Чучканов молчал.

– То-то! Но если бы вы и дали гарантию, мы бы в нее не поверили, – нравоучительно сказал Никитский и, достав из строгого темно-серого пиджака простую шариковую ручку, жирно зачеркнул пункт про сброс «Дождя». – К чертовой матери! И десантирование бронетехники к чертовой матери! Будете экспериментировать без кандидатов в члены Политбюро!

Он вычеркнул еще один пункт.

В это время на поясе генерала мелодично пропела рация. Он вставил в ухо крохотный черный наушник, нажал кнопку миниатюрной гарнитуры.

– Я Первый, Слушаю. Конечно, нет! Правильно сделали. Сейчас он скомандует. Боевые патроны заменить холостыми! – бросил он в пространство, как будто замкомбрига Чучканов стал невидимкой. И, наклонившись к плану учений, продублировал приказ письменно, поставив размашистую подпись. – Я еще не встречался со столь вопиющей безответственностью! Вы понимаете о чьей безопасности идет речь?!

Прозрачные льдинки из-под светлых бровей морозили смятенную душу полковника. Шеф подставил его в очередной раз. И виноватым теперь окажется он...

– Если вдруг где-то обнаружится хоть один боевой патрон – пеняйте на себя! – зловеще сказал Никитский. – Вы меня поняли?

Чучканов встал и замер в стойке «смирно».

– Так точно! – словно загипнотизированный, сказал он и даже хотел щелкнуть каблуками, но располневшие ляжки помешали это сделать.

* * *

На деревянной трибуне наблюдательного пункта царила такая же строгая субординация, как в далеких от полупустыни кабинетах власти.

В первом ряду в самом центре стоял Грибачев – в легком летнем костюме, свежей сорочке с умело подобранным галстуком, на голове – испещренная мелкими дырочками элегантная шляпа. В руках он держал тяжелый пятнадцатикратный бинокль, который то и дело подносил к глазам, а потом опускал и, слегка наклонив голову, слушал пояснения стоящего справа маршала Вахрушева. Министр обороны получал нужные сведения от стоящего справа генерала армии Рыбакова, а начальник Генштаба, в свою очередь, – от начальника ГРУ генерал-полковника Латынина, который тоже стоял справа и завершал линию высоких гостей. Маршал и генералы парились в парадных, с длинными колодками наград, мундирах и тяжелых от золотого шитья фуражках.

Справа от Латынина в повседневной форме трудяги-армейца напряженно застыл комбриг Раскатов, его правое плечо подпирал надевший боевой камуфляж полковник Чучканов, а замыкал линию майор Шаров в видавшем виды комбезе разведчика. Последний явно не вписывался в масштаб должностей и званий первого ряда: слева от Грибачева стоял генерал КГБ Никитский, а еще левее – помощник и референт секретаря ЦК, которые в армейской табели о рангах занимали положение между уровнями Латынина и Рыбакова. Но без скромного майора, с трудом втиснувшегося между массивной тушей Чучканова и досками ограждения, Грибачев не получил бы никакой значимой информации.

Максимум, что мог сообщить ему семидесятипятилетний, с лицом, напоминающим печеное яблоко, Бахрушин, это то, что они находятся в полупустыне на учениях, вокруг песок и верблюжья колючка, погода хорошая, небо чистое, солнце яркое и издалека приближаются самолеты. Еще министр мог бы рассказать, что у него ноют суставы ног и обострился геморрой. Но Грибачеву было всего пятьдесят два, и он сам прекрасно видел, что происходит вокруг, а состояние хронических болезней министра обороны его интересовало только с точки зрения оценки способности последнего исполнять свои должностные обязанности, поэтому распространяться о них старичку было не с руки.

Рыбаков и Латынин добавим бы к сказанному немногое: что впереди полигон с моделями стратегически важных объектов условного противника, а приближающихся самолетов три, они относятся к десантной модификации «Ан-12» и каждый несет в себе шестьдесят бойцов специальной разведки.

Раскатов и Чучканов могли уточнить площадь полигона, количество секторов и характер сооруженных в них моделей, а также общую задачу, поставленную перед десантируемыми ротами.

В детали никто из военных начальников обычно не вдавался, более того, считалось, то знать частности им, в общем-то, и ни к чему. Но при докладах высокому руководству впечатление информированности и компетентности создавало именно знание деталей, потому в первом ряду находился майор Шаров, слова которого проходили по все возрастающей должностной цепочке и передавались, в конечном счете, секретарю ЦК КПСС Грибачеву.

Сейчас наступила пауза: все, что нужно, высокому гостю уже рассказали, и он спокойно рассматривал в бинокль полигон и приближающуюся тройку десантных «Анов». Воспользовавшись передышкой, Чучканов повернулся к стоящим за спиной офицерам бригады. Семенов и Селедцов подались вперед, ловя взгляд полковника, но тот кивнул особисту и громко прошептал в мгновенно подставленное, напоминающее раскисший вареник ухо:

– Смотри, чтобы этого немца с его тремя патронами близко к гостям не подпускали! Кто знает, что у него на уме... Даже если не выстрелит, подбросит патрон нам назло... Никитский со всех шкуру спустит!

Майор Семенов внимательно слушал, поросшее волосами ухо чуть подрагивало.

– А еще лучше – арестовать его прямо на полигоне. Пусть сидит до суда, нам спокойней. Да и он разговорчивей будет. А с прокурором я решу.

– Сделаем! – энергично кивнул Семенов. И, подавшись назад, обернулся. Через толпу старших офицеров к нему тут же пробился лейтенант Половинко. Подполковники и полковники расступались, пропуская опера контрразведки.

– Сразу после учений задержи Волкова и отвези на гауптвахту. Чувак уже дал показания, завтра предъявим обвинение, получим санкцию и направим дело в прокуратуру.

– Есть, товарищ майор, – ответил Половинко и с той же легкостью пробился к выходу с трибуны.

* * *

Первый и второй взводы летели во второй, средней, машине. Шумоизоляции в десантных самолетах нет, и рев двигателей наполнял гулкое чрево «Ан-12» так, что дребезжали заклепки. Разговаривать в таком грохоте было нельзя, да и настроение бойцов не располагало к разговорам: все сидели молча, погруженные в собственные размышления. Прыжок – всегда испытание. Особенно прыжок с тридцатикилограммовой выкладкой, без запасного парашюта, да еще на глазах инспектирующего высокого начальства.

И только Вольф испытывал радостное возбуждение, как смертник, в последнюю минуту получивший помилование. Он с благодарностью похлопал по нагрудному планшету с магазинами – под ними в кармане лежал клочок ваты с Софьиной помадой. Талисман, который уже начал приносить ему удачу. Поэтому он не боялся ничего. И когда замигала зеленая лампочка и в хвосте дико завыла сирена, открывая грохочущую бездну, разошлись три створки люка, он встал с жесткой скамейки, почти не испытывая обычного мандража.

Деревянко в безмолвном крике раздирал рот, как и положено выпускающему, голосом дублируя сигнал зеленой лампочки. Голоса слышно не было, лишь по артикуляции да по смыслу угадывалась команда «Пошел!».

Согнувшись в пояснице, разведчики гуськом бежали к люку, прижав к груди скрещенные руки и подбородки. Сейчас они ничего не видели, не слышали и не соображали: ослепительный после полумрака десантного отсека зев люка с непреодолимой силой влек их к себе, как пасть удава влечет загипнотизированных кроликов. Сознание отключено, работают только рефлексы, намертво закрепленные навыки и умения. Боевые машины, терминаторы с включившейся глубоко закодированной программой! Не дай бог кому-нибудь упасть под тяжелые рифленые подошвы прыжковых сапог: цепочка парашютистов не остановится и не прервется – затопчут!

Внимание сосредоточено на жизненно важных мелочах, которые сейчас как раз и не мелочи, а самые главные вещи – каждый шаг, постановка ноги, наклон тела, головы, положение рук... Потом пойдет череда звуков, толчков и других признаков нормального открывания парашюта, и только если все пройдет гладко, можно будет немного расслабиться и постепенно прийти в себя. А сейчас всем правит рок, судьба, изменить уже ничего нельзя: распахнутая пасть люка все ближе и ближе... Почти все непроизвольно кричат: стрессовое состояние требует выхода и находит его в напряжении легких и надрыве голосовых связок.

– А-а-а-а!!! – в силу иной тональности этот коллективный крик пробивается сквозь гром двигателей и рев ветра, а может, он передается через кости и напряженно вибрирующий дюралевый пол, или каждый слышит свой собственный вой...

– А-а-а-а!!! – Ноги отрываются от пола – за несколько метров до люка ураганный поток забортного воздуха захватывает наклоненные тела, поднимает и высасывает наружу—в яркость, свежесть и нарастающую тишину.

Самолетный гул удаляется, Вольф летит горизонтально, как снаряд или как птица, сложившая крылья. Но фал срывает чехол стабилизирующего парашютика, полутораметровый зонтик выпрыгивает на свободу, несильно дергает подвесную систему, ставя тело в вертикальное положение. Только сейчас приходит ощущение падения, которое слегка тормозится. Через растянутые до неправдоподобия секунды срабатывает парашютный автомат, отчетливо щелкает двухконусный замок, открывающий ранец. Еще один провал – это пошел купол, он распускается, наполняется воздухом, вытягиваются сложенные змейкой стропы, тело снова падает свободно, его ничто не держит, но вот купол оперся о небесную твердь, стропы натянулись, мощный рывок вверх – ремни подвески впиваются в ноги и грудь. Падение закончено, начинается парение...