Заходер и все-все-все… - Заходер Галина Сергеевна

Вот и вся история связи меня и философии, меня и В. Ф. Турчина и вашего милого визита. Я не все понимаю в этой книге, но, во-первых, теперь ее можно медленно читать, а во-вторых, могу надеяться на вашу помощь, правда?“ Приблизительно так говорил Борис Владимирович, а я стал понимать загадку его стихов. (Уже в электричке на пути домой я прочел в „Заходерзостях“ ранее не замеченный короткий стих „Эволюция эволюции“:

Иногда, Говорят, Выживает Не тот, Кто других выживает, А тот, Кого он выживает. И так иногда бывает.)

Прощаясь с болшевским домом, я получил от Галины Сергеевны охапку невянущих цветов, которые огромными кустами росли у веранды».

Я уже считала, что закончила эту главу, но, обратившись по другим вопросам к запискам Бориса Владимировича, нашла запись, относящуюся к марту 1968 года, именно на эту тему, тему эволюции:

Современная наука хороша пониманием того, что она ничего не понимает, как во времена Сократа?

Нет, она понимает неизбежность изменений в законах — то, что я понимал в 13 лет, когда, начитавшись Маркса и Энгельса, писал свой реферат об эволюции законов эволюции, с теми примерами, за которые американский ученый спустя 25 лет получил премию.

4 октября 2000 года Борис пишет Валентину Турчину: Не расстаюсь с Вашим сочинением. Ваш Б. З. — и посылает свою книгу «Заходерзости».

Письмо В. Турчина от 4 ноября 2000 г. (слегка сокращенное):

Дорогой Борис.

Большое спасибо за книгу! Прочитал залпом. Вы великий мастер слова.

В Ваших стихах я вижу подтверждение моему кибернетическому объяснению, что такое прекрасное: это создание неожиданной модели действительности, внезапное усмотрение порядка и организации в том, что раньше представлялось хаосом или пустяком. В частности, юмор (который, несомненно, есть форма прекрасного) устраивает абсурд и свою модель.

Так оказывается, что «протяните ноги» это утренняя гимнастика; селезень, конечно, ищет свою селезенку; и если есть потомки, то должны быть и сейчаски. Вы делаете — вместе с читателем — лингвистические открытия одно за другим. В книге есть и грустный лирический элемент, но я большой поклонник словотворчества, и мне эта сторона понравилась больше всего.

Поздравляю Вас с замечательной книгой. Валентин Турчин.

Это последнее письмо, которое Борис получил в своей жизни.

7 ноября уже я получала соболезнования по поводу нашей общей утраты…

О чем молчат книги…

Я переписала книги, которые лежали на двух этажах ночного столика Бориса. Это то, что он читал в последние дни перед сном или во время отдыха. Обычно, по мере заполнения полок, Боря обращался ко мне с просьбой помочь разложить прочитанное по местам.

1. Goethes Werke. Том 24.

2. Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. (Перевод с китайского.)

3. Размышления и афоризмы французских моралистов XVI–XVIII веков.

4. The Poetical Works of Wordsworth.

5. Э. Сетон-Томпсон. Рассказы о животных.

6. Руди Келлер. Языковые изменения. О невидимой руке в языке.

7. Редьярд Киплинг. Рассказы и стихотворения.

8. Бабочки полет. Японские трехстишия.

9. Библия.

10. Б. В. Пилат. Две тайны Христа.

11. Компьютер в школе. Научно-популярный журнал для учителей и учащихся.

12. М. Л. фон Франц. Психология сказки. Толкование волшебных сказок.

13. Kardinal Retz. Memoiren.

14. Scherz und Ernst. Deutche Schwanke.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

15. Энциклопедия для детей. Биология.

16. В. Ф. Турчин. Феномен науки. Кибернетический подход к эволюции.

VIII

«Как я кормил рыбок, а они — меня»

Вспомню начало его творческого пути.

Вернувшись с войны в 1946 году и, наконец, окончив Литературный институт, в котором пробыл в общей сложности девять лет вместо положенных четырех (хотя программу двух последних курсов он прошел за один год — шесть лет у него отняла армия), он оказался у разбитого корыта.

Вот что пишет об этом периоде Борис:

Мне удалось опубликовать одно стихотворение («Морской бой») в журнале «Затейник» и несколько пересказов народных сказок в «Мурзилке». Но, разумеется, это не давало ни средств к жизни, ни официального статуса — угроза получить титул «тунеядца» была довольно реальной — столь же реальной, как и перспектива положить зубы на полку.

Как я вскоре убедился, мой «диплом с отличием» ничем не мог мне помочь. Ни в том, ни в другом. Судорожная попытка поступить в аспирантуру была успешно отражена. Столь же успешно отражались попытки устроиться в какой-нибудь редакции (в частности, Олег Бедарев, тогдашний редактор «Мурзилки», очень хотел меня взять к себе заместителем, но «инстанции» этого не допустили).

Трудные годы начала 50-х, когда совершенно явственно ощутился негласный запрет на авторов с «некруглой» фамилией.

Литературовед Владимир Глоцер вспоминает: «Борис Владимирович очень томился, я это понял по первой беседе с ним».

Заведующая научной библиотекой детской книги в доверительной беседе с Глоцером сказала, что она достоверно знает: есть указание «придерживать», не печатать трех авторов, а именно — Заходера, Глоцера и Акима. «Не нужно новых евреев в литературе».

Может быть, об этом стихотворение «Жалоба палестинца»?

Я прожил Жизнь свою В чужой стране… Быть может, Потому так ясно мне, Что человек — не властелин Вселенной. Нет, он незваный гость, А может быть, И пленный…

Для заработка делал технические переводы. Писал и переводил за других, в частности был «негром» в издательстве «Иностранная литература» (спасибо моему другу Севе Розанову, — пишет в воспоминаниях Борис). Занимался «актуальными» для страны переводами немецких авторов (Анны Зегерс, Вилли Бределя). Даже переводом с «полковника», как он шутил, где герои китайского романа все время бегают по дамбе.

Борис рассказывал: «Приходил полковник, долго пил чай, потом начинал „перевод“. „Значит так, — говорил он, — Дзян-Ли смухортил свой… ну это… нос… и с намерением произнес X“. Из этого надо было делать роман».

Но и такая работа перепадала не всегда.

Чтобы не умереть с голоду, занимался разведением аквариумных рыбок.

С этими годами связано немало и забавных, и мрачных воспоминаний — и если я когда-нибудь расскажу об этом времени, самое почетное место в рассказе займет глава под названием: «Как я кормил рыбок, а они — меня».

Жил я тогда в одном из бесчисленных переулков на Сретенке, в коммуналке, в комнатушке площадью 6 квадратных метров, без отопления. Там помимо старого дивана и стола помещалось хозяйство — 24 (прописью — двадцать четыре) аквариума, в которых стояло вечно сияющее лето и обитали мои кормильцы — темно-синие и пунцовые бойцовые рыбки (петушки), одетые в перламутр жемчужные гурами (я очень гордился тем, что первым в Москве сумел получить от них приплод), золотистые, опоясанные черным, барбусы, бархатно-черные моллинезии — живородки, одетые в зеленое сомики-коллихты, всевозможные цихлиды и харациниды и прочие, и прочие, и прочие.

Отсутствие отопления в комнате, кстати, было почти незаметно — ведь каждый аквариум согревался рефлектором с электрической лампочкой.

Если дела в хозяйстве шли успешно (рыбки размножались и не болели), надо было каждое воскресенье подниматься часа в четыре утра, и отловив сачком рыбешек, сажать их в «ширму» (специальный аквариум с подогревом для перевозки рыбок) и отправляться на трамвае через всю Москву на «Птичку»…