Виновны в защите Родины, или Русский - Тимофей Круглов

— Спасибо, товарищи! — выдохнула она и несмело улыбнулась. Но разговаривать было уже невозможно. Только проходя перекресток, уже у самого памятника, можно было понять, в чем причина недавней задержки. У подножия «Милды» сгрудились на ступеньках, облепили его, как муравьи, несколько сотен латышей. Они-то, едва сдерживаемые двумя милицейскими цепочками, и заходились в отчаянном крике, скандируя неистово проходившей мимо них в неестественно спокойном, пронзительном молчании нескончаемой колонне русских: «На вокзал! На вокзал! На вокзал!» Когда кому-то из латышей вдруг удавалось прорваться сквозь взмыленных милиционеров и попытаться по-собачьи «куснуть», достать как-нибудь кого-нибудь из русских, шедших с края колонны, там моментально образовывался новый водоворот; наглеца либо били чем попало, либо затаскивали внутрь колонны и потом выплевывали с другой стороны, протащив сквозь строй, надавав оплеух и обложив по всей его хуторской родне. Сильно, правда, никого не били, били обидно, давая понять — лучше не связывайся, порвем, как Тузик грелку.

Вскоре крики стали ослабевать. Пусть и отобрали энфээловцы в пикет на пути шествия русских самых крепких своих активистов, но и они скоро выдохлись и только шипели сорванными глотками, провожая больными от ненависти глазами бесконечно идущих сквозь город русских. Их было сотни тысяч! Когда Иванов с Федоровичем и зажатая между ними тоненькая женщина — Регина — вырвались вместе со всей колонной на Привокзальную площадь, расступились, пошли посвободнее, поворачивая теперь уже направо, к реке, то останавливаясь, то пробегая несколько метров, чтобы не растягивать строй, все стали невольно оборачиваться на ходу, оглядываться, оценивая, сколько же нас?! И по сразу загоравшимся восторгом глазам, по веселым возгласам внезапно сбросивших напряжение людей уже было ясно — нас очень много!

Регина, спасенная учителями от давки, возбужденно знакомилась, рассказывала о себе, искала вокруг коллег — проектировщиков из своего института. Пока Федорыч басовито говорил в ответ о себе, Иванове и школе, Валерий Алексеевич впервые обратил внимание на лозунги и транспаранты, которые несли люди. Понятно, что в колонне полыхали огнем шелковые советские знамена, флаги Латвийской ССР и сотни обыкновенных флажков от первомайских демонстраций. Его внимание привлек скромный лист ватмана, на котором черной тушью лаконичным и ровным чертежным шрифтом было написано: «150 тысяч советских воинов, погибших при освобождении Латвии от фашизма, уже никогда не уйдут с этой земли!»

На Комсомольской набережной, уже на подходе к Октябрьскому мосту, кто-то вдруг тронул его за плечо. Оглянувшись, Иванов радостно вскрикнул: «Эрик! Гунта!»

Это действительно были они — его бывшие коллеги из латышской школы. Гунта, не чинясь, потребовала «бучиню», подставила щечку и сама поцеловала Валерия Алексеевича. Эрик смущенно улыбался, поправляя то и дело «профессорские» очки на тщательно выбритом остром лице. Он был без шапки, седые волосы аккуратно причесаны, из-под солидного пальто выглядывали белая сорочка и галстук. Заметив оценивающий взгляд Иванова, он ответил на незаданный вопрос.

— Я прямо с заседания РОНО, ушел из школы, теперь инспектором тружусь в Московском районе. Ты вовремя уволился тогда, у нас вообще невозможно стало работать. Недавно заходил на Авоту по делам, так в школе каждый вечер какие-то собрания Народного фронта, Гражданского комитета, говорят даже, что начали формировать что-то вроде айзсаргов — военизированное формирование какое-то. Партийная организация распалась фактически, русские учителя все поуходили. Ну вот, мы с Гун-той и решили не участвовать в этом шабаше.

— Я рад вас видеть здесь. Не только здесь, вообще рад всегда, но здесь особенно, — тихо, стараясь не выдать охвативших его чувств, сказал Иванов.

Колонна уже вошла на Октябрьский мост, с середины его было видно, что первые ряды шествия достигли подножия монумента Воинам-освободителям — далеко впереди за Двиной, в парке Победы. А позади Иванова колонна извивалась вдоль набережной, тянулась в сторону вокзала и все не кончалась. Когда друзья и сами дошли наконец до парка Победы, то невольно ахнули — такого моря цветов, окружившего подножие высокой стелы памятника и бронзовые фигуры воинов, здесь еще никогда не было. И такого людского моря. Толпа окружила монумент, растеклась по обширному парку, а колонна подходивших людей все не кончалась. Интерфронт вывел на свою демонстрацию несколько сотен тысяч рижан.

Русские показали — просто так они не сдадутся.

Глава 11

Вечерние новости по Латвийскому телевидению напоминали истерику. Никто из латышей, уже привыкших к тому, что они, и только они являются главными действующими лицами объявленной из Москвы перестройки, не ожидал, что кто-то, вопреки указаниям московских функционеров самого высокого ранга, не раз приезжавших в Прибалтику и подгонявших, одобрявших, призывающих «ускорить и углубить» процессы демократизации, что кто-то, вопреки всему, посмеет пойти поперек воли Центра. Да еще — русские! Этого никто не ожидал, но этого подспудно опасались, несмотря на все заверения идеологов Политбюро, что национальные народные движения в республиках могут ничего не бояться, что никто им мешать не будет.

Все «народные» фронты создавались «сверху», им оказывали содействие и помощь как административным ресурсом на местах, так и скоординированной поддержкой из-за пределов Советского Союза. А главное, никто не должен был «мешать перестройке», организуя неподконтрольные Центру массовые движения «снизу». Потому и стихийно возникший на базе знаменитого Рижского института инженеров гражданской авиации Интерфронт Латвии сразу же попытались направить в «нужное» русло.

Но назначенные сверху для руководства русским движением люди не справились с поставленной им задачей — «оседлать» Интерфронт и в зародыше пресечь всякое сопротивление далекоидущим планам Центра. Вчерашние народнофронтовцы — Татьяна Жданок и Анатолий Белайчук со своей «русскоязычной» командой так и не стали лидерами нового движения, более того, очень скоро были вытеснены на перефирию и могли только наблюдать за тем, как растет, ширится, набирает силы совсем не тот Интерфронт, какой хотели и могли бы позволить себе перестроечные Москва и Рига.

Может быть, впервые в истории СССР русское движение сопротивления не было сразу подмято под себя «русскоязычными» космополитическими функционерами. И даже в названии Интернациональный фронт трудящихся на самом деле была выражена вовсе не антирусская, антинациональная идея, скорее наоборот, по тем временам и по той обстановке Интерфронт выражал собою идею сопротивления многонациональной русофобии, насаждаемой из Москвы «советскими метисами»; русофобии, поставленной ими на службу очередной попытке развала российской государственности, независимо от политического строя. Русских среди некоренного населения национальных республик — нелатышей в Латвии, неэстонцев в Эстонии, немолдаван в Молдавии — всегда было подавляющее большинство, более девяноста процентов. Все это знали, все это понимали, все ощущали себя в интердвижениях Эстонии или Литвы, в Интерфронте Латвии в первую очередь русскими. Русскими, готовыми принять как братьев всех, кто не заражен русофобией.

Именно эта основная идея была самой страшной для политики управляемой перестройки, ведущейся по указанию союзного центра. Сама идея Интерфронта, как массового, снизу созданного — русского в своей основе движения сопротивления, неподконтрольного указаниям космополитического мирового правительства, до сих пор вызывает ярость не только у недалеких националистов в Латвии или Эстонии, но и у всех командующих объединенным глобалистским штабом. А потому оболгана, извращена и старательно стирается из памяти, пусть и двух десятков лет не прошло еще, и живы реальные участники таких недавних событий.

После той памятной демонстрации 23 февраля 1989 года жизнь Иванова начала неуловимо, даже для него самого, поворачивать в сторону от давно намеченного спокойного течения. Он по-прежнему ходил на работу, в меру старательно готовился к урокам, корпел над ненавистными тетрадями с упражнениями и с увлечением выискивал проблески таланта в сочинениях старшеклассников. Но в то же самое время он, вместе с физруком и пожилым учителем физики, всю жизнь, еще с довоенных времен, жившим в Латвии и на многое открывшим коллегам глаза, создал в школе интерфронтовскую ячейку, в которую записались вскоре все учителя, кроме двух латышек.

Регина, инженер-проектировщик, с которой он познакомился на шествии, была активисткой Интерфронта с момента его основания, с первого — учредительного собрания. Она хорошо знала руководителей движения, особенно выдвинувшегося на первый план Алексеева.