Реки Лондона - Бен Ааронович

— Это скорее не чары, а ритуал, — отвечал Найтингейл.

Чтобы помешать Молли кормить нас как на убой, мы повадились пить чай в кухне. Идея состояла в том, что, если ей не придется накрывать шесть столов в утренней столовой, порций будет всего две. Своего мы добились — только порции были очень большие. Очень.

— А в чем разница?

— Вы, Питер, по-прежнему задаете мне вопросы, — проговорил наставник, — время для которых придет как минимум через год.

— Ну хотя бы основы мне объясните, — попросил я, — облегченную версию для начинающих.

— Чары — это совокупность форм, соединенных вместе для достижения определенного эффекта, в то время как в слово «ритуал» уже вложено его значение: это последовательно выстраиваемые формы, которые с помощью определенного инвентаря помогают активизировать некий процесс, — объяснил наставник. — Они все довольно старые, разработаны в первой половине восемнадцатого века.

— А насколько важно, какие элементы используются в ритуале? — спросил я.

— Не знаю, честное слово, — ответил Найтингейл. — Ритуалы вообще проводятся очень редко, иначе в начале двадцатого века подверглись бы глобальному обновлению.

— Можете научить меня проводить их? — спросил я.

Тоби, заметив, что я мажу маслом ломтик хлеба, сел рядом и выжидающе на меня уставился. Я отломил ему маленький кусочек.

— Проблема в том, — сказал Найтигейл, — что любой ритуал как таковой требует принесения в жертву животного.

— Ну что ж, — проговорил я, — Тоби у нас довольно упитанный.

— Современное общество не одобряет подобных действий, — сказал Найтингейл. — Особенно возражает церковь, в чьих владениях — так уж получилось — нам придется это делать.

— А для чего нужна жертва?

— Бартоломью пишет, что в момент смерти живого существа его природная магия становится доступной для призрака. Он «подпитывается» этой магией, что помогает ему быть в определенной степени материальным.

— То есть жизненная энергия животного играет роль магического топлива? — спросил я.

— Именно.

— А можно приносить в жертву не животных, а людей? — спросил я. — И забирать таким же образом их энергию?

— Да. Но есть одно «но».

— В чем же оно заключается?

— Вас будут непрестанно преследовать повсюду, перевернут небо и землю и в конце концов найдут и казнят.

Я предпочел не спрашивать, кто именно призван преследовать и казнить.

Тоби тявкнул, настоятельно требуя колбасы.

— Ну, если нужен только источник магии, — проговорил я, — то, полагаю, мы обойдемся без жертв.

* * *

По Бартоломью, чем ближе вы находитесь к могиле человека, чей призрак ищете, тем лучше. Поэтому я пару часов внимательно изучал приходские книги, в то время как Найтингейл старался убедить настоятеля, что мы охотимся за хулиганами, оскверняющими храмы. Данный конкретный храм выглядит, кстати, очень необычно — огромный прямоугольный каменный сарай, возведенный Иниго Джонсом.

Восточный портик, возле которого я впервые повстречал Николаса Уоллпенни, оказался ложным. Настоящий вход обнаружился с западной стороны, из бывшего заднего дворика, ныне сада. В этот сад со стороны Бедфорд-стрит вели тяжелые кованые ворота. Найтингейлу в конце концов удалось уговорить настоятеля дать ему на время ключи.

— Если вы собираетесь устроить здесь засаду, — предложил тот, — не лучше ли будет мне остаться? Мало ли что.

— Боюсь, что они следят за вами, — возразил Найтингейл. — Нам нужно, чтобы они убедились, что поле чисто, тогда они явятся, и мы схватим их с поличным.

— Мне грозит опасность? — быстро спросил настоятель.

Найтингейл пристально посмотрел ему в глаза.

— Только в том случае, если вы останетесь сегодня ночью в церкви, — ответил он.

Садик с трех сторон окружали кирпичные стены частных домов. Все окна, выходящие сюда, затянуты шторами. Дома эти были построены так же давно, как и все остальные здания при церкви. Они ограждали садик от городского шума, создавая тихий, мирный зеленый уголок, и церковь как будто смотрела на него через вход. Вишневые деревья, высаженные вдоль дорожки, утопали в розовом кружеве цветов, радуясь ласковому майскому солнцу. Найтингейл сказал, что это красивейшее место в Лондоне. Что ж, тем печальнее был тот факт, что в полночь нам придется проводить здесь некромантский ритуал.

Записи о захоронениях в приходских книгах были весьма сумбурны. Могила Николаса Уоллпенни находилась где-то в северной части сада, ближе к середине. Это все, что мне удалось выяснить. Поскольку Николас наотрез отказывался появляться, если поблизости был Найтингейл, последний намеревался занять пост на Бедфорд-стрит, у ворот, — достаточно близко, чтобы явиться на помощь в случае необходимости. Сразу после полуночи я вошел в сад. Время от времени сонно чирикали в ветвях какие-то птички. Ночь была ясная-ясная, но звезды прятались в городском смоге. Я закрыл за собой ворота — кованая сталь неприятно холодила пальцы. С собой у меня был туристический налобный фонарик — обычно с его помощью я читал собственные путаные записи в казенном полицейском блокноте.

На мягкой, влажной земле просто так пентаграмму не начертишь — для этого потребуется как минимум лопата. В любом случае я не собирался портить такую прелестную лужайку. Поэтому нарисовал звезду в круге при помощи холщового мешка с угольной пылью. Мешок я держал за два уголка, еще в одном была проделана дырка — как в кондитерском кульке. Линии получились какие надо, ровные и жирные. Это было очень важно — Полидори достаточно развернуто объяснил, чем может грозить разрыв пентаграммы во время ритуала призывания. Вашу душу в этом случае могли отнять и низвергнуть в ад — и это только первый из многих возможных вариантов.

Я положил по калькулятору на копчик каждого луча звезды. Тоби я решил задействовать только в самом крайнем случае, если замена не сработает. Однако когда пришло время выходить, я не нашел пса, хоть и обыскал весь особняк. В магазине туристического снаряжения я заранее приобрел светящиеся палочки и теперь установил их там, где по правилам, выписанным в блокнот, должны были быть свечи. Магу — то есть мне в данном случае — полагалось отдать часть своей сущности. Это магическая формулировка восемнадцатого века, в современном понимании означающая «поместить магический импульс в центр пентаграммы». Вообще для этого существует специальная форма, но у меня не хватило времени освоить ее. Найтингейл, однако, сказал, что можно просто послать в центр пентаграммы световой шар.

Глубоко вдохнув, я создал светящуюся сферу и мягко направил ее в центр круга. Закрепив на лбу фонарик, я открыл блокнот и принялся читать заклинание. Оригинальная версия помещалась на четырех страницах манускрипта, но Найтингейл сказал, что ее можно малость сократить.

— Николас Уоллпенни, — воззвал я, — услышь меня, прими мои дары, явись и говори со мной.

И Николас появился — как обычно, нервно озираясь вокруг.

— Я с самого первого взгляда понял, что вы не такой, как все, — заявил он. — Ваш наставник — где он?

— Там, — ответил я, — за воротами.

— Вот пусть там и остается. А я был прав насчет убийцы, верно ведь?

— Мы подозреваем, что убийца — дух Пульчинеллы.

— Кто? — переспросил Николас. — Мистер Панч? По-моему, вы, сэр, пьяны. Так сказать, слегка перебрали.

— А прошлой ночью вы просили меня о помощи, — напомнил я.

— Кто, я просил? Но тогда получается, что я проходимец и шептун, а никто еще не говорил, что Николас Уоллпенни прячется за чьей-то спиной, чтобы не попасться карателям.

Сказав это, он многозначительно посмотрел на меня. «Шептун» — это осведомитель по-старому, а карателями опять же в прежние времена назывались люди, преследовавшие «шептунов», — соответственно, за шпионаж.

— Это хорошо, — осторожно ответил я. — Скажите, как вам там… в мире ином?

— Нормально, — ответил Николас, — грех жаловаться. Только вот народу теперь маловато. Это же церковь актеров, тут всегда по вечерам были представления. Но сейчас даже один знаменитый артист приехал к нам на гастроли, учит нас мастерству. Великий Генри Пайк, тот самый, его ни с кем не спутаешь. Из-за своего длинного носа он особенно нравится дамам.

Я смотрел на Николаса, и мне очень не нравилось, как тот выглядит. Он явно был обеспокоен и нервничал, его бы непременно прошиб пот, если бы только он еще мог потеть. Я решил было оставить его в покое, но суровая правда состоит в том, что осведомители — живые или мертвые — должны, когда надо, работать.

— А этот Генри Пайк… он много представлений планирует устроить?

— Знаете, проще сказать, что он решил купить театр, — заявил Николас.

— Звучит неплохо, — сказал я. — Как вы думаете, у меня есть шансы попасть хоть на один спектакль?